Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 21

Кто вообще придумал эту странную кнопку? Я слышала, что ей предполагалось значение “остановиться на ближайшем этаже и открыть двери”, а вышло, что лифт просто останавливается между двух этажей, и не двигается с места, пока кнопку не отожмешь.

Вот как специально, для всяких озабоченных…

— Мы до квартиры не дошли. Ты подвиг не совершишь, — захлебываясь горячим воздухом, выдаю я и дивлюсь собственному красноречию. Я, наверное, даже на своих похоронах болтать буду.

— Плевать.

Вот и весь ответ.

Против ли я? Против вот этих вот жадных ладоней моего совершенства, которыми он задирает мне платье?

Ни словом.

Весь мой мир сводит яростным “Хочу” с самого утра — лишь стоит только задеть взглядом идеальный профиль Давида Огудалова.

Я не знаю, в чем дело. У меня ведь не такой адский недотрах, чтобы я так бросалась на мужика, и в общем и целом я обычно весьма хладнокровна, но этот мальчик сорвал мне крышу еще тогда в галерее. А последний час — это вообще самый лютый ад, в течении которого хорошо что я была пристегнута и в наручниках.

Нет, правда, я ужасно хотела тянуться к нему, прикасаться к нему, будто между нами были протянуты тысячи нитей, что тянули нас друг к дружке.

Нужно просто смириться, этот мальчик — идеально соответствует моим вкусам. И я его смертельно хочу, и единственный способ с этим справиться — дать волю этому хотенью.

Богов мне хотеть можно.

И все летит на пол лифта — его пальто, мой тренч и шарф, ставший моим же трофеем.

И меня разворачивают лицом к стене, практически впечатывая в неё лицом.

Как в первый раз. Снова.

Весь мир в лихорадке, бьется и гнется, будто пытаясь еще сильнее сжать вместе меня и Давида.

Можно ли сильнее?

Я сомневаюсь…

Движения рваные, суетливые, видно, что и мой мальчик очень долго терпел.

Мою ладонь прижимают к той самой кнопке “Стоп”,

— Держи, богиня, не отпускай. А мне нужны обе руки, — ехидно замечает мой сладкий Аполлон.

Обе руки ему нужны, вот вы посмотрите…

Да, да, посмотрите. А я толком не замечаю ничего, ни когда он успел сдернуть мне колготки до колен, лишь только понимаю, что да, уже стою с голой задницей, и Давид впивается в мою ягодицу зубами.

И нет, сейчас уже ничего не надо, никаких прелюдий. Когда ладонь моего бога ныряет в мои трусы — там уже все сырое, выжимать строго над раковиной.

— Надя… — его голос — хриплый, рычащий, голодный. Такой, что дыбом волосы встают не только на затылке, но, кажется, и на спине. Какой он потрясающий, все-таки…

— Трахни уже меня, — в отчаяньи выдыхаю, потому что еще пара минут ожидания — и я точно свихнусь. — Пожалуйста.

Его два раза просить не надо. Звякает пряжка его ремня, крепкие ладони заставляют меня выгнуться сильнее.

Нет никаких “предварительных прикосновений”, Давид просто засаживает в меня член, будто с размаху, вышибая дух, заставляя меня подавиться собственным криком.

Зажимает мне рот ладонью, и я впиваюсь зубами в его пальцы. Да, точно, тут куча людей над нами и время еще вполне себе летное. Услышат.

Снова толкается в меня…

Господи…

Кажется, я схожу с ума.

Ну это же все для девчонок, весь этот “экстрим” с сексом в первом попавшемся месте… И я еще позавчера бы сморщила нос и сказала бы, что я слишком стара для этого дерьма, и дайте мне мою кроваточку с ортопедическим матрасиком, а сегодня…

Сегодня меня просто не спрашивают, меня дерут в лифте, как первокурсницу, с которой приспичило быстренько “сбросить напряжение”, и я сама не отпускаю побелевших от напряжения пальцев от заветной кнопки…

Ох, не могу…

Я сейчас сгорю заживо, потому что захлебнусь, утону в этом чертовом горячем океане.

Давид…

Давид — как характеристика того, что со мной происходит подлинное безумие. Лакмусовой бумажки можете не предлагать. Никаких сомнений — безумие и есть.

Давид — как маркер перегрева, когда взрыв — вот он, вот-вот, вот сейчас…

Давид — мой ехидный мальчик, пока я прихожу в себя после оргазма, пока вокруг меня еще кружат черные мушки, прижимается ко мне еще крепче, и насмешливо спрашивает.

— Еду сюда закажем, или все-таки дойдем до моей квартиры?



15. Погоня за миражом

Давид Огудалов довольно давно не поднимал себя любимого в шесть утра.

А после того как полночи потратил на то, чтобы вытрахать одну нахальную богиньку до такого состояния, что она умудрилась сорок минут проваляться, лишь только ловя ртом воздух, и при этом не сказала ни слова…

Ни слова!

Вот это было достижение, достойное того, чтобы за него выпить.

Но нельзя сказать, что оно далось Давиду просто.

Короче, просыпаться после такой напряженной ночи было паршиво.

Почему проснуться все-таки приходится? Потому что кто-то, не имеющий ни стыда, ни совести взял и поднял жалюзи. А сторона у спальни была восточная, рассвет всегда начинался отсюда. А весной утро начинается рано.

Нет, жалюзи, конечно, свет рассеивают даже открытые, в лицо свет не ударяет. Но его просто вдруг становится много, поэтому Давид и просыпается. А потом перекатывается на бок, скользя взглядом по спальне в поисках “пропажи”.

Этой пропаже есть что предъявить помимо поднятых жалюзи.

Самый главный её грех — это побег из постели.

Ну по крайней мере — сейчас кажется именно так.

Эта квартира Давида Огудалова может показаться нежилой. Здесь и в самом деле самый минимум мебели, стены отделаны почти белыми обоями “под покраску”, недавно закончили основную часть ремонта, а до косметического у Давида никак не доходят руки. Он вообще подозревал, что ему будет не до того, и квартиру он продаст вот так, нетронутую.

И уж потом пусть новые хозяева с ремонтом возятся.

Нет, можно было сделать индивидуальный дизайн-проект, отремонтировать силами своей же фирмы и продать квартиру дороже, но “чистая” квартира продастся быстрее.

А Давид делал все, чтобы не откладывать свой переезд.

В конце концов, на постоянке же Давид жил не в этой квартире, а вообще на другом конце Москвы. Эта квартира в основном им использовалась, чтобы переночевать, когда возню на объекте закончил поздно и до дома ехать уже неохота.

Поэтому — пусто, да. Никаких мелочей, которые бы делали из этого помещения чей-то дом.

В общем и целом, для переночевать вполне годилось.

Надя сидит на подоконнике.

На плечи наброшена его, Огудалова, рубашка. Застегнута всего на одну пуговицу, где-то чуть повыше пупка.

Короче говорят, рубашка не застегнута настолько, что еще чуть-чуть сползет на ту или иную сторону и ничего-то она уже не прикроет.

И нет, это не последний штрих на этой картине шедеврального эротизма.

Надя сидит на подоконнике в одних только трусах, скрестив голые ноги, с широким блокнотом опущенным на бедро и разложенным пеналом для карандашей рядом с коленом.

Нет ничего удивительного в том, что это все у неё находится. Она художник, художники не расстаются с бумагой вообще никогда. Блокнот и пенал с карандашами прекрасно поместились бы в её сумке.

Какая же красивая стерва…

Вот с этим вот запутавшимся в её растрепанных волосах солнцем, захваченная работой настолько, что аж губа прикушена — она практически бесподобна.

И вспоминается минувшая ночь. Причем не только тем, кто кого и сколько раз натянул. Вспоминаются почему-то онигири, с совершенно паршивым рисом, которые привезли из суши-кафе неподалеку. Впрочем, это никому не помогло, онигири все равно практически проглотили.

После того-то секс-марафона, что приостановили только для того, чтобы открыть курьеру дверь, Давид и Надя сожрали бы даже живую козу, не то что какие-то там онигири со слипшимся рисом.

— Ляг на место, милый, — недовольно требует Надя, и с характерным сухим звуком ломается грифель её карандаша. Она тянется за другим, а Давид как завороженный смотрит на то, как солнце очерчивает её тонкие пальцы.