Улей 2 (СИ) - Тодорова Елена - Страница 61

Рев отца куда более приятен, чем роль заботливого папочки, которую он нарочито применил вначале.

— Ты собираешься говорить? Нет? Так и будешь молчать, словно немая? Может, тебе там язык отрезали, чтобы ты не несла свой шизофренический бред и не шипела, как змея, когда тебе что-то не нравится? Ха-ха… Ну, помолчи! Ты растоптала нашу фамилию. Тварь…

Резко бьет дочь по щеке. Удерживая второй рукой, не дает упасть. Бьет еще раз, и рот Евы заполняется кровью. Она плюет ее отцу в лицо, за что он швыряет ее на пол.

— Ольга!

В арочном проеме мгновенно появляется мать.

— Забери ее, а то убью раньше времени.

Натянуто улыбаясь, женщина, как ни в чем не бывало, помогает дочери подняться.

— Жалко, твоего женишка с тобой не было. Но ничего, я ему такой прием устрою. О*ренеет!

— Пойдем, дорогая. Я тебя ждала.

Ева выдергивает руку из ладони матери, словно та ее обожгла. Отец на это реагирует странным ликующим смехом.

— Видела! Воспитала! — орет он, обращаясь к матери. — А ты из-за этой твари…

— Не волнуйся, Павел, — спешит успокоить его женщина, а Ева думает: лишь бы заткнулся. — Сейчас я приведу ее в порядок.

— Поторопись.

— Идем.

Хватает дочь с большим рвением, чем та ожидает, и практически тащит вверх по лестнице. Ева не сопротивляется еще и потому, что рассчитывает немного оправиться от встречи с отцом.

Смотреть на него не может!

— Папа купил для тебя платье. К сожалению, это не то, которое мы заказывали у Пашкевич, но… тоже очень красивое. Доставили перед твоим приездом, — говорит Ольга Владимировна по пути в спальню. Но, едва захлопнув дверь, поворачивается к Еве и меняется в лице. Смотрит перепугано, с застывшим ужасом в глазах. — Это не я. Я ему не говорила. Круглов как-то прознал и вывалил на отца эту новость. Он с цепи сорвался, понимаешь? Давно уже. Тебя не было, он чернел с каждым днем… Обезумел. На прошлой неделе деда ударил, когда тот подавился. Зверь. Дьявол в него вселился… И тут эта новость о твоем замужестве… — лихорадочно говорит мать, а потом, словно очнувшись, останавливается и уверенно выдыхает: — Доверься мне, я помогу.

Дверь резко распахивается и с жутким стуком отлетает от стены.

— Беседуете? Как мило!

Исаев входит в комнату вместе с одним из охранников.

— Резвый останется здесь.

— Мне что, при нем переодеваться? — возмущенно спрашивает Ева, хотя это последнее, что ее сейчас волнует.

— Больше, чем ты себя запятнала, тебя уже ничего не испортит. Раздевайся! — рявкает и выходит, оставляя, скалящегося в мерзкой улыбке охранника.

Ева торопливо стягивает вещи и с помощью матери надевает свадебный наряд. Ткань неприятно холодит кожу и льнет к телу, как муравьи на брошенный огрызок.

— Посмотримся в зеркало?

— Не надо, — выдавливает Ева хрипло.

Боится смотреть на себя. Необоснованно. Нелогично. Ошеломляюще. Просто до ужаса боится видеть себя в этом платье.

— Ладно. Тогда я заплету твои волосы.

Ева молча позволяет матери и это. Резвый не сводит с них глаз ни на мгновение. Развалившись в кресле, следит за каждым движением и малейшим перемещением.

Отец входит, когда мама скрепляет косу заколкой. Презрительно кривит губы, оглядывая дочь. Она выполнила его указание, но и это его, похоже, раздражает до нервного тика.

— А туфли? — спрашивает Ева машинально.

— Туфель нет. Я хочу, чтобы ты шла босиком, — Исаев жутко улыбается.

А Ева, распаленная больше страхами, чем злостью, в конце концов, не выдерживает и повышает голос.

— Заботливый ты, папочка! Даже в гроб обувают.

— Не волнуйся. В гробу тебе уже не будет на что обувать туфли, — обещает Исаев. Щелкнув пальцами, подзывает Резвого, и жене машет требовательно: — Давайте, спускайтесь.

Ноги у Евы дрожат. Подол кажется непомерно тяжелым. Она не пытается определить, из-за чего так происходит. От слабости, разлившейся в напряженном теле. Или из-за нескольких слоев ткани и дурацкой дизайнерской отделки. Ей приходится молча нести свое тело вместе с этим ужасным платьем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В гостиной отец смотрит на часы и нетерпеливо вздыхает.

— Опаздывает твой женишок. Может, передумал?

— Может.

— Какая ты спокойная! Тебя там на какие-то особые «колеса» посадили?

На самом деле, при мысли об Адаме в доме отца Еве хочется кричать, но психологическая ситуация обязывает лишь дышать.

— «Колеса» нужны несчастливым людям, а я там была счастлива, — заявляет холодно.

— Даже так? Как глупо, банально и ущербно это звучит! Сейчас разрыдаюсь… Мать, вон, уже плачет. Идиотка… Нет, целых две! Это уже не горе, трагедия в семье.

Развернувшись к жене с дочерью спиной, подходит к одному из своих амбалов.

— Что с хакером этим?

— Молчит. Уже все зубы выплюнул… и ни слова.

Исаев мрачно смеется.

— Может, он дебил? Или немой? Ты проверял? Дай ему листочек с ручкой.

— Павел Алексеевич…

— Шучу я, — рявкает перед лицом охранника. А потом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, обращается ко всем и ни к кому определенно. — А что вы все такие серьезные? Я не пойму. Веселье мне решили подпортить? Жизнь налаживается. Все будет. Все будет! Резвый, ну-ка, налей нам с дочкой вина. Красного.

— Я не буду.

— Будешь. Даже если мне придется тебе его залить в глотку, — говорит спокойно, с той же безумной ухмылкой.

Ева берет протянутый Резвым бокал. Пригубив, украдкой бросает взгляд на мать. Та притворяется гораздо лучше, чем дочь. Выпив половину, улыбается, как того требует муж.

Медленно вдыхая, Ева контролирует свое тело, лишь бы не отшатнуться, когда отец подходит к ним вплотную.

— Мои родные, — обнимает жену и дочь за плечи. — Я же все для вас делал. М? Ольга?

— Да, Павел.

— У матери абсцесс головного мозга. Свихнулась от горя, — заявляет он Еве. — Хватит таращиться на меня, как на дурака. Я знаю, что она помогла тебе уйти.

Не успевает Ева что-то ответить, как отец хватает мать за волосы и оттаскивает в сторону.

— Защищать ее вздумала? — орет во всю глотку. — От меня? Заговоры за моей спиной плетете? Не позволю!

— Остановись, — подбегая, Ева хватает отца за руку, но это нисколько не мешает ему швырнуть жену в дальний угол комнаты.

Сотрясается турецкий резной секретер, из него сваливаются хрустальная статуэтка и фоторамка. Разбиваются.

— Мама, — путаясь в подоле, Ева опускается возле матери на колени.

— Я вас, тварей, всех уничтожу! Думаете, у меня рука дрогнет? Черта с два! Я уже начал зачистку, — разделяя слова, рубит ими воздух. — Маслова — я убрал! Толстого — я! Кругловых — я! Все шло идеально, пока вы, две идиотки, не вмешались в мои планы. Не прощу! Чтобы вы знали, я для каждого свою участь уготовил. Тебя, моя дорогая, — обращается к Еве, — утоплю. Ты же так любишь море… А твоего еб*ря — на сухой горе закопаю. Чтобы даже на том свете никогда не встретились! Насчет тебя, — смотрит на дрожащую жену. — Хоть и не планировал. Отрежу твою бестолковую голову, скормлю собакам.

В ушах до сих пор дикий смех отца.

Оступившись, Ева едва удерживает равновесие. Качнувшись влево, крепче сжимает тяжелый подол и умоляет свое тело двигаться дальше.

Перебирает ногами. Бежит. Но кажется, будто топчется на месте. Ничего не меняется. Воздух двигается, она — нет. Вселенная стопорится и трещит, разлетаясь на кусочки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Помнишь, дочь, как мы, будучи в Москве, ходили с тобой в Третьяковскую галерею?

— Так говоришь, словно мы вдвоем ходили. Мама тоже была, — смотрит на окаменевшую мать. Та будто ледяное изваяние застыла. Молчит. Знает, что стоит только потому, что муж ей это позволил. — И Приходько, твой ненаглядный.