Улей 2 (СИ) - Тодорова Елена - Страница 34

Челюсти Адама с силой сжимаются, а мужчина продолжает.

— Ты не можешь быть выше меня. В этом городе я главный.

— Я думал, мы уже выяснили, что Приходько, — едко ухмыляется парень.

Гость замирает. Но через мгновение снова движется.

— Мне порядком надоела твоя нахальность. Ты зашел слишком, слишком далеко, парень. Туда, откуда нет дороги. Понимаешь?

«Уймись уже! Не вынуждай меня уничтожать тебя. А то, ты знаешь, у меня рука не дрогнет».

— Как ты смеешь приходить в наш дом и угрожать моему сыну? — запальчиво выступает вперед Терентий Дмитриевич.

— Да, это прямая угроза, — спокойно соглашается мужчина, взирая на присутствующих с некой насмешкой. — Не скрою, вы до сих пор живы только потому, что я не знаю, где находится украденная тобой, чертов ты ублюдок, информация. Но будьте уверены, скоро я это выясню и, как только заткну ею Приходько, отправлю вас троих в ад! И меня никто не остановит. Ни Приходько, ни кто-либо другой… Плевать я хотел на закон и последствия. Я убью вас всех! Если надо — по очереди, чтобы не вызывать слишком явных подозрений. Но я вас уничтожу! Или я не Павел Исаев.

«Нам, Исаевым, общий закон не писан».

Дыхание Евы становится частым и поверхностным. Ее накрывает паника.

Ощущает, как движется грудная клетка Адама, когда он что-то говорит, но не разбирает слов.

Ничего не слышит. Ничего не понимает.

Зажмурившись, прикладывает все усилия, чтобы выровнять дыхание. Делает глубокие ритмичные вдохи и выдохи, выдерживая между ними паузы, и понимает, что использует некую тактику борьбы с приступами панической атаки.

Значит, подобное случалось раньше. И, должно быть, довольно часто.

Как только ей удается взять себя в руки, звук телевизора неожиданно для всех выходит на передний план, словно кто-то накручивает громкость до пределов, которые невозможно игнорировать:

— …трагедия в Одессе. Сегодня около семи вечера в своем рабочем кабинете был обнаружен мертвым руководитель Одесского припортового завода Маслов Антон Максимович. Предположительная версия следствия — самоубийство.

Глава 34

Будь моей Евой с красным яблоком,

я из рая за тобой уйду…

© Т1One&Ryatskiy

День семьдесят восьмой.

Уснуть не получается. Не в состоянии даже глаза закрыть. Курсирует ими по гладкой поверхности потолка. Перебирая одни и те же события в голове, дышит слишком тягостно.

Визит Исаева, суицид Маслова, поразительное безразличие ко всему происходящему от Евы… Она не спросила, кем приходится им Исаев, и по какой причине он готов их убить. Она не задала ни одного вопроса. Не разделив общий шок Титовых и Исаева, который вызвало сообщение о смерти Маслова, она взяла из шкафа в гостиной книгу и молча ушла в свою комнату.

Адам буквально догнал ее у двери, побеспокоившись о том, что она чувствует.

— Ничего. Я устала.

С каким-то вызывающим укором напомнила, что рано проснулась, чтобы поехать в клинику на обследование. Еще и добавила, что не привыкла к активности, которую организовала всем София.

Что же там, у нее в голове, за качели? Она и при памяти, конечно, бывала непредсказуемой. А после больницы вообще не знаешь, чего ожидать. Плачет, смеется, робеет, настойчиво допытывается, в душу лезет со своими переживаниями, убегает — как только переключает эти режимы…

Титов, с одержимой целью дойти до финиша, все сметает со своего пути. Вопреки тому, что просил отца не сравнивать себя с Русланом, впервые чувствует эту натянутую до нервного предела нить, которая связывает их биологически. Вдруг кажется, что у них обоих идентичное духовное содержание. Потому как Адам не видит свой финиш на краю глубокой старости. Не измеряет его годами. Не боится смерти. Видит себя на Олимпе.

Гены — сильная вещь. Как бы человек ни пытался, их пальцем не раздавишь.

И после этого признания возникает главный резонансный вопрос. Возможно ли им с Исаевой ужиться в одной клетке координат?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Поток размышлений прерывает ворвавшаяся из коридора полоса света. В дверном проеме возникает силуэт, рисуя по комнате тени и полутона.

Ева.

Медлит.

Но, как только Титов принимает сидячее положение, поспешно входит и прикрывает дверь.

Полумрак возвращается.

Он скорее слышит, чем видит, как Исаева двигается, подбираясь к правой стороне его кровати.

— Я волновалась, что ты снова уехал, — шепотом произносит. — Не могла ждать до утра.

Зрение приспосабливается к темноте. Он видит бело-розовую пижаму из тонкой махры. Одного из «смешариков» по центру кофты с длинным рукавом. Отстраненно мелькает недовольство, что Диана выбирает вещи для Евы, будто для Софии.

Длинные волосы девушки струятся ровными прядями по плечам и груди, доходя практически до бедер. Слегка завиваются на кончиках, и она взволнованно накручивает одну из этих прядей на палец.

Блуждает взглядом по одеялу.

— Почему ты не могла ждать до утра?

— Я солгала, когда ты спросил, все ли со мной хорошо. Я не в порядке, — упирается взглядом ему в глаза. Вкладывает в него свои истинные чувства. Звучит знакомо резко. — Понимаешь меня, Титов? Не вывезу. Не в порядке.

Губы оттопырены, как у обиженного ребенка. Заплачет? А может, уже плакала? Кажется ли ему, или глаза Евы действительно красные…

— Понимаю, — откидывая угол одеяла. — Иди сюда.

Не раздумывает, словно только и ждала этого приглашения. Мелькающее в темноте движение, и вот ее колено уже упирается в матрас. Быстро скользнув по кровати, Ева садится, скрестив ноги под одеялом.

Темные волосы свисают тяжелыми прядями, закрывая лицо. Адам слышит, как она несколько раз переводит дыхание, собираясь с мыслями. Но подавляет в себе желание обнять ее. Сглатывая, прислушивается к своему учащающемуся сердцебиению и оглушающей пульсации в висках.

— Этот человек — мой отец? — прямо спрашивает, поднимая голову. — Я не хочу его фамилию! Я ненавижу ее! И я ненавижу его, — порывисто выпаливает, нисколько не смущаясь своих слов.

Глаза мерцают уверенностью, злостью и критическим разочарованием. Голос прямо-таки вибрирует этими эмоциями. И это, наверное, самая пламенная речь Исаевой после потери памяти.

— Не могу справиться… Ужасные чувства лезут изнутри меня. Я не могу игнорировать зуд и жжение в груди. В один миг хочется расцарапать кожу и вырвать изнутри эти эмоции! А в другой хочется причинить боль кому-то другому… Мне не нужны воспоминания, чтобы понимать: я уже делала это, — с силой смыкает веки, будто это поможет принятию ужасных фактов. — Ненавижу его фамилию… И самое страшное, кажется, ненавижу даже себя, потому что я такая же, как и он. Видать, в последний раз мне пришлось сбросить изношенную кожу, чтобы двигаться дальше.

— Ты не такая, как он, — первое, что он может ответить на эту самоличную разгромную тираду.

Ее глаза вспыхивают отчаянной надеждой.

— Я так хочу тебе верить… Так хочу, Адам, — шепчет очень тихо, будто стесняясь этого. — Больше всего на свете.

Слезинки скатываются по щекам. Она смахивает их, смущенно мелькая улыбкой. Качнув головой, вздыхает, снова опуская взгляд.

— Что же происходит, Адам? Что мы ему сделали? Почему он так злится? Какую информацию ищет? Расскажи мне, хоть что-нибудь… Я устала от вынужденной слепоты.

Она хочет, чтобы он рассказал ей, какое чудовище ее отец, и что Титову пришлось ему уподобиться? Адам не уверен, что сейчас она способна понять все правильно.

— Я украл из вашего дома важные документы, — говорит, тщательно подбирая слова. — Кроме того, шантажом забрал тебя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Из дома? — выдыхает Ева слишком шокированно. — У меня был дом? Я жила там с ним?

— Тебе нельзя туда возвращаться, солнце, — первое, что его беспокоит в ее реакции.

— Почему? — опускает то, как Адам ее назвал.

Хотя это явно лучше «аномальной» — видела, что так она записана у него в телефоне.