Улей 2 (СИ) - Тодорова Елена - Страница 30

— Ну, хватит, — в свою очередь нервно отмахивается Исаев. — Давай лучше решим, как дальше с Титовыми…

— Я уж не знаю, Паша, что сейчас предпринять? И без кровопролития желательно, паскудные времена настали. Шагу ступить нельзя, как на соседней улице уже расследование, мотивы ищут. Я, конечно, Круга с Сеней уважаю, но эти их методы… Раньше, да. И сам горазд. А теперь понимать нужно — нельзя. По-другому надо, — выбросив окурок, тягостно вздыхает. — Как проверка идет?

— Шмонают, — сухо отвечает Исаев. — Не выборочно, как чаще всего бывает. Потребовали все отчеты, акты, договоры, фактуры, даже гребаные зарплатные ведомости.

— Откатные предлагал?

— Еще нет, — бубнит Павел Алексеевич. — Там такая озверевшая гончая во главе, надо подход найти.

— Ну, это понятно. Кого попало не прислали бы. Им тоже, знаешь ли, хочется по максимуму.

— И что делать? Надеяться, что покусают и отпустят? Так это не в моей натуре! И, к тому же, кто знает, какая команда «сверху» была?

— Ты только не горячись, Паша, Христом Богом прошу, — приобнимает за плечи. — Для начала нужно разузнать, кто им помогает. Вчера послал весточку одной министерской проныре. Вычислит, может, удастся «заглушить» по своим каналам… А уж после — в городе разбираться будем.

Павел Алексеевич раздраженно передергивает плечами.

— Ты же сам требовал что-то предпринять, мол, моя дочь — яблоко раздора. А сейчас проглотить и ждать просишь?

— Погорячился я, Паша. Погорячился. На эмоциях все… А потом пораскинул мозгами — понял, что дело не терпит нахрапа.

[1] Мораторий — объявляемая правительством отсрочка или приостановление каких-либо действий, выполнения каких-либо обязательств, вследствие каких-нибудь чрезвычайных обстоятельств.

Глава 30

Круг с женой и сыном заявляются чуть позже, подгадав к обеду. Исаеву и без того кусок в горло не лезет, а тут еще за столом — о наболевшем. Впору удавиться.

Ольга сидит с отрешенным видом после очередного тяжелого похмелья. Чудо, что сегодня еще не «накидалась». Хотя, какое, черт возьми, чудо — еще не вечер. Сидит, ломается, аж руки дрожат.

А Кругловым только дай повод для сплетен. Понесут дальше, как пить дать.

— Понимаешь, Паша, — говорит Круг, смакуя каждое слово. Топчется, с*ка, по больному. — Мой сын после Титова не хочет твою дочь. Между нами это ничего не изменит. Дела, бизнес-партнерство, инвестиции — все в силе. Но свадьба — уж, извини. Я все отменил.

— Твое право, — проговаривает Павел Алексеевич, набивая рот едой и мысленно желая Кругу сдохнуть.

С губ Ольги Владимировны срывается странный громкий звук. Не то всхлип, не то возглас, не то икота — что-то неопределенно среднее. Сидящие за столом тактично игнорируют это, продолжая поглощать пищу с несвойственной никому из них скоростью.

Широкие брови Никиты нервно дергаются, щеки обрисовывает румянец. Он не настроен так категорично, как выразился отец, но открыто перечить ему не посмеет. Злится на Еву. Ревнует. Но в глубине души рассчитывает, что бегство с Титовым — всего-навсего проходной выкрутас. Это же Ева. Она любит взбесить отца и эпатировать мамочку.

«Прибежит еще!»

«Умолять будет, чтобы приняли…»

Злость прорывается, искажая требуемое ситуацией выражение лица.

Увидев это, Исаева резко отшатывается, ударяясь о спинку стула. Столовые приборы выпадают из ее рук, звякая о полупустую тарелку. Сердце начинает безумно колотиться, когда в ее сознании происходит непредвиденный сбой воспоминаний. Она вдруг видит перед собой Еву, дергающуюся и точно так же роняющую приборы. И причиной тому служат льющиеся из уст Ольги нравоучения. Впервые рассматривает перед собой маленького затравленного зверька, который всеми силами пытается отстоять свой шаткий мир.

Вскинув руку к губам, пытается сдержать подступившую к горлу тошноту.

— Оленька, на тебе же лица нет! Поешь хоть что-нибудь, — мерзко фальшивит заботой Ирина. — Ребрышки в медово-горчичном соусе отменно приготовлены.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Спасибо… — сипло отзывается Исаева, не поднимая взгляд. Прочищает горло, стараясь вернуть голосу силу. — Благодарю за беспокойство. Но аппетита, правда, совсем нет.

Боковым зрением отмечает, как Ирина запихивает в рот очередной кусок и «участливо» вздыхает.

— Подумай о себе. Ева, небось, сейчас развлекается.

Следующая реакция Ольги Владимировны поражает всех присутствующих. Даже ее саму. Стремительный взмах ресниц открывает взгляд, полный гнева и неприкрытой ненависти. Ударившая тело волна дрожи с особо заметным тактом проходит по плечам.

— В каком смысле? — руки сжимаются в кулаки.

Круглова замирает, переставая жевать. Лупает глазами по сторонам в поисках поддержки. Но мужчины молчат, не спеша вмешиваться.

— Я просто имела в виду, это же Ева. Она всегда о себе думает. Не грустит и не заботится о чувствах других людей. Как говорится, от цветка к цветку…

Пошатываясь, Исаева вскакивает на ноги.

— Выметайся из моего дома! — гнев повышает ее голос практически до крика.

Круглова замирает с открытым ртом, забывая о недожеванной пище. Рассеянно поднимается следом.

— Оля, ты чего?

— Ты слышала. Я не позволю тебе топтаться по нашему горю! Давно следовало тебя выставить, — задыхается неописуемой яростью. — Ева ведь никогда тебя не любила. И права была!

— Сядь, — рявкает Павел Алексеевич, сжимая столовые приборы, словно оружие. — И успокойся.

Кругловой же выгодно именно сейчас разыгрывать из себя оскорбленную невинность.

— Как ты можешь, Оля? Да как ты только смеешь? Нет, я все понимаю. У вас проблемы, но я-то в чем виновата? Мы столько лет дружим…

Распаляет гнев Исаевой. Хватая со стола стакан с соком, она выплескивает липкую оранжевую жидкость прямо в лицо подруге.

— Я сказала, проваливай!

— Ну, знаете, — возмущенно и пискливо взвизгивает Ирина. — Я больше не намерена терпеть эти унижения!

— Сумасшедший дом, — лицо Круга шокированно вытягивается. — Сначала дочь, теперь мать… — брезгливо отбросив салфетку, поднимается, выступая из-за стола.

— Давайте, давайте… — напирает Ольга. — И сынка своего прихватите, а то еще заблудится.

После того, как все трое поспешно ретируются, оглядываясь на хозяйку как на обезумевшую, Исаев торопливо обходит стол и хватает супругу за плечи.

— Ты что, вообще крышей поехала? — чувствует идущий от нее запах алкоголя, понимая, что она все-таки уже «пригубила». И, судя по силе разящего амбре, неслабо. — Что себе позволяешь? Как ведешь себя на людях? Позорить меня станешь… — не договаривает, запнувшись после прилетевшего в лицо плевка.

Отпихивая ее, утирается рукавом.

— Это что еще за выходки?

Рука поднимется сама собой. Останавливается, понимая, что если хоть раз ударит — уже не остановится. Такой адский котел в груди кипит, что выместить зло, неважно даже, на ком, чертовски сильное искушение.

— Они оскорбили нашу дочь, — задушено выпаливает Ольга. — Открестились от нее, как от мусора! Это ты, — тычет пальцем ему в грудь, — должен был поставить их место, а не молча сидеть и жрать, пока они втаптывают Еву в грязь!

— Да я тебя… придушу голыми руками, — Исаева охватывает такая оглушающая разум ярость, что он даже говорить не может.

Схватив жену, тащит ее наверх. Не реагирует, что в какой-то момент она падает — волоком тянет. Стремится как можно быстрее убрать ее с глаз, дабы не покалечить и не убить в гневе. Сквозь крики, всхлипы и стоны Ольги прорывается запинающийся голос Алексея Илларионовича.

— Па-ша! Павел! Что т-ты делаешь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Не останавливается ни на мгновение. Лишь зашвырнув обмякшее тело в дверной проем спальни и провернув до упора ключ, переводит дыхание. Вытаращив глаза, невольно поражается тому кошмару, в который превратилась жизнь его семьи.

Все происходящее похоже на кошмарный сон. На очень длинный кошмарный сон.