Няня для волшебника (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 14

Тыквенные фонари у нас вышли на славу. Энцо рассадил по ним дремлющих светлунов и унес. Огюст задумчиво почесал дремлющего на блюде колобка и сказал:

— Помнишь, братка, как было весело, когда у нас еще не водилось этих колобков?

Я невольно рассмеялся. Да уж, были времена! Дора посмотрела на меня с таким удивлением, словно не могла предположить, что я в принципе способен на улыбку и смех. Мне стало немного грустно. Когда-то, в те времена, когда Инга жила здесь, я был действительно добрым волшебником. Добрым и веселым. Но постепенно времена менялись, и теперь я чем-то напоминал своего отца, как и полагается старшему сыну. Серьезный, холодный, знающий всему цену и не ценящий ничего.

— Я был мастером на страшилки, — сказал я. — Когда отец поссорился с тогдашним королем, у нашей семьи остался только этот замок да фамильная гордость. Зима в том году выдалась суровая…

— О да! — встрял Огюст. — От мороза лопнуло стекло в одной из комнат. И мы, дети, спали в одной спальне, под одним одеялом, чтоб не замерзнуть. А братка рассказывал нам такие страшные истории, что Эмилда мочила постель. Эмилда — наша младшая сестра.

Дора улыбнулась. Сейчас, сидя рядом с нами, она чувствовала себя не служанкой, заброшенной в другой мир чужим коварством, а ровней братьям Цетше. Она ощущала себя почти частью семьи — и мне это не нравилось. Огюст вел себя слишком вольно, и это было неправильным. Однажды он уедет, а расхлебывать последствия этой вольности придется мне.

Хотя чего еще ждать от человека, который разводит драконов? Когда летаешь верхом на чудовище, то все сословные различия теряют для тебя смысл. Остается только то, кем человек является на самом деле.

Должно быть, я изменился в лице, потому что Огюст пристально посмотрел на меня и спросил:

— Ты как, братка? Что-то случилось?

«Тебе не следует давать слугам волю», — подумал я, но вслух, разумеется, не сказал ничего подобного. Огюст был не виноват в том, что я устал и чувствую лишь раздражение. Этой девчонки, Доры, было слишком много. Слишком. Она очень быстро заняла крупный кусок моей жизни и моего мира.

Никогда раньше никакая служанка не вырезала бы со мной тыквенный фонарь. Слишком много чести

— Что-то я устал, — признался я. — Сейчас Энцо вернется и отвезет меня спать.

Лицо Доры тотчас же стало встревоженным. Мне почему-то понравилось это выражение — деревенскому идеалу следовало помнить, что она не в гостях. А то, похоже, она стала забывать об этом в общении с Огюстом.

— Не стоит его ждать, я тебя сам откачу, — Огюст улыбнулся и, встав с дивана, взялся за ручки моего кресла. — Ты и правда давно сидишь, уже пора отдыхать.

Я не чувствовал ничего, кроме грусти и обжигающего стыда. Брат катил меня по коридору, и я с трудом сдерживал слезы. Так не должно было быть. Это было неправильным. Я всегда был старшим, сильным и смелым, я был поддержкой и опорой для всей своей семьи — и вот младший брат везет меня в комнату в кресле-каталке, и я могу только старательно делать вид, что все хорошо.

Я всегда боялся стать обузой для родных — и вот я стал ею. Превратился в сломанную куклу, которую надо одевать и кормить. И еще менять исподнее, конечно же.

Потом мы пожелали друг другу доброй ночи, и Огюст ушел. Дора ловко подключила артефакт легкости, без труда переложила меня на кровать и с заботливой улыбкой спросила:

— Что-то еще, милорд Мартин?

Я угрюмо посмотрел на нее. Как быстро она освоилась в чужом мире, просто загляденье. Ни следа смущения, неловкости и неудобства — с такой ловкостью она выйдет замуж не за конюха, а за Огюста, а тот и рад будет.

— Не строй глазки моему брату, — посоветовал я. — Он любит женщин больше, чем небо и драконов, и он обязательно разобьет твое сердечко, потому что верность — это не про Огюста Цетше.

Дора сразу же посуровела, стала серьезной и строгой — и за этой строгостью я увидел обиду. Мои слова задели ее намного глубже, чем я предполагал. Я будто бы дотронулся до того, к чему не имел права прикасаться.

— Я всего лишь старалась быть вежливой с милордом Огюстом, — проговорила девушка. — Я с ним не кокетничала и не строила глазки, но знаете, Мартин… — она вдруг шмыгнула носом и продолжала: — Вы злой человек со злым языком. И если бы в вас была хотя бы треть доброты и искренности вашего брата, вы пошли бы на поправку гораздо быстрее.

Я опешил. Действительно опешил, на мгновение утратив дар речи. Еще ни одна женщина не позволяла себе заговорить со мной в подобном тоне — а эта Дора в принципе не считала нужным следить за языком.

Мне захотелось взять ее за плечи и встряхнуть, как следует. Чтоб опомнилась, чтоб зубы клацнули, а светлые волосы рассыпались по плечам и спине… Я бы и встряхнул, да вот только сил осталось только на то, чтоб удивленно смотреть на нее. День был большой и сложный.

— А если вы ревнуете, — продолжала девчонка, — то не надо это показывать настолько открыто. Потому что…

— Вон из замка, — отчетливо произнес я. Видит Господь, с меня довольно. Уж как-нибудь проживу без невинной девы. В конце концов, еще не факт, что ее присутствие мне хоть как-то помогло. — Пошла отсюда вон, чтоб я тебя не видел больше.

Она сразу поняла, что я не шучу — поняла и осеклась. В широко распахнутых серых глазах заблестели слезы. Должно быть, в ее мире такие бойкие дамочки говорят все, что взбредет в их очаровательные головки, а окружающие с трепетом внимают этому словесному ливню, вот только у нас не так — и я предупреждал ее, что не так. Она не послушала, так что пусть не ищет других виновных в своей глупости.

— Ночь на дворе, — всхлипнула Дора, сразу став очень хрупкой и маленькой. — Куда я пойду?

Должно быть, мне следовало сжалиться и оставить ее в замке. Я не стал.

— Об этом надо было думать до того, как открываешь рот, — ответил я и устало откинулся на подушку. — Счастливого пути.

— То есть, вы меня просто выбрасываете за порог? — голос Доры дрожал, и первая слезинка прочертила по бледной щеке влажную полосу. Я вдруг подумал, насколько быстро уходит хорошее. Вроде бы и часа не прошло с тех пор, как мы настолько мирно и семейно сидели в гостиной с тыквенными фонарями, и вот Дора уже все испортила, и на душе погано…

— Вот именно, — произнес я и закрыл глаза. — Прочь.

Дора шмыгнула носом, и я услышал легкое цоканье ее каблучков.

Потом хлопнула дверь.

Глава 3

— Добрый вечер, милорд.

Энцо бесшумно вошел в комнату и приблизился к моей кровати с подносом в руках. Лекарства и чашка чаю.

— Ваши лекарства, милорд.

Я послушно выпил все, что было предложено — горечь пилюль раскатилась по языку, заставила болезненно скривиться. Но вскоре горечь прошла, и голова прояснилась, я даже стал глубже дышать. Энцо взял поднос и шагнул к двери так, словно отступал на безопасное расстояние, а затем произнес:

— Вам это, конечно, не понравится, но я оставил Дору в замке, милорд. Купил ее я, и нанимал ее потом на службу тоже я, — он вздохнул и добавил: — И отвечаю за нее тоже я как покупатель и наниматель. Милорд, это ведь не похоже на вас… вот так взять и выгнать бедняжку из дому на ночь глядя. Я помню вас совсем другим.

Мне захотелось постучать головой обо что-нибудь твердое. Я уже начинал привыкать к собственному бессилию, но судьба в очередной раз макнула меня в грязную лужу. Я, Мартин Цетше, не могу уволить строптивую служанку в собственном замке. Если раньше все мои распоряжения безоговорочно выполнялись, то теперь они обсуждались!

— Лучше бы я не просыпался, — с искренней болью сказал я. Энцо присел на край кровати и посмотрел на меня с теплом и любовью.

— Вы ведь и сами понимаете, милорд, что вам не будет ни добра, ни пользы от того, что вы прогнали Дору, — произнес он.

Я устало прикрыл глаза. Энцо ведь прекрасно понимал, что я никогда не выгоню того, кто когда-то мыл меня в детской ванночке, и это давало ему серьезную свободу действий. И он пользовался ею вовсю. Я ведь действительно не сделал бы ничего дурного человеку, который во многом был для меня больше отца и матери.