Борьба незримая (Книга 2) - Чудинова Елена В. - Страница 47

- Последний вопрос, Николай Владимирович: что такое анк?

- Анк - это символ вечной жизни. Был особенно популярен в раннем, египетском, христианстве. Синяя эмаль не случайна. Выздоравливайте, Сережа.

63

- Вот как, Вы играете в шахматы?

- Я ненавижу шахматы, потому и взялся за них, чтобы как-то убить время до Вашего прихода. Только и думаю, что об этой истории... И знаете, Николай Владимирович, я кое-что вспомнил... Легенда о Брюсовом Племяннике связана как-то с Донским монастырем, не так ли? Я слышал ее в детстве, но вспомнить не могу... Уплывает.

- Вы любите Донской монастырь?

- О да! Еще бы... Невозможно быть москвитянином и не любить Донской... Красная корона... По сравнению с белокаменной резьбой Владимира Московский Кремль Фиоравенти - это просто нечто большое и красное. Не более того. Жалкое порождение послетатарской эпохи. А Донской с такого же типа киноварными зубьями стен, как ни странно, - нет. Он - гармоничен, он - вне времени. Хотел бы я сейчас пройти в черной густой могильной траве, между зарастающих мхом белых саркофагов, зловещих масонских крестов и плачущих ангелов, в порыве тоски обхвативших урны... И каждый камень - чудесная, какая-то очень московская легенда. Легенда о сыне Малюты, искупившем грехи отца... Легенда о российском Гамлете... А вот легенды о Брюсовом Племяннике я не помню.

- В таком случае разрешите мне напомнить ее Вам. Она имеет непосредственнейшее отношение к нашей с Вами истории, - Даль улыбнулся с добродушной усмешкой. - Если в ночь на двадцать пятое декабря, когда перед светлым Рождеством напоследок тешатся вражьи силы, выйдешь ты к Северным воротам Донского монастыря, то запорошит тебе метель глаза, а как откроешь их, так и окажешься на незнакомой улице. Дома на ней деревянные, в ряд.

А посреди улицы стоит какой-то мужик и будто бы ищет что-то в высоком сугробе. А кроме того мужика вокруг - ни души.

Тулуп на мужике надет наизнанку, глаза черные - с искрой. Тут должен ты подойти к нему и спросить, что он в сугробе ищет и не нужна ли ему твоя помощь.

"Да вишь ты, добрый человек, - ответит мужик, - незадача какая! Кольцо у меня в сугроб упало, а слуг-то я на Ваганьково отдохнуть отпустил - легко ли мертвому человеку целый день кости ломать?"

Испугаешься ты да кинешься бежать - вмиг окажешься у Северных ворот, а улицы и мужика в тулупе наизнанку - как не бывало. И не случится больше с тобой в твоей жизни ничего необычного.

Если станешь ты искать в сугробе, то найдешь в нем золотое кольцо с рубином.

Утаишь кольцо, скажешь, будто не нашел, - и прикипит оно к пальцу и всю жизнь будет толкать тебя к худому.

Вернешь кольцо хозяину - сам он с приветными словами оденет его тебе на палец. И много чудес случится тогда с тобой в жизни.

А встретится на твоем пути хороший человек - заиграет, засмеется, ярче разгорится рубин на кольце.

Встретится плохой - потускнеет рубин тревожно.

Смерть твоя придет - почернеет рубин как уголь.

А мужик этот и есть - Проклятый Брюсов Племянник.

- А ведь я вспомнил, Николай Владимирович! Кажется, я слышал что-то такое в детстве... Очень давно.

- Я так и думал, что Вам доводилось слышать эту легенду. Мне, признаться, непонятно одно: называемый в народе "чернокнижником" приближенный Петра Яков Вилимович Брюс был, даже для своего времени, фигурой колоритнейшей. А главным представителем этого семейства в московской демонологии стал-таки не Яков Вилимович, а его племянник - граф Александр Романович, кстати сказать, крестник Меншикова...

- Само по себе "нечисто"...

- Ох и не жалуете Вы Петербурга, Сережинька. Но от последнего неграмотного крепостного мужика в лаптях до французского секретаря посольства - все действительно сходились в одном: с молодым графом Александром Романовичем - "нечисто"... Говорили и писали о том, что граф избегает зеркал, так как в них отражаются его двойные зрачки, о ногтях, более напоминающих когти (сам граф объяснял это уродство неудачным химическим опытом...), чего только не говорили! Кстати, в подмосковном его имении Глинках по сию пору можно услышать прелестные истории о том, как гостям прислуживали розы, превращенные графом в девушек, или как, чтобы сделать друзьям приятное, граф в июле заморозил пруд для катания на коньках... Но, впрочем, я, кажется, несколько отдалился от темы.

- Николай Владимирович, а этот, с позволения сказать, гениальный поэт происходит не от них?

- О нет... - Даль тонко улыбнулся. - Ему бы очень этого хотелось, но он не имеет с Брюсами ничего общего. Род Брюсов к XIX веку вообще прекратился в прямой линии, и сейчас от Брюсов идут только Альбрехты. Итак, о Каирской пелене. В двенадцатом году я жил в Дегтярном переулке в Москве, и с Владимиром Семеновичем Голенищевым, жившим в Санкт-Петербурге, мы, при всегдашней нашей взаимной симпатии, встречались не часто - я был занят своей обширной психиатрической практикой, а Владимир из двенадцати месяцев в году проводил обычно шесть в экспедициях.

И вот однажды, помню, у меня был неприемный день - вторник36, и я, сидя в кабинете, предавался одному из излюбленных своих занятий систематизированию накопившихся клинических случаев, как вдруг распахнулась дверь, и ко мне влетел, буквально влетел Владимир. Я был немало изумлен его неожиданным появлением, но с первого же взгляда мне стало ясно, что с ним что-то случилось. Как сейчас вижу перед собой его, как обычно, сожженное египетским солнцем лицо.

- Боже мой, Владимир, какая радостная неожиданность! - воскликнул я, приподнимаясь ему навстречу.

- Неожиданность не очень радостная, Николай, - ответил мне Голенищев, закуривая крепкие французские папироски, свой обычный сорт. Никто не знает, что я в Москве. Я приехал к тебе как к врачу.

Мне сделалась понятна его лихорадочная торопливость.

- Я слушаю тебя, - ответил я, снова садясь за стол - это положение помогало мне сосредотачиваться.

- Кажется, меня, наконец, постигла профессиональная болезнь египтологов, тибетологов и иже с ними. Я всегда надеялся на свою крепкую, необычайно крепкую психическую организацию, но похоже, что просчитался. Как ты знаешь, два месяца назад я приехал из экспедиции, кстати сказать, довольно удачной. Самой большой удачей явились раскопки гробницы некоего Херихора, "Держателя Знака", как гласили надписи - титул не вполне понятный. Время восхитительно интересное - египетское христианство. Первое свидетельство - плохо сделанная мумия, к сожалению, не сохранилось. Знак рыбы, магические символы, великолепный анк. (Да, Сережа, тот, что у Вас в руке. Впрочем, я чрезмерно подробно пересказываю восторги Владимира попросту потому, что необыкновенно отчетливо помню наш разговор. С Вашего позволения, продолжу повествование от его лица...) Перед самым отъездом я забрел в какую-то грязную лавчонку, можешь представить себе эти убогие лавчонки, набитые хламом. Иногда там появляются настоящие шедевры, скупленные у могильных грабителей. Хозяин, ветхий старик, суетливо разложил передо мной всякую экзотическую мишуру, с его точки зрения могущую прельстить туриста, за какового он меня и принимал... Не находя ничего интересного, я начал уже жалеть, что зашел, как вдруг почувствовал затылком обращенный на меня пристальный взгляд. Уверенный, что сзади находится человек, обладающий известной силой взгляда, что, мы с тобой знаем, встречается значительно чаще, чем принято считать, я резко обернулся. Лавка была пуста. Немало удивленный (я все еще ощущал этот взгляд), я пригляделся и заметил на стене, спиной к которой я стоял, когда взгляд почувствовал, нечто вроде большой мятой тряпки. Я не смог сдержать невольного возгласа. Передо мной висела изумительная, даже в плачевном своем настоящем виде, погребальная пелена. Умерший был изображен на ней молодым - за плечи его обнимал бог Анубис, а по ногам и рукам скакали какие-то маленькие существа, нарисованные необыкновенно коряво, будто это делал ребенок. Мне никогда не доводилось видеть ничего хоть сколько-нибудь напоминавшего этих "чертенят", вообще никогда, не только в изображениях, относящихся к этому периоду (я отнес пелену ко II веку). Но о поразивших меня "чертенятах" я и думать забыл, когда взглянул вблизи на лицо изображенного. Нет, портрет не поражал мастерством исполнения - но глаза у него были живыми . Я понял, что смотрел на меня он. Не могу передать, с каким-то не добрым и не злым, а темным выражением. Разумеется, я сразу купил эту пелену.