Борьба незримая (Книга 2) - Чудинова Елена В. - Страница 27

"А не запятнают ли средства цель? - подумал Сережа, глядя в разгоряченное лицо Ольки холодными, чуть прищуренными глазами. - Ясно, что в том, что было, не все справедливо и хорошо... Но только может ли быть справедливее и лучше то, для чего надо убивать друга, мать и брата, если только они мешают этому лучшему? Может быть, насилие от века - это страшно, но насилие во благо... нет, это в тысячу раз страшнее потому, что несет в себе какую-то перевернутость тех понятий, которые держат человечество... Чернецкой бы это свел к кабалистике... А страшновато он оценивает революцию с мистической стороны... В Ольке действительно словно перевернуто что-то..."

Динины глаза восхищенно следили за Олегом, который, вдруг успокоившись, взъерошил рукой волосы и взял кружку, улыбнувшись девушке обаятельно-кошачьей улыбкой.

Дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял молодой человек, которого также сразу узнал Сережа, - это его тогда отсылал Зубов из кабинета Петерса... Вбежавший не обратил внимания на Сережу.

- Абардышев, Ивченко! - крикнул он. - Через две минуты выезжаем машина внизу!

- Ладно, недоговорили. - Олька прицеплял кобуру. - Слушай, ты ночуй у меня, чего тебе тащиться!

- Не могу, Олька.

- Ну, тебе виднее. Ты адресок свой оставь - заверну, будет время.

Сережа написал несколько строчек на картонной карточке, которую вытащил из кармана, и положил карточку рядом с чайником и кружками. Из коридора (дверь оставалась распахнутой) показалась уже затянутая в черную кожу Дина.

Олька запер дверь, и они вместе с другими спешащими вниз людьми быстро пошли втроем прочь от комнаты, в которой оставалась на столе "записка с адресом":

"Олька! Прости, что так и не ответил, почему я в перчатках, - но тебе это смогут объяснить и твои приятели, если ты их спросишь, по какому делу я встречался с Петерсом. Адреса не даю. Semper tuus22

- С. Р."

34

- Итак, товарищи, положение, не будем скрывать, тяжелое. Телефонная связь с Красной Горкой несколько часов как прервана, что внушает самые серьезные опасения. Может быть, враг уже занял форт. Необходимо без помощи Москвы, своими силами отстоять любой ценой революционный Петроград. В свете этого перед нами, работниками Чека, стоят две первоочередные задачи. Первое: ожидается, что ввиду подступившего к Петрограду фронта контрреволюционные силы в тылу активизируются. За сутки, к следующей ночи, мы должны, подняв весь резерв пролетариата столицы, провести в одну ночь серию обысков по всему Петрограду - не минуя империалистических посольств! Отданный вчера приказ о сдаче оружия в течение суток - подошел к концу. С помощью мобилизованного пролетариата мы нанесем ощутимый удар подполью.

Прокуренный махоркой зальчик, в котором говорил Петерс, был набит до отказа.

Олька Абардышев, затиснутый в угол вместе с Володькой Ананьевым (молодым человеком, которого видел в ЧК Сережа) и Динкой, краем глаза увидел, что Динкина рука съезжает на бок, к маузеру. Пользуясь темнотой (света не хватало на углы маленького зала), Олька с мягкой силой положил свою руку на Динкину - поверх маузера. Горячие, с притягивающей насмешливостью изогнутые губы приблизились к ее лицу:

- ...Успеешь... не тянись к игрушке... успеешь пострелять, девочка.

- Второе: товарищем Троцким разработан план по усилению обороноспособности Петрограда, в котором решающая роль отводится также нам, работникам Чека. Тут многие слышали про особые отряды, для тех, кто не слышал: кольцо обороны Петрограда должно быть охвачено изнутри другим, укрепляющим первое, кольцом - оно будет состоять из работников Чека, задачей которых будет не борьба с врагом, а создание невозможности отступления для колеблющихся. Защищающие Питер должны знать, что тех, кто побежит, встретит неминуемая смерть. Не далее чем послезавтра части Чека должны быть распределены по частям обороны. Ответственный - товарищ Валентинов. По заводам в ближайшую ночь - товарищи Блюмкин и... Абардышев.

Последнее было неожиданным. По еврейскому нервному лицу повернувшегося к Ольке Ананьева пробежала одобрительная улыбка. Олька, посерьезнев в лице, крепко пожал в темноте несколько молча протянутых рук. Он чувствовал, что неожиданное назначение не вызвало возражений, чувствовал, что возложенная на него ответственность молчаливо одобрена.

Ольку Абардышева любили в ЧК. И хорошее происхождение, и образованность, и барственные манеры - все, что не простилось бы никому другому, ставилось Ольке чуть ли не в заслугу. Олька небрежно покорял товарищей по работе в ЧК, как и покоряет обыкновенно плебеев аристократ, разделяющий их интересы, В этом сказывалась извечная плебейская потребность восхищаться вышестоящим существом. Олька показался в эту встречу Сереже толстовским Афанасием Вяземским. Так или иначе, этот новый Вяземский чувствовал себя среди опричников нового времени как рыба в воде.

- Что это еще, мать его, за князь такой - Серебряный?

- Эй, товарищ Абардышев!

Олька приостановился на площадке широкой лестницы.

- Ну?

- Ты у нас вроде как "спец" по голубым кровям?

- Вроде как.

- Тогда скажи, что это за князь такой - Серебряный?

- Князь Серебряный? Это книга так называется.

- Какая к ... матери книга? Под Смоленском князь Серебряный орудует, падла белая. Взял его на прошлой неделе.

- А тебе, Осьмаков, других делов нет, кроме Смоленска? Нехай Москва думает, кто его там взял, у нас свой Юденич, матерь его!

- Да я смоленский...

- Товарищи, товарищи! - разговаривающих нагнал спускающийся в толпе Ананьев. - В корне неправильная постановка вопроса! Товарищ Ленин неоднократно предупреждал о недопустимости петроградского сепаратизма. Помимо нашего фронта, существует еще и общий фронт, поэтому даже сейчас, когда Петроград в такой опасности, мы все равно должны думать о положении на других фронтах... Кстати, Абардышев, по поводу ордеров ко мне завтра зайди, ты хотел. Как раз будут.

- Зайду! Динка, езжай с Володькой - я пешком.

Ольке действительно хотелось пройтись, но только очутившись на ночной, по-летнему светлой улице, он почувствовал, насколько сильно ему этого хочется... Иногда с ним случалось так, что усталость бессонных ночей и напряженных дней, усталость, загнанная куда-то внутрь, забиваемая курением и распиванием кипятка и обычно не замечаемая, неожиданно давала себя знать.