Борьба незримая (Книга 2) - Чудинова Елена В. - Страница 18

21

- Горячие каштаны? Подпоручик, одумайтесь, пока Вы молоды! При подобном образе мыслей Вы рискуете пойти по плохой дорожке. - Сережа обкусил кончик сигары и зашарил по карманам в поисках спичек.

- Согласен, что подобная оригинальность представляется сомнительной. - Женя потянулся к опустевшей наполовину бутылке. - Но я действительно хочу к коньяку горячих каштанов. Я очень хочу горячих каштанов к коньяку.

- До осени осталось каких-то семь-восемь месяцев. Но заменять горячие каштаны холодными орехами - одно заблуждение влечет за собой другое!

- А чем в таком случае прикажете закусывать мартель? поинтересовался Женя, сощелкивая на скатерть налипшую на пальцы темно-розовую шелуху земляных орехов. - Предупреждаю, г-н прапорщик, если Вы посоветуете лимоны, я потеряю к Вам остаток уважения.

- Как Вы могли заподозрить меня в такой пошлости? Общеизвестно, даже в младших классах гимназии, что к коньяку идет только горячее и мясное. Ах да, pardon, забыл. Слушай, Чернецкой, ты действительно никогда не ешь мясо?

- Я его вообще в жизни не пробовал. Ни разу. Но это неинтересно. Женя, откинувшись на спинку стула, обвел глазами небольшой ресторанный зал. - Кстати, за столиком у входа приветственно машут рукой явно тебе.

- Где?

- За одним столиком с Сашкой Каменским и Quel-Кошмаром, - тоже корнет, кто это?

- А, вижу. - Немного развернувшись, Сережа с улыбкой качнул в руке стакан, показывая, что заметил присутствие. - Это Орлов, а вообще вся эта малолетняя компания за теми двумя столиками значительно опередила нас на пути к нирване. Так же, впрочем, как и твои приятели по полку справа.

- Они начали раньше.

- Но ведь не более чем на полчаса? - Сережа скользнул стеклянно-прозрачным взглядом по пустой еще эстраде. - А знаешь, чего бы мне хотелось? Послушать хорошей цыганщины.

- Д-да... Что-нибудь русское народное в цыганском исполнении... "Степь да степь кругом"...

- Экзеги монумэнт. - Сережа рассмеялся. - Это мы в гимназии развлекались - пели Горация на мотив "Степь да степь кругом"... Потом еще шуточка была: приходит второгодник пересдавать латынь. Званцев, это латинист наш, будто бы спрашивает: Перфект знаете? - Не знаю. - Презенс индикативи активи знаете? - Не знаю. - Что же вы тогда знаете, хоть что-нибудь же вы должны знать? - Я знаю, как переводится фраза "Экзеги монумэнт эрэ пэрэнниус". - Ну, переведите! - "Степь да степь кругом, путь далек бежит".

- Академический юмор. - Чернецкой плеснул коньяку из новой бутылки. Ржевский, а ты любишь латынь?

- Люблю.

- А за каким чертом? Я тоже люблю, хотя совершенно не могу понять, что я нахожу в этом мертвом языке порочного народа. Вдобавок - в официальном языке дьявольского католицизма.

- Своеобразное удовольствие сноба?

- Пожалуй...

- А что до католицизма... Если честно, что-то в нем есть, чисто эстетически. Кроме Папы с его безгрешностью и туфлей... Ну да черт с Папой... Я вот чего не пойму... Лунин, помнишь? Эдак взять родиться в православии, а потом по своей воле перейти в католичество?

- По своей воле? А что такое воля? Ты затрагиваешь полуиллюзорное понятие. Тот, кто действует, как ты изволил выразиться, по своей воле, просто счастливчик, которому не удосужились нажать на соответствующие кнопки! На людей что-то из себя представляющих нужна более сложная математика для комбинации этого нажатия. Но с большинством - это арифметика. - Женя неприятно засмеялся. - Люди - очень простенькие механизмы.

- Чернецкой, а ведь это не твои слова.

- Однако ж ты хорошего обо мне мнения.

- Отнюдь. Я не говорил, что это не твои мысли.

- Может быть, ты и прав. Впрочем, пустое. - Женя с усмешкой кивнул на соседний столик. - Послушай-ка лучше, что цитируют эти господа!

"Я ее победил наконец,

Я завлек ее в мой дворец,

с пьяной задушевностью декламировал подпирающий рукой отяжелевшую голову прапорщик Тыковлев.

Буря спутанных кос, тусклый глаз,

На кольце померкший алмаз.

И обугленный рот в крови

Еще просит пыток любви...

Ты мертва, наконец, мертва!

Гаснут щеки, глаза, слова..."

- А душераздирающее зрелище!

- Зря Вы иронизируете. Чернецкой, положению этой обугленной и одноглазой дамы трудно позавидовать.

"Знаю, выпил я кровь твою,

Я кладу тебя в гроб и пою..."

- Любопытно, что именно?

- Разумеется, "Je cherche la fortune..." - негромко напел Сережа.-Между куплетами желательна подтанцовка.

"Мглистой ночью о нежной весне

Будет петь твоя кровь во мне" - встряхнув головой, возвысил голос Тыковлев и, оборвав декламацию, тяжело осел на стуле.

- Приятного аппетита. - Сережа, неожиданно закашлявшись, поднес скомканный платок к губам.

- Ты чего?

- Дырка в легком разыгралась. Сволочные морозы. - Сережа улыбнулся Чернецкому.

- Что поделаешь, на то оно и Финляндия. - Женя, еще во время чтения Тыковлева поймавший несколько укоризненно-неодобрительных взглядов сидевшего с тем корнета Зубарева, нарочно заговорил громче. - Хотя, конечно, не поручусь, что этот собачий холод не есть космогонические последствия склок между господами символистами.

- Чернецкой, ты не прав. - По-мальчишески взъерошенный белокурый корнет сделал два шага а сторону Жени, и, качнувшись, остановился с папиросой в руке. - Во-первых, это не смешно. Даже когда Блок женился, то это не как мы с тобой, а мистика. Это и Б-белый писал, а Белый - беломаг. А Брюсов, во-вторых, черномаг. И у них дуэль. В астрал-ле.

- На пыльных мешках? - Женя отправил в рот несколько орехов.

- Каких мешках? - Снова качнувшийся Зубарев посмотрел на Чернецкого с обиженным недоумением. - Я же говорю - в астрале. Значит, по ночам вылетают. Вылетают и дерутся.

- Угол Моховой, за пятую трубу налево, - сгибаясь от смеха, тихо простонал Сережа. - А Менделеева тоже вылетает.

- Так можно над чем угодно смеяться, Ржевский! - Обуреваемый стремлением во что бы то ни стало растолковать Жене и Сереже воззрения блоковско-соловьевской компании. Мишка Зубарев говорил уже так громко, что за остальными столиками начали прислушиваться. - А Блок знает, что писать, пишет вампир, значит вампир!

- И навешаю лапшу мою на уши ваши! - в полном восторге подхватил Женя и, отставив в сторону запрыгавший в руке стакан, звонко расхохотался, закидывая назад голову. - Да содрогнется Лысая гора пред нашествием литературной богемы! Ржевский... только ты... помолчи, а то я сдохну!