Борьба незримая (Книга 2) - Чудинова Елена В. - Страница 13

- Это не странно. Его поэзия - своего рода магнит для всех, кто силен.

- Чему Вы улыбаетесь?

- Так, пришла забавная мысль. - Сережа снова обернулся к портрету. На заре правления Менелика пришел и встал на его сторону с оружием в руках один европеец, за закате - другой. И оба - великие поэты.

- Гумми? - Елена пренебрежительно усмехнулась. - Он - монархист.

- Moi aussi14.

- Нелепость какая-то... - Елена, так же, как и Сережа, вдруг очнувшись, взглянула на него недоумевающе и растерянно. - Мы же враги.

- Сейчас - нет. - Сереже было непонятно, почему выговорить эти такие естественные с точки зрения логики слова стоило внутреннего усилия.

- Сейчас - нет, - каким-то тусклым и отсутствующим голосом повторила за ним девушка, поднося ко рту длинную папиросу. Папироса была не зажжена, и, обнаружив это, она усмехнулась своей забывчивости. Сережа чиркнул о подоконник спичкой и, протянув ей огонь, закурил сам.

- Но надо Вам сказать, что Рембо любят и монархисты.

- "Я протянул золотые цепи..."?

- Х-м, да. И это.

- Чему Вы морщитесь?

- Не люблю, когда Рембо цитируют по-русски. Его невозможно переводить.

- Вы, г-н монархист, церковноприходское оканчивали? - Марат, приподняв всклокоченную голову от журнала, качнулся в качалке.

- Не строй из себя осла. - Елена с выражением мучительного внимания обернулась к Сереже. - Мне кажется, я понимаю Вашу мысль. - Ведь "etoile" это не "звезда", не правда ли?

- Я это имел в виду. "Etoile" - нечто из картинок Рождества. Покрытое сусальной позолотой. Сусально золоченые - они висят в черном праздничном небе, и между ними-то и можно протянуть золотые цепи. А между звездами нет. "Звезда" - не "etoile", но и не "star". "Star" существует неотделимо от пейзажа. Тает снег, падает листва, "star" заходит... Единое целое, не так ли? Etoile - то, к чему можно подвесить золотую цепь, star есть, пока ее видно, а звезда... Звезда всегда есть. Русское восприятие совсем иное.

- "Лучей твоих неясной силою..."

- Да... "Одна заветная..." Более, извините за дурной каламбур, астральное понятие.

- A "fenetre"?

- И "fenetre" не "окно". Окно, око, то, чем смотрит дом. Взгляд изнутри наружу. "Прорубить окно в Европу"... "Fenetre" не прорубишь. "Fenetre" - освещенное фонарем из темноты... Через переплетения ветвей черного сада... А в нем - движенье теней... Волшебный фонарь. Взгляд изнутри внутрь. Тут можно повесить гирлянды от одного к другому... Сережа, словно не замечая недовольных взглядов Марата, продолжал болтать, мучительно перебарывая ощущение раздвоения в душе. "Ничего не понимаю... Не легитимист же я в самом деле... Мы - люди одной культуры, которую мы сейчас и защищаем. Это - выше всего, даже моего дворянства, которое я, впрочем, ни одной сволочи не дам отменить... Мы - люди одной культуры".

- А гирлянды - цветные фонарики. Потому, что в этой строке ощущение освещенного в темноте.

- А по-русски получается, что гирлянды висят внутри дома. - На щеках улыбнувшейся Елены проступил слабый румянец, и это сделало ее особенно беззащитной - невозможно было представить, что за худенькими плечами этой девушки стоит по меньшей мере десяток спокойно взвешенных и хладнокровно исполненных убийств: в этом ощущалась невыносимая нелепость. Но именно это противоестественное мужество вызывало желание загородить, спасти, укрыть ее. Это неожиданное желание было сильным, слишком сильным. - Да, Рембо самый непереводимый поэт. Помните "Парижскую оргию"? Ведь женщина, над которой надругались, - это Paris. A по-русски выходит совершеннейшая нелепость...

- От Кольки Кошелькова вам с кисточкой! - В дверях стоял очень бесшумно вошедший молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати, одетый непривычно хорошо - в твидовый, то сезону, светлый модный костюм с зауженными брюками и накладными плечами, явно сшитый у портного. Обувь и гладкая прическа тоже соответствовали костюму, однако в заурядной внешности вошедшего что-то ощутимо диссонировало с его элегантным нарядом, и это особенно проступило в его расхлябанной - руки в карманы - походке, когда он прошел к поднявшемуся ему навстречу, теперь выглядевшему особенно лохматым и неопрятным Марату.

- Здорово живешь, Марат. Лелечка, целую ручки: "А может быть, в лимонном Сингапуре Огромный негр Вам подает манто..."

- Маркиз! Режьте меня на куски, если это не Пашка собственной персоной, - обрадованно засмеялся Марат. - А мы с Искандером в прошлом месяце слышали - тебя замели!

- Ищи груздя в кузове. - Молодой человек присвистнул.

Марат и Елена засмеялись.

- А че, Искандер здесь? - Молодой человек вытащил из золотого портсигара с голубым мундштуком папироску. - Я его, стервеца, с тех пор не видал, как втроем с Яшкой Блюмкиным с побрякушками в Москве шелушились...

- Яшка, падло, к бэкам перекинулся, - сквозь зубы процедил Марат. Будь срок - своими руками пришью гниду...

- Эх, милые бранятся... - Гость, которого Марат назвал Маркизом, жеманно рисуясь, выпустил папиросный дымок. - Глядишь, и не понадобится...

- На руках бэков - кровь братоубийства. - Голос Елены прозвучал металлически ровно.

"Некрасов прав" - эта мысль вспыхнула единственным логическим маяком, к которому стремились Сережины попытки хоть что-нибудь понять.

- Шальные вы, политика. - Гость зевнул. - То в обнимочку, то в резаловку... Мы дак с новой властью завсегда столкуемся... А уж с бэками особливо. Первым делом - уговор дороже денег: мы их не замаем, они нас не обижают, сироток горемычных. К обоюдной, заметим, выгоде. Да и потом завсегда жентельменское соглашеньице оформить можно: мы - вам, вы - нам...

- Шкуры вы все-таки - счетов не сводите. "Кто - вы? - Мысль отчаянно блуждала в алогичности какого-то сновиденного абсурда. - Не анархисты, потому что не политика. Кто же? С кем тут расклад, и знают ли о нем наши?"

- Оченно даже сводим, когда надобность. А насчет шкур бабулька надвое сказала. Шкура, она, первое, у каждого одна и своя. А второе - на себя оборотись насчет бэков. Табачок-то у вас и врозь, а хлебушек, бывает, и посейчас вместе.

- Бывает, - Марат усмехнулся.

- Сашка-то что?

- Да будет скоро. О деле сперва потолкуем, а встречу вспрыснуть уж потом?