Час совы - Добряков Владимир Александрович - Страница 65

Завывая мотором, тащится джип по заснеженной пустыне. Никаких ориентиров, только снег и черное небо. Пока я еду, светает. Если можно назвать рассветом то, что небо стало из черного свинцовым. Солнце не в состоянии пробить толстый слой туч. Что-то это всё мне напоминает. Бросаю взгляд на дозиметр. Так и есть! Фон радиации повышен. Причем, фонит со всех направлений одинаково. Ну и везёт же мне! Я снова в Мире Ядерной Зимы. Только на этот раз не видно ни обгорелых пней, ни вороньих стай.

Мотор начинает чихать, и джип останавливается, когда до желтого светящегося пятна на снегу остаётся не более километра. Толкать машину по глубокому снегу — задача непосильная. Да и бессмысленная. Неизвестно, куда я выйду, и можно ли достать там горючее. Решаю не насиловать себя. Забираю оружие, канистру с водой и, проваливаясь по колено в снег, бреду к желтому пятну эллиптической формы.

Выхожу я на склон холма. Летнее утро. Часов пять, не больше. Ориентируюсь по искателю. Переход где-то за холмом, в четырёх километрах. Тихо, только жаворонки щебечут в вышине. Еще раз внимательно прислушиваюсь; мне показалось, что в трель жаворонка вплёлся металлический лязг. Но нет, кроме жаворонков и кузнечиков ничего и никого.

Надо подкрепиться, прежде чем пускаться в путь. Готовлю себе завтрак и обед, одновременно. Неизвестно, когда ещё на этом маршруте у меня выдастся такая спокойная минута. После еды выкуриваю сигарету и с сожалением отмечаю, что первая пачка подходит к концу. Но пора двигаться к переходу. Встаю и нагибаюсь к пулемёту. И тут же слышу негромкий, но властный голос:

— Стой! Руки вверх!

В спину упирается что-то острое. Пытаюсь обернуться, но голос снова командует:

— Не вертись! Руки вверх, я сказал!

Остриё нажимает сильнее. Конечно, мелтан оно не проткнёт, но приятного мало. Тоже мне, хроноагент хренов! Так дёшево попасться! Вот и расслабился. Спорить не приходится, поднимаю руки вверх.

— Вот, так! — говорит голос, — Трофим, обыщи его.

Из-за спины выходи человек в черном бушлате и черных, широко расклешенных внизу, брюках. На голове у него бескозырка с надписью на ленточке «Грозящий». На плече — трёхлинейка с примкнутым трёхгранным штыком. Значит, такой же штык колет меня между лопаток. Хорошо, что я не дёргался. С такого расстояния мелтан винтовочную пулю не выдержит.

Матрос снимает с моей спины автомат, осматривает его и скептически хмыкает. Потом он начинает обхлопывать мои карманы. В этот момент мне ничего не стоит обезоружить и его, и того, кто стоит сзади. Но что-то подсказывает мне, что делать этого не стоит. Пистолет и гранаты перекочевывают в карманы матроса, на «мух» он не обращает внимания, а резак вешает себе на пояс.

— Гриш, глянь, таблетки какие-то, лекарства, наверное, — говорит он, рассматривая пакет с продовольственным пайком.

— Оставь ему, из этого он выстрелить не сможет. Вперёд! — командует мне тот, что сзади.

— Руки-то можно опустить? — спрашиваю я.

— Опускай, только не дёргайся, пуля всё равно быстрее летит.

Оборачиваюсь. Сзади стоят ещё два матроса. Один упёр мне в спину штык, другой шагов на пять подальше и справа. Да, ушлые ребята, от таких не вывернешься, быстро успокоят. Шагаю к вершине холма. Тот, что стоял сзади подбирает мой пулемёт и идёт следом. Противоположный склон холма перерезан траншеей со стрелковыми ячейками. В центре траншеи оборудована позиция для пулемёта «Максим». В траншее спят матросы. Сколько их, я прикинуть не успеваю. Конвоиры заворачивают меня к землянке, отрытой позади траншеи. Неподалёку установлено трёхдюймовое орудие.

В землянке, освещенной двумя коптилками, за столом, сколоченным из снарядных ящиков, сидит над картой человек лет сорока. У него усталое, давно не бритое, лицо, глаза воспалены. Он массирует веки. На столе, поверх карты, лежат очки. Человек одет в потёртую черную, кожаную тужурку. Черный кожаный картуз лежит на краю стола.

— Что за личность? — тихо спрашивает сидящий за столом человек.

— Товарищ комиссар! — докладывает один из конвоиров, — Вот, неизвестно откуда взялся. Мы прошли с дозором, никого не было. Обошли посты и через десять минут возвращались назад, а он сидит в нашем тылу и харчит что-то. Потом курить стал. Мы затаились, думаем, куда он пойдёт. Ведь прийти-то ему неоткуда было, мы бы заметили. А он встал, за пулемёт схватился, да прямиком на нашу позицию. Тут мы его и взяли. Оружия при нём, на взвод хватит. Пулемёт, ружьецо какое-то, коротенькое, пистолет, три гранаты, вроде «лимонки», да ещё тесак. И одет как-то странно. Одни башмаки чего стоят. Я таких даже у англичан не видал.

Комиссар с интересом выслушивает доклад. Выражение усталости с его лица, как корова языком слизнула. Надев очки, он рассматривает меня с плохо скрываемым любопытством.

— Кто такой? Что делали в нашем тылу? Как прошли через посты? — спрашивает он меня.

— Прежде я хотел бы узнать, куда я попал? Поверьте, я оказался здесь совершенно случайно.

— Случайно!? — комиссар усмехается, — Слышите, братки, как поёт? Вооружился до зубов и случайно оказался у нас в тылу, да ещё и с пулемётом!

Матросы дружно смеются, а комиссар неожиданно меняет тон:

— Ну, добро. Следуя традициям хорошего тона, я, как хозяин, представлюсь нашему непрошеному гостю. Платонов Максим Петрович, комиссар сводного отряда балтийских матросов-большевиков. Теперь, ваша очередь.

Я на мгновение задумываюсь. Что ему сказать? Представиться хроноагентом, не поймёт. А, была, не была!

— Старший лейтенант, Коршунов Андрей Николаевич. Военно-воздушные силы, лётчик-истребитель.

— Я так и думал, что это — офицер! — торжествует один из матросов.

А Платонов смотрит на меня с сомнением:

— Лейтенант? Я не ослышался? Во французской армии служил, что ли?

— Вот уж в какой армии никогда не служил, так это во французской. В Красной Армии доводилось, а так служил в Советской Армии.

— Не понял, — качает головой Платонов, — Какая-такая Советская Армия и причем здесь Красная Армия? У нас офицеров-лейтенантов отродясь не было.

— Вы хотите узнать правду? — спрашиваю я.

— Конечно! Только правду и ничего, кроме неё. И уж поверьте, я сумею отличить её от вымысла. Сам столько раз жандармам головы морочил, что все уловки знаю.

— В таком случае, товарищ комиссар, разрешите мне поведать вам эту правду один на один.

— Хм! У меня от моих людей секретов нет, и вам перед ними секретничать не рекомендую. Разговор будет коротким: к стенке, и не надо лишних слов. Время, сами понимаете, военное.

— Вот, именно этого я и опасаюсь. Максим Петрович, правда, которую я вам собираюсь поведать, настолько невероятна, что даже один человек воспримет её с великим трудом. Объяснять же её и доказывать что-то сразу четверым, тем более настроенным скептически, бесполезное дело. Я не буду возражать, если вы потом всё им сами расскажете, после того, как я объясню это вам. Со своей стороны даю слово, что не буду делать никаких попыток силой вырваться отсюда. Впрочем, товарищи матросы могут охранять вход в землянку снаружи.

Платонов задумывается. Чувствуется, что мои слова заинтересовали его, но слишком уж необычен мой вид, и то, что я сказал. А не сумасшедший ли я? Хотя, откуда у сумасшедшего возьмётся столько оружия? Наконец, комиссар решается?

— Хорошо. Товарищи, оставьте нас на полчасика. Вам нечего опасаться. Он без оружия, а у меня есть маузер, — он выкладывает на стол пистолет, — Что он сможет сделать?

Я улыбаюсь, а «муха»? От тебя и клочков не останется вместе с твоим маузером. Да и «муха» мне не нужна, так справлюсь. Но я дал слово. Матросы, между тем, нехотя покидают землянку. На пороге один из них оборачивается:

— Осторожней, Петрович. Не верю я этому офицерику.

Комиссар кивает головой и успокаивающе похлопывает по маузеру. Когда последний матрос выходит, он спрашивает меня:

— Так объясните, пожалуйста, в какой всё-таки армии вы служили?

— Служил я в Вооруженных Силах Советского Союза. Только, боюсь, это вам мало что говорит.