Ever since we met (СИ) - "Clannes" - Страница 80

Не передается, нет. Ощущения становятся более понятными, оформляются — это кажется нитью, которая натягивается. Из грудной клетки, от солнечного сплетения, через ладонь и через кончики пальцев, к ней, к ее солнечному сплетению. От ощутимого к легкому дискомфорту, от дискомфорта к боли нарастающей, растущей все больше — Саша шептать продолжает, запинается чуть ли не перед каждым словом, белая вся, хмурится и жмурится болезненно, но не останавливается. Нельзя? Он не знает этих всех деталей, знает только то, что нельзя ее отпускать и с места сходить, пока она сама его не отпустит. Боль растет, накатывает волной, не желающим останавливаться и сметающим все на своем пути цунами, и от нее даже не отвлекает то, как ногтями в его руку впивается Саша. Ее эмоции можно по лицу прочитать, но ему нет нужды даже смотреть на нее, он это чувствует. И то, как ей плохо, и то, как упорно она намерена идти до конца, потому что чувствует себя обязанной — с его эмоциями это не перепутать, даже если не пытаться различить.

Последнее слово звучит тише всех остальных, но Ваня слышит даже сквозь пульсацию собственной крови в ушах. Нить, натянутая до предела, не пропадает в никуда, стоит Саше замолкнуть. Она рвется, вспышкой боли отдаваясь во всем теле, оставляя странную пустоту, и Саша в этот момент его руку выпускает, качнувшись. Он ее ловит, к ней дернувшись, и не то чтобы она падала, но он ее к себе прижимает крепко, удерживая, чтобы все точно было нормально, чтобы она точно держалась — чтобы чувствовать ее рядом. Видит и ее губу закушенную, и бисеринки пота на лбу и висках, и нахмуренные беспомощно брови, и выпускать ее не собирается, пока ей не станет лучше. Пока она не придет в себя как следует.

— Чувствуешь себя как-то иначе? — спрашивает она через некоторое время. Боль почти не чувствуется к этому времени — стало ли легче ей, он не знает, но голос у нее слабый. Ваня головой качает неопределенно.

— Чувствую себя так, будто чего-то не хватает, а чего, понять не могу. Ну правда, Сань, все. Пошли домой. Смотри, луны уже нет. Ты хочешь хоть немного поспать, пока птицы за окном не начнут с ума сходить?

А и правда, как он себя чувствует, кроме этого ощущения потерянности? Ваня к себе прислушивается, пытается вспомнить все свои эмоции до этого ритуала и сравнить с тем, что сейчас. Саша уверена была, что он ее разлюбит. Если чувства не твои, а наведенные, повторила она ему раз двадцать за эту неделю, они исчезнут самое позднее в течение пары часов после разрыва связи, и изменения будут ощущаться сразу. Пока он не чувствует никакой разницы. Может, что-то и изменится, пока они вернутся домой, но те же самые чувства внутри просыпаются, стоит хотя бы глянуть на Саню, хотя бы подумать о ней. Никакой разницы.

Значит, он был прав? Значит, дело все-таки не в магии? Ему бы посмотреть в ее глаза сейчас и попытаться понять, прав ли он, чувствует ли она то же самое — нет, она глаза прячет. Будто боится. Боится ли на самом деле? Есть ли ей чего бояться? Есть ли ему? Футболку он надевает обратно, не обувается — зачем? Саша свой сверток собирает обратно, костер гасит, вещи подхватывает с камня, и руку ему протягивает. Неужели…

— Держись за меня и иди за мной, — почти требует она. — Нечисти всякой полно, особенно теперь, когда луна ушла. Ты же не чувствуешь, куда можно, а куда нельзя, чтобы не сожрали.

Ну вот, а он уже размечтался. Похоже, ему придется еще долго пробиваться через те стены, которые она упорно строит между ними, и отстраивать мосты, которые она пытается сжечь. Зачем она это делает? Почему она так не уверена, что ее можно любить просто так, без всяких там приворотов, просто за то, кто она, за то, какая она? Ощущение пустоты в солнечном сплетении понять получается не сразу, но все же к моменту, когда Саша его из леса выводит, он знает, что это такое. Ее отсутствие. И неважно, что она держит его за руку — ощущение, что раньше он ее чувствовал на каком-то другом уровне. Сейчас нет. Его руку она не отпускает даже после того, как из леса они вышли, даже когда они к воротам подходят, и она ему позволяет калитку открыть. Будто забывает об этом совсем. Он не напоминает — она вспоминает сама, выпускает его ладонь, краснеет лихорадочно. Жаль.

— Я в душ первая, — заявляет она. — Наверняка дымом пропахла.

Если и пропахли, то они оба, и он бы не сказал, что это плохо, но решать все-таки ей. Ваня ее взглядом провожает, не спешит в дом проходить, и по лестнице подниматься только начинает, когда она уже закрывает за собой — слышно — дверь ванной.

Когда он, в свою очередь из ванной уже выходя, заглядывает в ее комнату, она спит, совершенно по-детски обняв подушку, в свете ночника похожая на картинку. Ему хочется нарисовать ее такой, какой он ее сейчас видит — он едва ощутимо, чтобы не разбудить, целует ее в висок, прежде чем неслышно выйти и дверь за собой закрыть. Блокнот с наброском он оставляет около подушки, когда закрывает глаза. Когда открывает, когда за окном уже позднее утро, его пальцы на блокноте сжаты почти судорожно. Что ему приснилось, что заставило так сделать, он не помнит. Не знает. На кухне, когда он спускается, зевая, шум закипающего чайника — на кухне, когда он в дверях останавливается, Саша в своей пижамке с песиками, трогательная и уютная. Что на ее лице мелькает, когда она на миг к нему оборачивается, он увидеть не успевает.

— Тебе чай сделать? — спрашивает она через плечо, к чашкам тянется, не дожидаясь его «угу». — Выспался?

— Без тебя нет.

Она замирает с чашкой в руках на несколько секунд, движется после этого медленно, будто боится дернуться слишком резко и что-нибудь сломать или разбить.

— Значит, еще не сработало, — бормочет она скорее будто себе под нос, чем для него. — Должно было уже…

— Ты так не веришь в то, что мне не нужно магии, чтобы тебя любить?

Она к нему все-таки поворачивается, губы поджаты, пальцы сжаты на чашке так, что костяшки белые совсем. Неужели она себя настолько не любит? Нет, с этим определенно надо что-то делать.

— Никто не говорил, что пару часов это окончательный срок, после которого все возвращается к тому, как было, — она сама ему говорила обратное, но сейчас, похоже, ищет оправдания своим сомнениям. — Может быть, то, что ты чувствуешь сейчас, всего лишь привычка. Может быть…

— Сань, — перебивает он ее, — ты так уверена в том, что это магия. Это потому что ты меня перестала любить после этого разрыва связи?

Она смеется. Он любит, когда она смеется, но не когда смех этот безрадостный и тусклый, как сейчас. Когда она радуется, когда она счастлива, ее смех звонкий, легкий. Сейчас же счастья в ней нет совсем, он может поспорить.

— Проблема в том, Ванюш, — заявляет она, отсмеявшись, — что на меня это не действует. Что со связью, что без, на меня это не влияет. На тебя да, а на меня нет.

— Мы венками менялись, Сань, — он правда не понимает, в чем дело. О чем она вообще говорит. — Я тебе тоже надел этот гребаный венок на голову. Это разве не работает как ответный приворот?

— О чем спорите? — Лиза в кухню заглядывает любопытно, улыбается так, будто знает все о них. — Вас слышно издалека, а что говорите, не понять.

— Лиз, — поворачивается к ней Саша тут же, — вот скажи ты, а то мне Ваня не верит, ведьму возможно приворожить?

— Другая ведьма вроде бы может, — тянет Лиза, — но это сложно и не стоит усилий. Уж лучше на цветы потратиться, так хоть вероятность удачного исхода выше. А что?

— Да ничего, об этом спорили, — Лизе Саша улыбается лучезарно, и он завидует даже. Чашку пустую она оставляет на столе, вместо нее берет свою, полную. — Если тетя Лена меня искать будет, я у себя буду. И подготовься к сегодняшнему, мы с закатом в лес пойдем.

Уложить в голове то, что она ему сказала, не получается даже после того, как она из кухни выходит. Она уверена, значит, что его чувства наведенные, а сама все это время без всякой магии была в него влюблена — при том, что он был уверен, что магия действует в обе стороны. Как это теперь осознать и как теперь действовать? Лиза садится рядом с ним и сочувственно цокает языком.