Князь Ядыгар (СИ) - Агишев Руслан - Страница 39

Скрипнув зубами, я резко поднялся с постели, но тут же с диким стоном свалился обратно. Голова отозвалась такими ударами, что у меня потемнело в глазах.

– Куды же ты, милок? Батюшка государь, молвил же тобе, – под ухом вдруг прошамкал чей-то осуждающий голос, а на лоб легла, дарящая облегчение, влажная ткань. – Мол полежать пока треба. Я тут тебе отварчик сготовила. Хлебни пару глоточков, боль как рукой снимет, – моих губ коснулась край деревянной крынки и в горло хлынула какая–то пряная теплая жидкость. – Вот, вот... Давай, еще немного, милок. Счас полегчает.

Хм, и правда, стало полегче. Со вздохом я вытянулся в постели, после чего даже позволил себе сесть. К вечеру боль меня отпустила настолько, что я смог поесть. Вкуснейшие пироги с требухой, моченые яблоки и сладкий взвар меня окончательно вернули к жизни.

– Благодарствую тебе, Ильинична, – я поклонился бабульке, что не отходила от меня ни на шаг все это время. – Думал, ведь совсем сдохну от боли. Голова едва не раскалывалась. Выходила... Прими вот от чистого сердца, – к счастью в поясе у меня была припрятана золотая монетка – то ли персидский дирхем, то ли старинный византийский солид. – Прими.

Та же вдруг махнула сухонькой ручкой и заголосила:

– Что ты, милостивец?! Это мы тебе все в ноженьки поклониться должны, да за тя Богородице молить! – шагнув к постели, он вцепилась в мою ладонь и начала ее осыпать поцелуями, не переставая бормотать. – Ты же нашего Государя Батюшку спас. Ты же не дал надеже нашей сгинуть от немчинового зелья бесовского...

Я несколько раз дернулся, пытаясь выдернуть ладонь, но без толку.

– Я же нашего Государя батюшку на ручках держала. Вот такохонького кормила... А как занемог он, как матушка его, все слезы выплакала, – продолжала причитать она. – Государыня, покойница, також кровушкой харкала, вздохнуть не могла. Занемогла, все водичку просила. Я же …

Вот тут–то я сделал стойку на зависть любому охотничьему псу. «Хм... Получается, у Елены Глинской, матери Вани, все также начиналось. Температура, постоянная жажда, в слюне кровь. Значит, историки не врут, что в ее костях оказалось слишком много ртути. Вот же уроды, отравители, как ртуть-то им по нраву пришлась. Лет двадцать уж ей балуются. Совсем страх потеряли! Сначала, мать царя траванули, потом самого Ваню решили. Красавцы! Совсем охренели! Сдавать их всех надо, как пить сдавать...». Честно говоря, после всех последних событий – неудачного побега, поимки поджигателя, постоянного ожидания отравления или удара кинжалом – мне уже было все равно, что что Иван Васильевич придет в ярость. Даже то, что это именно я подтолкнул его к мысли об опричнине, меня уже совсем не волновала. Я чертовски устал от всего этого и очень хотел домой.

– Ой, что же эта я, дура старая, совсем запамятовала. Собираться ж тобе, княже, надо. Аглицкий купчина какой-то к Государю на поклон собирается, – вдруг всплеснула руками царская кормилица, сбивая меня с мысли и возвращая в реальность. – Чичас Машку, дуреху, пришлю.

Где–то через час-полтора я прихрамывая уже ковылял в сторону царской залы, где и должны были принимать английского посла. В пути по бесконечным переходам и полутемным лестницам, я успел такого наслушаться про английское посольство и самого посла, что диву давался. «Черт побери, прямо приключенческий роман с этим посольством! Хоть сейчас бери перо и кропай книгу. Ведь такие байки травят... Мол день и ночь пробирались через льды, по которым прыгали громадные белые медведи и другие чудовища. Месяцами питались одним льдом и выловленной из моря-океана рыбой. Мол их Божий промысел спас, а товарищи их на других кораблях сгинули в пучине морской. Пугали каким–то спрутом, что топит все корабли за исключением … Б...ь отличных английских! Они, что нас совсем за идиотов держат?! Лапшу нам на уши вешают и пугают, чтобы наши купцы сами со своими товарами за моря не ходили».

Правда, позже я кое-что узнал про этих мореходов, что изменило мое к ним отношение. Через несколько дней с новгородских земель дошла весть о том, что в районе Северной Двины нашлись два пропавших английских корабля. Вся команда и живность превратились в ледяные статуи, словно в напоминание о неласковом климате тех мест.

К началу приема я все же опоздал, за что был удостоен неласкового взгляда с стороны Ивана Васильевича. Увидев меня, тот хмуро кивнул на правую сторону своего трона.

– Торговлишкой агликашки хотят заняться. Вона грамотку король ихний прислал, – царь протянул свернутый пергамент с разломанной сургучной блямбой. – Меха, пеньку, мед хотят… А, в казну, песьи морды платить ничего не желают… Да, нужна нам эта торговлишка, нужна. С юга крымчаки все крепко держат. Ливонцы на западе нашим купцам порушения чинят. Только север и остается.

Выходит, пока я там валялся и лечился, здесь все уже решили. Мы получали столь нужного нам торгового партнера на западе, конечно вороватого, наглого и хитрого, но обязавшего поставлять столь нужный нам порох, свинец, серебро, ткани. Англичане беспошлинный доступ к гигантскому рынку для сбыта свои товаров и покупки бесценных мехов.

– Точно песий лай, – буркнул царь в мою сторону, когда английский мореход, закончил что-то то ли просить, то ли рассказывать; после громко позвал. – Толмач! Чего ему еще надобно?

Откуда–то из-за мощных боярских спин и животов ужом вывернулся невысокий худой человечек с лысой головой, дьяк посольского приказа, и тут же бухнулся царю в ноги. Поднялся он лишь после недовольно царского окрика.

Дьяк, несколько мгновений пошамкав губами, начал переводить:

– Великий Государь, агличаин челом бьет и просит за свово ближника. Кличут ево Питер Брейгель из Антверпена. Парсуны малюет. Сказывает, что искусен он больно. Желает он парсуну твою рисовать.

Какой тут сразу шум поднялся! Всполошились бояре. Лица раскраснелись. Кто с места вскочил, кто сидя тряс кулаками. Перекрикивая один другого, вопили и о посрамлении чести царской и об оскорблении «честного» боярства. Какой-то бородач, запутавшись в длинных рукавах шубы, вообще слезно голосил о том, что «и к ним пришла зараза от немчинов всяких и погибнут они таперича не за грош». Едва ли не громче стал вопить его сосед, обвиняя бедного художника в желании навести на царя порчу.

– А ну, хватит! – морщась от поднявшегося «до небес», шума Иван Васильевич со всей силы ударил по полу своим царским посохом. – Чего рты раззявили?!

Меня же весь этот поднявшийся бедлам словно и не коснулся. Я с удивлением таращил глаза на виновника этого шума, худенького черноволосого парня с какой-то нелепой сумой через плечо, испуганно дергавшего головой по сторонам. Такого, что творилось вокруг него, он явно еще не видел.

«Брейгель… Брейгель… Питер. Голандский художник, по прозвищу «Мужицкий» или «Крестьянский мастер» за приверженность к изображению сельских или крестьянских пейзажей. Вот так встреча! Только как тебе, дружище сюда-то угораздило попасть?! Ты же сейчас должен по солнечной Италии мотаться, да древние развалины рисовать. Интересно бы знать… Б…ь, совсем ополоумели!». Наблюдая за Брейгелем, я едва не пропустил кульминацию боярской заварушки.

– Ах, ты рожа бесовская! – какой-то дородный боярин в порыве праведного гнева так сильно стукнул по плешивой башке своего противника, что тот, закатив глаза, свалился на пол. – Да, твои предки у моих конюхами да кухарями служили…

Правда, своей победе боярин не долго радовался. По знаку царя вниз коршунами ринулись царские рынды, быстро заработавшие плечами и кулаками по самым неугомонным. Видно было, что для этих дюжих молодцов успокаивать боярскую вольницу дело привычное. Ударами и затрещинами под скрипучий царский смех они быстро навели порядок.

– Иди сюда, человече, – Иван Васильевич махнул рукой в сторону Брейгеля. – Значит-ца, парсуны знатные малюешь?

Молодой художник сделал несколько осторожных шагов к царскому трону и неуклюже поклонился. Благодушно смотревший на него Иван Васильевич снова махнул рукой, призывая подойти еще ближе. Тот сделал еще одни шаг и, вытянув из своей сумы какой-то сверток, протянул его царю.