Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 10

Нет, с мальчишками куда лучше, тут и подраться можно, если что. Ну, заругают потом, конечно, но это ничего. А девчонку даже пальцем не тронь!

Чемодан немилосердно оттягивал руку, Фёдор тяжело дышал, однако изо всех сил старался угнаться за отцом. Полковник Алексей Солонов шагал широко, и не думая сделать скидку для сопящего с чемоданом сына.

Они поравнялись с кадетским семейством, которое тоже двигалось к бело-жёлтому зданию в конце липовой аллеи, но совсем медленно, потому что глава его, офицер с погонами капитана, шёл совсем медленно, сильно хромая и тяжело опираясь на массивную трость. С другой стороны его поддерживала жена, бледная и худенькая, в скромном сером платье и такой же шляпке. Озабоченно поглядывая на отца и отставая на полшага, шла девушка лет, наверное, шестнадцати, совсем как старшая сестра Вера, с длинной пушистой косой. Федор заметил стоптанные её полуботинки, чуть затрёпанные обшлага — семья была небогата, да что там говорить, просто бедна. Солоновы жили неплохо, хотя и не «шиковали», как многие коммерсанты — отцы Фёдоровых соучеников, но сёстрам Вере и Наде носить разбитую обувь или там штопать чулки не приходилось.

Папа замедлил шаг, вгляделся. Хромой капитан, невысокого роста, и тоже в белоснежном кителе, со впалыми щеками, тоже заметил старшего по званию, постарался выпрямиться; девушка отработанным движением подхватила его трость. Ладонь взлетела к фуражке таким отточенным, таким лихим движением, что, глядя на такое, удавились бы от зависти старые фельдфебели из самой лейб-гвардии.

— Павел Николаевич, — сказал папа с лёгкой укоризной, тоже вытягиваясь по уставу и отдавая честь. — Ну что же вы меня-то позорите? Тянетесь, словно рядовой. Да ещё и перед детьми…

Капитан Павел Николаевич рассмеялся, хрипло и очень коротко, одно лишь единичное «Х-ха!»

— Субординация, господин полковник, есть вещь первейшая в армии, о ней забывать никогда не след.

Папа вздохнул, покачал головой. Видно было, что капитан очень устал и рад этой возможности остановиться.

— Без чинов, прошу вас, капитан.

— Слушаюсь, господин полковник! — Павел Николаевич улыбался, но как-то странно, только одной стороной лица. Жена поддерживала его под руку и как-то робко улыбалась папе, дочка смотрела на него с жалостью, а ещё —

А ещё, оказалось, за ними за всеми прятался мальчишка-кадет, тоже в черном мундирчике с одной «шпалой» на рукаве; Фёдор заметил его не сразу, от шёл наискось от них с папой, закрытый своими отцом, матерью и сестрой.

Вид мальчишка имел самый что ни на есть затрапезный. То есть нет, форма-то на нём была самая что ни на есть наилучшая, идеально пригнанная, чистая, из дорогого сукна. Затрапезным был он сам — мелкий, тощий, из стоячего воротника торчала шея, такая тонкая, что казалась веткой, воткнутой в цветочную вазу. И худющий, словно галчонок. Нос большой, уши лопухами. Цыпки какие-то на губах; в общем, паренёк никак не походил на бравого молодца-кадета, каковой перед самим Государем промарширует так, что всем жарко станет.

И глядел он затравленно, словно зверёк в капкане. Затравленно, и даже злобно.

И, как сам Фёдор, тоже тащил чемодан.

А орденов хромой капитан не носил, оказывается, вообще. Даже колодок. И… справа на белом кителе опешивший Фёдор насчитал аж пять красных нашивок. Три тонких, как и у папы, за лёгкие ранения; и две широких, за тяжёлые.

— Субординация субординацией, однако награды вы, Павел Николаевич, не носите, не по уставу… — заметил папа.

— Не ношу, как и любой настоящий маньчжурец не носит, — хрипло бросил капитан. — Пока не смыт позор Мукдена и Ляояна.

«Что он такое несёт?!», возмутился про себя Фёдор. «Так уж и позор! Ну, неудача, но не разгром ведь! Не как пруссаки французов в ту войну!..»

Папа пожал плечами. Дескать, я тоже маньчжурец, однако планки орденские с парадным кителем надел, как и положено. Нам тут фронда ни к чему.

Слово это — «фронда» — Фёдор только что вычитал в романе «Двадцать лет спустя» и очень этим гордился.

— Что же не представите вы меня супруге вашей? — с лёгким холодком сказал папа.

Капитан снова дёрнул лицом, изобразив подобие улыбки.

Супруга и дочь были представлены. На папу жена Павла Николаевича смотрела робко, дочка же — с непонятной Фёдору сердитостью и льдом в глазах. Мальчишка, оказавшийся Константином, старательно попытался представиться господину полковнику по всей форме, но получилось это у него ужасно. Заэкал, замекал, сбился на солдатское «благородие», и то неправильное, потому что полковника полагалось именовать «ваше высокоблагородие».

Папа, конечно, сделал вид, что ничего не заметил, это не его дело.

— Не ждите нас, господин полковник… то есть Алексей Евлампьевич, — усмехнулся хромой капитан. — Нога у меня пошаливает, видать, япошкам предалась, плохо команды слушает!..

— Ничего, Павел Николаевич, — спокойно сказал папа. — Нам не к спеху. Сдача вещей в цейхгауз только через час, а построение и вовсе через два. Некуда торопиться.

Жена капитана — Мария Владиславовна — смотрела на папу совсем странно, прикусив губу. Фёдору стало не по себе, как и обычно случалось, если мама или кто-то из сестёр собирался плакать. Дочка — Софья — предостерегающе положила матери руку на локоть, но та лишь досадливо дёрнула плечом.

— Милостивый государь, Алексей Евлампьевич… я знаю, вы с Павлом были в одном полку…

— Мария! — хрипло зарычал капитан. — Прошу простить, господин полковник.

— А что «Мария»? — вдруг не послушалась жена. — Что «Мария»?! Сколько прошений мы уже написали, а?! Сколько?!

У папы на скулах напряглись желваки.

— Я буду счастлив помочь, сударыня. Чем…

— У вас «орёл» академии Генштаба, — Мария Владиславовна явила изрядное знание отличительных армейских знаков. — Павел говорил, вас из штаба Туркестанских стрелков вскоре на бригаду поставят. Не могли бы вы… — на щеках её играли красные пятна, она говорила быстро, взахлёб, очевидно, страшно стыдясь. Фёдор тоже готов был провалиться сквозь землю — как и сын капитана, тощий Константин. Они обменялись всего лишь парой взглядов, и стало ясно, что проваливаться они готовы были немедленно и вместе.

— Мария! — рявкнул капитан так жутко, что та осеклась. — Совсем забыла, всё, да? Господин полковник награды за позорную войну носит, не стесняется. И за тот бой, где я… где мне… — в горле у него заклокотало, рука судорожно ткнула в красные нашивки, единственные, нарушавшие идеальную белизну кителя.

— Успокойтесь, капитан, — уже совершенно ледяным тоном сказал папа. — Здесь женщины и дети. Прекратите, прошу вас. Если вам угодно поговорить со мной… я всегда к вашим услугам.

— Мои жена и дети, — хрипло проговорил Павел Николаевич, — обо всём осведомлены. Мне стыдиться нечего. Я счёл неуместным скрывать от них обстоятельства моего самого тяжёлого ранения, закрывшего мне… отрезавшего от меня… А вот вы, господин полковник, от вашего сына эту историю, похоже, утаили-с, да-с, утаили-с… Не рассказали, наверное, как я, командир первого батальона в вашем полку выполнял ваш приказ?..

Обмирая, Фёдор взглянул на папу — тот стоял, совершенно белый, и на щеках его играли желваки.

— Капитан Нифонтов, — проговорил он наконец. — Что и как я рассказываю своим детям — это моё дело. Впрочем, поскольку наши сыновья будут учиться в одном корпусе… будьте уверены, я расскажу всё Фёдору. А потом — точнее, сперва, как я понимаю — ваш Константин изложит… иную версию. Что же до меня, то я буду счастлив помочь сослуживцу и ветерану, в решающий момент боя выполнившему приказ, несмотря ни на что. Честь имею, капитан. Честь имею, сударыня, Мария Владиславовна. Честь имею, mademoiselle София. Желаю успеха вам в корпусе, кадет Нифонтов. Идём, Фёдор. Поспешим.

Они поспешили, да так, что Фёдору пришлось совсем туго. Папа шагал, не поворачивая головы и не оглядываясь; вот зачем-то принялся на ходу стягивать парадные белые перчатки…