Отшельник (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 46

— Так, а это что тут у нас?

В левом рундуке, служащим кроватью, обнаружились канистры с неизвестной жидкостью — шесть штук по десять литров. На бензин или другое горючее не похоже — их никто не станет хранить в пластиковой таре, а этикетки отсутствуют. Неужели спирт? Похвальная запасливость? Но какой, этиловый или изопропиловый?

Вадим алкоголем не увлекался, а исследование решил провести чисто в научных целях. Грамотный человек всегда найдёт способ отличить отраву от качественного продукта. Достаточно отлить пару капель в стаканчик, и…

— Старые ублюдки!

Налить не успел, зато хватило сил закрутить крышку канистры, и на четвереньках наощупь, задыхаясь от рвущего грудь кашля, выбраться из кокпита на свежий воздух. Где эти сволочи умыкнули такое количество запрещённого во всём мире хлорпикрина, он уже не интересовался.

Только к утру удалось вернуться на лодку, и первое, что сделал Вадим, можно было с определённой натяжкой назвать лечением — коньяк хоть и не способен окончательно справиться с последствиями отравления, зато помогает забыть о них. И вместе с лёгкой эйфорией в голову пришла замечательная мысль. После второго взгляда и повторения лечебной процедуры она всё ещё оставалась замечательной. Что там дядя Андрей про авантюры говорил? А это и не авантюра вовсе, а очень даже верное дело со стопроцентными шансами на успех.

Но сначала стоит обсудить вопрос с московским посланцем:

— Послушай, Улыба, есть у меня предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Да? — в глазах московского дворянина загорелся огонёк интереса. — Зарезать кого надо, боярин? Это мы завсегда, да только нога…

— Рана тебе не помешает, мы на лодке поплывём.

— Далеко?

— Не очень, но отсюда не видать, — улыбнулся Вадим. — Предлагаю прославиться и войти в летописи великим героем!

Улыба поморщился:

— Чтобы в летописи войти, у меня серебра не хватит. Причём монаси злокозненные чешуйками брезгуют, а за одну строчку две тысячи талеров требуют. «Приидоша Улыба на град Москов, и побиваху многих, а иных плениша.» Вот скажи, боярин, стоит это двух тысяч? И ладно бы ещё русской речью писали, так всё болгарской норовят, дабы учёность показать.

Вадим давно заметил, что устный язык в этом времени очень отличается от языка письменного, но никак не думал, что виноваты болгары. Впрочем, болгары, как и греки с румынами, являются одной из разновидностью турок, и вечно от них на Руси проблемы. Националистом себя Кукушкин не считал, но не любил ни первых, ни вторых, ни третьих. А ещё египтян. Наверное, сказывались проведённые на тёплых морях отпуска с тамошней едой и жутким несварением желудка.

Слова Улыбы, и ещё надпись на катушке с магнитофонной плёнкой, помогли окончательно сформироваться гениальному плану.

— Вот болгары и помогут нам прогнать Казимира от Москвы!

По местным меркам войско у Казимира огромное, тысячи три или даже четыре, и это не считая всевозможных подсобников вроде слуг и прочих прихлебателей. Поэтому обложили Москву плотно, что и мышь не проскочит незамеченной. И ещё этот лагерь никогда не спит, даже ночью в нём постоянно передвигаются с места на место большие отряды и малые дружины, переставляются шатры и переносятся коновязи.

Улыба на вопрос Кукушкина пожал плечами:

— Завсегда так осады проходят. Ежели на прежней стоянке шагу ступить нельзя, чтобы в кучу добра не вляпаться, так и перебираются на другую. Кому охота в нечистотах сидеть? Разве только немцам, да и то не всем. Вот фрязины, те чистоту блюдут, и даже моются два раза в год.

— Да ладно? Не может быть такого.

— Вот тебе истинный крест, боярин.

— А где может быть Казимир?

— Да везде. Он роскошных шатров не любит, потому как это первейшая цель для любого пушкаря.

— Поближе бы взглянуть, — вздохнул Вадим, в очередной раз сожалея, что запасливые старики не прихватили приборы ночного видения.

— Куда уж ближе, боярин? — удивился один из дружинников московского посланца. — И без того под самым Кремлём стоим.

Действительно, Кукушкин подвёл лодку почти к самым стенам и приткнулся к противоположному берегу, где болото не позволило литвинам расположиться слишком близко к воде. И правильно генерал сказал, что это корыто сделано браконьерами — выхлопная труба выведена под днище, и звук работающего двигателя невозможно услышать уже в пяти шагах. Лодка-призрак…

— Ладно, начинаем работать. Кто со мной по доброй воле?

Добровольцами вызвались все трое, но одного пришлось оставить с Улыбой. Остальных Кукушкин нагрузил канистрами, сам взял автомат в руки, повесил рюкзак на плечо, и произнёс традиционную фразу:

— Попрыгали!

Дружинники выпрыгнули из лодки на топкий берег, и Вадиму ничего не оставалось, как последовать за ними. А что делать, если средневековые жители не читают современные приключенческие книги? Он же читал внимательно, и хорошо запомнил как устанавливаются любимые всеми диверсантами растяжки.

В принципе, ничего хитрого те растяжки не представляют. Металлические штыри, обычно используемые для установки палатки, лежат в рюкзаке, там же три гранаты и три тротиловые шашки, катушка плетёной лески в кармане… Вот, пожалуй, и всё. Да, и те самые злополучные канистры в количестве трёх штук.

— Высока, высока над землёй синева, это мирное небо над Родиной, но простые и строгие слышу слова… — напевал почти беззвучно Кукушкин, приматывая гранату и тротиловую шашку к канистре. — Я вам покажу настоящую мать Кузьмы.

Чуть в стороне послышался шелест травы, и следом появился дружинник со смешным именем Волчок. Он протянул катушку с леской:

— Колышек на вершок торчать оставил, и привязал накрепко.

— Молодец. А где Аникита?

— Там, — Волчок ткнул пальцем куда-то в темноту.

Окликать нельзя, условные знаки оговорить заранее позабыли, и пришлось искать, осторожно проползая между кочками почти пересохшего болота. Лето жаркое, под ногами не чавкает, но лагерь тут поставить не захотели. Что и требовалось.

Да чтоб его черти забрали, — тихонько выругался Волчок и крякнул уткой. На утиный голос отозвалось несколько селезней, а на близкой реке по воде захлопали крылья.

— Тута я, — отозвался Аникита. — По ветру поставил, как и уговаривались.

Быстро закончив со второй закладкой, третью Вадим решил не устанавливать. Ветер удачно дует со стороны реки, и облако разлетевшейся от взрывов слезогонки теоретически должно накрыть часть литовской армии. Вроде больше и не нужно, но не тащить же третью канистру обратно?

— Да пошло оно всё конём! — тихо, но эмоционально выразился Кукушкин.

— Нельзя так, — с осуждением в голосе сказал Волчок. — Коней травить последнее дело, это же не люди.

— А людей, значит, можно?

— Ежели нужно, то можно. Невинных не бывает, а виновного Господь нашей рукой покарает.

— Интересно рассуждаешь.

— По справедливости рассуждаю.

— По справедливости? — задумался Вадим. — Ладно, ставим третью растяжку, чтобы на всех хватило с гарантией.

— А на той стороне?

— Обязательно. И пусть никто не уйдёт обиженным, как учат нас классики советской фантастики.

— Греки, что ли? — уточнил Аникита.

Кукушкин вспомнил имена тех классиков, и согласился:

— Пожалуй, что греки. Но в хорошем смысле этого слова.

Великий Князь Литовский пребывал в прекрасном настроении и радовался жизни. Она тем более прекрасна, что на освободившийся после гибели старшего брата от проклятых турок на польский престол позвали именно его, Казимира-Андрея Ягеллончика. Посольство от Сейма, уставшего от усобиц за два года безвластия, не застало его под Можайском, и догнало только здесь, под стенами московитской белокаменной твердыни. В высшей степени замечательное посольство, состоящее из полусотни хорошо вооружённых высокородных и образованнейших шляхтичей, в равной степени владеющих мечом и латынью.

Возглавлял их кардинал Збигнев Олесницкий, фактический правитель Польши в настоящее время. Производит впечатление добряка и выпивохи, что подчёркивают заплывшие глаза и отдающий в красноту нос, но холодные и цепкие глаза выдают человека расчётливого и при надобности жестокого.