Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт - Страница 27

Большое трюмо с зеркалом, пожалуй, можно отвезти на дачу.

Шкаф, занимавший одну из стен, оказался ветхим и старым, он наверняка развалится при попытке перевозки.

Полки шкафа были завалены бабкиной одеждой, некоторые из платьев, судя по фасону, были в моде еще в двадцатые годы, если не раньше. Обнаружилась даже одна потертая дамская шляпа, какие барышни носили еще при царе. На нижних полках шкафа располагались запасы на случай войны — тушенка, греча, мыло и мотки грубых ниток. Тушенка, согласно маркировке на банках, была произведена еще в конце 60-х. В отсеках на дверях шкафа обнаружились медаль «За оборону Ленинграда», вязальные спицы и моток шерсти.

Камарильин решил, что из шкафа можно взять только шляпку, ему вдруг стало интересно, как в этой шляпке будет выглядеть Саша. Камарильин был романтиком, и ему всегда нравились барышни в дореволюционном духе.

Телевизор раньше помещался на небольшой тумбочке, там до сих пор было заметно среди пыли прямоугольное пятно, обозначавшее бывшее местоположение «Рассвета-307» и изобличавшее воровку-управдомшу. Будь Камарильин следователем милиции — сразу бы догадался, что здесь совсем недавно стоял большой прямоугольный предмет.

Сама тумбочка без дверцы была вся заставлена пузырьками с лекарствами и завалена блистерами таблеток. На верхней полке лежала придавленная пузырьком Корвалола пачка анализов и других медицинских документов, касавшихся здоровья бабки.

На другой тумбочке стоял электрофон «Юность», несмотря на название прибора, как помнил Камарильин , этот электрофон был у бабки еще лет двадцать назад.

Камарильин решил, что электрофон заберет с собой прямо сегодня, а вот чтобы вывезти трюмо и диван придется нанимать машину.

В тумбочке под электрофоном обнаружились несколько пластинок. Прокофьев, Бах, Чайковский, Рахманинов, Моцарт, Бетховен и еще несколько композиторов, о которых Камарильин никогда не слышал, бабка видимо признавала только классику. Впрочем, Камарильин вдруг поймал себя на мысли, что не помнит, чтобы бабка когда-либо включала этот электрофон.

Возможно, она получала наслаждение от коллекционирования пластинок, а не от их прослушивания.

На диване было расстелено белье, рядом стоял торшер в отличном состоянии.

На еще одной, пустой внутри, тумбочке рядом с торшером лежала единственная в бабкиной квартире книга — «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы». Книга покрылась густым слоем пыли, вероятно, блюда из крапивы бабка давно уже не готовила. Рядом с пустой тумбочкой из обоев сиротливо торчала телефонная розетка, но самого аппарата у бабки не было.

Балкон оказался заставлен пыльными стеклянными банками с заготовками, еще здесь были лыжи, детские санки, куски рубероида, велосипедное колесо и приколотый к стене календарь за 1974 год.

Закончив осмотр комнаты и балкона, Камарильин собирался пройти в ванную или на кухню, но в этот момент в дверь вдруг робко постучали. Камарильин замер.

Камарильин III

7 мая 1986

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин-11»

Камарильин сперва решил, что это вернулась за электрофоном управдомша, но, поразмыслив, он понял, что это точно не она. У управдомши был ключ от квартиры, кроме того, управдомша, будучи лицом наделенным властью, не стала бы стучать так осторожно.

Тем временем стук повторился, он теперь стал настойчивее.

Камарильин осторожно подошел к двери. Он сейчас жалел, что закрыл вторую внутреннюю дверь, глазка в этой двери не было, а при открывании деревянная дверь оглушительно скрипела. Таким образом, осторожно посмотреть в глазок, не демаскировав при этом своего присутствия в квартире, Камарильин не мог. А вдруг это из милиции? Камарильин, честно говоря, не знал, имеет ли он сейчас право находиться в квартире покойной.

Стук повторился.

Решившись, Камарильин отважно и быстро распахнул обе двери.

На лестничной клетке стоял Цветметов. Нежданный гость был низок, сутул и тощ. Из-за какого-то дефекта позвоночника его плешивая головка на тонкой шее выпирала вперед, что придавало Цветметову сходство с грифом. Черты лица были как будто смазанными, кашеобразными, их дополняли близорукие крысиные глазки. Серая рожа Цветметова цветом и консистенцией напоминала тряпку, которой протирают доску в школьных классах.

От Цветметова несло перегаром на весь подъезд. Когда Камарильин открыл дверь, Цветметов как раз собирался постучать еще раз, его занесенная для стука тощая рука висела в воздухе еще несколько секунд, и лишь потом медленно и безвольно опустилась вниз. От Камарильина не укрылся тот факт, что руки у гостя дрожали.

— Здрасти, — хрипло произнес Цветметов.

— И тебе не хворать.

— Что же вы мне не сказали? Почему?

Камарильин молчал. Цветметов стыдливо потупился, но несколько секунд спустя неуверенно продолжил:

— Что же вы мне не сказали, что бабка померла? Я вот и похороны пропустил. Узнал случайно, только что...

— Ты зачем приперся, Цветметов?

Цветметов ошарашено посмотрел на Камарильина, потом попытался заглянуть Камарильину за плечо в бабкину квартиру. Однако ничего не вышло, Камарильин был выше Цветметова на целую голову и вдвое шире в плечах, так что полностью закрывал обзор.

— Мы же родня все-таки, — неопределенно заявил Цветметов, — Мы с бабкой. И с тобой тоже. И ты с бабкой тоже.

— Да-да, все мы родня, я в курсе. Ладно, заходи. Но в квартире ничего не трогать, ясно?

Цветметов, воровато озираясь, вошел в квартиру, Камарильин закрыл за ним дверь.

Присутствие Цветметова затрудняло осмотр, теперь придется одним глазом оценивать бабкино имущество, а вторым — следить за Цветметовым, чтобы ничего не спер.

Камарильин и сам не знал, зачем он вообще впустил Цветметова в квартиру. Вероятно, дело было в извечной жалости русской интеллигенции к убогим. Можно конечно было спустить Цветметова с лестницы или просто послать его и не пускать в квартиру, но Достоевский бы не одобрил такого отношения к маргиналам, а Камарильин больше всего на свете любил соотносить свою жизнь и поступки с поучениями классиков русской литературы.

— Пошли на кухню.

Цветметов покорно прошел на кухню и робко уселся на трехногий табурет.

На подоконнике в деревянных кадках росло нечто типа осоки, на протянувшейся через всю кухню веревке сушилось покрытое желтыми пятнами нижнее белье и вязаные чулки бабки вперемешку с головками чеснока и какими-то целебными травами, видимо собранными еще прошлым летом.

Несмотря на сделанную нанятой соседкой уборку, в мойке до сих пор лежали грязные тарелки, свидетели последней трапезы бабки. Над кухонным шкафом в углу висела пластмассовая радиоточка.

— Надо бы помянуть бабку. А то не по-людски, — робко предложил Цветметов.

— Не пью, — сухо ответил Камарильин.

— Да ты добавь пятерку, а, помянем, все как нужно. А то у меня не хватает, — подтверждая свои слова, Цветметов вынул из кармана треников засаленную пятирублевку.

— Я же сказал: не пью.

Цветметов совсем посерел и погрустнел. Камарильин тем временем осмотрел кухонные шкафчики, он достоверно помнил, что у бабки должны были быть серебряные ложки, но в шкафах попадался один алюминий. То ли бабка хорошо спрятала все серебро, то ли ложки достались управдомше или соседке, мывшей здесь полы. В одном из шкафчиков обнаружились холщовые мешки с рисом и несколько банок бычков в томате.

Неожиданно в дверь снова постучали, на этот раз стук был не робким, а мощным и требовательным. Камарильин и Цветметов тупо уставились друг на друга, как будто стучать мог кто-то из них двоих. Стук повторился.

— Это кто? — испуганно спросил Цветметов

— Без понятия.

Камарильину уже надоели нежданные визитеры, он быстро прошел к дверям и открыл их.

И тут же пожалел об этом. Гость на этот раз выглядел гораздо внушительнее Цветметова. Стоявший на лестничной клетке мужик был в красных трениках, спортивном в тон треникам джемпере и явно заграничных кроссовках. Под джемпером была майка с надписью «Олимпиада — 1980», с объемного пуза посетителя Камарильину улыбался изображенный на майке мишка-атлет. На бычьей шее гостя болталась просверленная гильза на серебряной цепочке. Эта гильза была явным подражанием злодеям-американцам из прошлогоднего фильма «Координаты смерти» о вьетнамской войне, и подобный мрачный символизм совсем не понравился Камарильину.