Бесконечный миг - Каттнер Генри - Страница 23

— Тогда ложись на спину. Смотри в потолок.

Глава 8. Временное прозрение.

КЕНТ ВУДЛИ с готовностью повиновался. Сначала поверхность гладкого белого пластика была пуста. Постепенно смутная цветовая мешанина начала смещаться по нему, попадая в резкий фокус. И вот они — воспоминания Вудли, как же это было давно! Мигают, путаются, расплываются ... не в хронологической последовательности, проходя и задевая пронзительные струны воспоминаний...

Фермерский дом, где он жил в детстве... бешеная неразбериха Чикагских будней... пальмы на фоне желтого пляжа... лица, в которых некоторые черты были невероятно искажены собственной памятью Вудли. Школьная учительница, которая постоянно поучала его. Первое свидание с девушкой. Бесконечный поток незнакомых лиц, бурлящий на переполненной улице...

Постепенно он вспоминал все. Видения давно прошедших дней оживали. И сквозь все это, словно красной нитью, проплывало милое лицо девушки, обрамленное каштановыми кудрями, и ее голубые глаза искрились то смехом, то задумчиво серьезно смотрели с неподдельной нежностью. Джанет!

Вудли забыл, где он находится.

Он снова очнулся в мире, который когда-то окружал его. Это было все равно, что перешагнуть через порог в прошлое. Все это дремало в его сознании, спало, но не было забыто.

Затем последовало видение внутреннего убранства помещения, похожего на музей. Были видны стеклянные витрины. В одной из них лежал полурасплавленный зазубренный валун из искореженного металла. Метеорит, вспомнил Вудли. На экране появилось лицо Джанет. Затем смутное пятно двинулось слишком быстро, чтобы Вудли мог уследить за ним. Чей-то голос вернул его к действительности.

— Мы перенастроились, — объяснил седобородый. — 10 июля 1942 года ты был в музее, рассматривал метеорит под стеклянным колпаком. Когда произошла катастрофа, ты упал, разбив стекло и частично провалившись под метеорит. Его масса защитила тебя от всего, что могло повлиять на остальное человечество. Химический состав обломка метеорита подействовал как экран и защитил тебя. Таким образом, ты выздоровел от пандемии бессмертия через сто тридцать лет.

— Тогда, может быть, остальные тоже придут в себя? — спросил Вудли.

— Это весьма сомнительно.

— Вы сказали, что сможете вылечить их.

— Мы можем.

— А вы будете это делать?

Долгое время в саду царила полная тишина, нарушаемая лишь журчанием фонтанов. Видение на потолке исчезло.

— Это наш мир, — тихо сказал председатель Сената. — Мы почти достигли совершенства. Зачем нам смута? Мы не имеем никакого отношения ни к дикарям, ни к чему-либо вне Центра. Здесь мы навсегда останемся в изоляции в поисках гармонии и счастья. Внешний мир для нас больше не существует. Мы не будем вмешиваться в ход событий. Дикари должны оставаться дикарями.

Спор оказался бесполезным. Сенат был непреклонен. Вудли наконец сдался, когда его оппоненты один за другим начали расходиться. Он позволил Шарн увести себя. В глазах девушки было сочувственное понимание.

— Давай поужинаем вместе, — сказала она. — Выйдем на террасу.

Закат превратил башни Центра в черные силуэты на фоне сумерек, которые охватили запад. Вудли отдыхал в саду на крыше, и в мозгу у него крутился только один вопрос: Что послужило причиной катастрофы?

ОБЕСПОКОЕННЫЙ И РАЗДРАЖЕННЫЙ Вудли ужинал, и еда казалась ему безвкусной. Шарн с беспокойством наблюдала за ним.

— Эта девушка, — сказала она с тревогой. — Что с ней случилось?

Вудли рассказал страшную историю. Его угнетало собственное бессилие и безысходность.

— Если бы ты ее видела! — закончил он. — Она стала безмозглой дикаркой, а ваш Сенат мог бы вернуть ее в прежнее состояние, если бы захотел. Но они «не хотят вмешиваться в естественный ход событий»!

— Мы гедонисты, — сказала Шарн. — Нас интересуют только удовольствия. Я могу понять решение Сената. Но тебе, должно быть, очень тяжело, Кент Вудли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Тяжело? — его голос замер, сменившись горечью. — Тебя миновали тяжелые испытания, что выпали на мою долю, Шарн. Целый мир, моя собственная жизнь — все это стало руинами еще сто лет назад. Если бы Джанет вновь стала прежней, то мне было бы гораздо легче дальше строить свою жизнь.

— Мне искренне жаль, — Шарн встала и подошла к парапету.

Наклонившись над бездной, она сорвала лепестки красного цветка и начала бросать их вниз. Они падали, напоминая капли крови.

— Мы научились читать старые книги. Мы скопировали многие из них в библиотеки для того, чтобы любой человек из нашего мира мог подчерпнуть знания из них. Я вспоминаю стихотворение Честертона:

Ведь мира конец миновал давно,

И всем Воскресение было дано,

Восстали все из могилы,

И старое вновь прорастает зерно,

Но людям иными воскреснуть дано,

Трусливы они, молчаливы...

Г.К. Честертон. «Баллада о Белом Коне», (пер. А. Бурцев)

— Я тоже думала о прошлом, — после некоторой паузы сказала она. — Из того, что я читала в старых книгах, я могу представить себе, что это был очень удивительный и прекрасный мир. В нем было много боли и печали, но и много радости. Здесь у нас есть только удовольствия, и то мы перенасыщаемся ими. Пока не появился ты, Кент Вудли, я не вполне понимала, что означает эта пресыщенность, которую я иногда испытывала. Но сейчас...

Она обернулась, ее лицо в сумерках казалось очень бледным, а над головой как будто светился нимб.

— Когда постоянно потакаешь своим желаниям, рано или поздно наступает момент, когда ничего больше не доставляет тебе удовольствия. Приходит меланхолия, и ты находишься в постоянном поиске приятных ощущений. И все же мы боимся. Мы боимся потерять то, чего достигли, боимся потерять смысл жизни. Как мы сможем отказаться от привычного и знакомого мира, надеясь в своих глупых поисках отыскать что-то неизведанное?

Внезапно между ними возникло некоторое чувство — меланхолическая печаль, которая имела две причины. Одна из которых возникла из-за недостатка переживаний, а другая — от избытка их. Это был крик души, вырвавшийся из сердца Вудли, когда он сжал руки девушки.

— Ты можешь мне помочь, Шарн? Ты можешь мне помочь? — с мольбой спросил он.

— Могу ли я тебе помочь? Я не знаю. Даже если бы я захотела ... — она попыталась высвободить свои руки. — Ты навсегда изменил мою жизнь. Ты заставил меня по-новому взглянуть на некоторые вещи, такие как лишения и голод. Я увидела Центр твоими глазами, и твой взгляд удивил меня. Я никогда не задумывалась о том, как живут люди во внешнем мире. И мне кажется, что может быть, я тоже обрету там себя.

— Я многого не помню, — сказал Вудли. — Но я думаю, что что-то не так с Центром, Шарн. С его пресыщенной цивилизованной жизнью. Это матриархат.

— Ты ошибаешься. У нас полное равенство.

— Но ваша жизнь — феминистская, без лишних трудностей. Например, — он задумался. — Древняя китайская империя.

— Я читала об этом.

— Китайцы достигли всего возможного, и люди были убеждены, что это и есть само совершенство. Это была феминистская культура, основанная на удобстве и роскоши, мягкая, защищенная и слабая. Это был декаданс[4]. Только первопроходцы испытывают всю полноту и новизну ощущений.

ШАРН ЗАДУМЧИВО прикусила губу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Остальные в Центре пока не ощущают того же, что и я. Они не испытали того, что испытал ты и я вместе с тобой в твоих видениях. Чего же ты хочешь добиться?

— Сенат может вылечить остальное человечество, снова сделать разумным, вернуть ему память.

— Это означает конец нашей изоляции.

— Это будет означать трудности на некоторое время, возможно, на долгое. Но, в конечном счете человечество может быть поднято до вашего уровня культуры и интеллекта. Весь мир бы оказался на пороге большого шага на пути к прогрессу. Это был бы конец гедонизму, я думаю. Там снова будут первооткрыватели. И у вас, наконец появятся новые ощущения, о которых вы грезите в Центре.