Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 37

А я смотрю на неё и не могу прийти в себя, в ушах всё ещё звучат слова, произнесённые голосом Аида: «Самый страшный враг тот, кого не принимают в расчёт». Златокудрую Киприду никто и никогда всерьёз не воспринимал. Да, любовные интриги она плела ловко, мстила зло, унижала качественно, но властных амбиций не демонстрировала. Да и зачем ей? Она и так — властительница дум и умов. Вернее, безумия, имя которому — страсть, похоть, вожделение. Но не любовь, напрасно люди думали, что любовь. Вот только власти и желания трона в ней не проглядывало никогда.

А Геба? О ней я вообще молчу. Кстати, её в комнате уже нет. Как и разлитых по полу следов какого-то варева, которым, видимо, пытались напоить меня.

Интересно, чем тот старик мог купить Сешат?

Сощуриваюсь, надеюсь, недобро и, припустив в голос яда, спрашиваю, хотя почти знаю ответ:

— Что он предложил тебе?

Она хмыкает и вдруг становится как-то старше и злее.

— Разделить с ним власть над новым миром. Миром, которым по-настоящему будет править любовь. Подумай, на Олимпе я всегда была на вторых ролях. Хотя моя суть — одна из самых важных. Но нет! Все считали: глупая Афродита, только и может — длинными ресницами хлопать, губки дуть да ноги перед мужиками раздвигать. А я — не такая. И я всегда ждала и искала настоящую любовь.

Смеюсь:

— Зачем тебе было её искать? Она у тебя всегда под боком — только свистни.

— Ты Гефеста имеешь в виду? — фыркнула Киприда. — О нет, для него я всегда была маленькой сладкой девочкой, которую надо беречь, спасать, холить и лелеять. Он носился со мной, как с хрустальной вазой, но никогда не видел во мне… — она запинается, не зная, как правильно выразиться.

И тогда я подсказываю:

— …богиню!

Я знаю, каково это. Раньше ощущала себя богиней рядом с великим богом — достойной его, ровней ему, как говорили многие.

Но не хочу думать об этом сейчас. Любая мысль о прошлом прицельно бьёт под дых.

— Да, Богиню. Великую Богиню! Для всех на свете — я лишь красивая куколка для утех. А я так больше не хочу. Мне нужен мир, в котором я буду царить единолично.

— И что же — старик так просто тебе уступит трон? Разделит его с тобой?

— Ему не нужен трон, и власть, по сути, тоже. Он тогда правильно представился мне: друг и советчик. Не более. Править он предоставляет молодым.

— Юность и Любовь, — говорю я. — Полагаешь, вы с Гебой справитесь?

— Если не справятся, — звучит тихий, похожий на шелест страниц голос, — я помогу.

Сешат — тонкая, изящная, уставшая, в длинном, в пол, пёстром сарафане и с крупными серьгами-кольцами в ушах — опираясь бедром о комод, смотрит на нас.

Я мотаю головой: потому что это — не укладывается в голове. Сешат! Она-то — разумная, рассудительная, любящая Тота, — она-то как здесь?!

— Афродита, оставь нас.

Надо же, она умеет говорить с повелительными нотками. Вот тебе и тихоня.

Златокудрая куколка вскидывает голову, надменно фыркает (всё-таки ей вредно много общаться с Герой, даже в воспоминаниях!), но, тем не менее, идёт к двери.

Когда Киприда, наконец, покидает комнату, Сешат подходит, садится рядом, берёт за руку, внимательно вглядывается в глаза.

— Считаешь меня предательницей?

— Да, считаю, — честно признаюсь я.

Она грустно улыбается.

— Тебе не понять, что значит быть тенью великого мужа. Приложением к нему. Когда о тебе и вспоминают-то только, если говорят о нём. Ты всегда была равной, с тобой считались, тебе возносили молитвы. У тебя даже были свои тайные мистерии. А я — лишь следовала за Тотом и записывала, записывала, записывала… С тем же успехом он мог таскать за собой письменные принадлежности.

— Нет, это не так. Тот любит тебя. Он сейчас с ног сбивается, ища способы вытащить тебя отсюда.

Она улыбается ещё печальнее.

— Вот видишь, он снова думает только о себе. О том, что потерял тень. Он не спросил, хочу ли я вернуться и чего я хочу вообще… Представляешь, ни разу за века, проведённые вместе.

— А чего ты хотела? — всё-таки она слишком дорога мне, чтобы по-настоящему на неё злиться или обижаться.

Сешат пожимает узкими смуглыми плечами и говорит тихо, глядя куда-то в стену:

— Не знаю… Немногого… Ужин при звёздах на берегу Нила… Букет желтых орхидей… Ребёнка…

— А ты говорила об этом Тоту? Хоть раз?

Она горько смеётся:

— Зачем что-то говорить тому, кто может прочесть всё, лишь заглянув в глаза…

— Прочесть — да, — говорю я, — правильно интерпретировать — не всегда. Знаешь, мужчины бывают такими глупыми, даже если они — боги…

— Верно, — произносит она, — иначе бы Аид тебя не отпустил.

— Он и не отпускал, — отзываюсь я, чувствуя, как сжимается сердце, — он сначала опутал меня паутиной лжи, а потом и вовсе заявил, что я ему надоела.

Сешат качает головой, кусает пухлые вишнёвые губы.

— У тебя очень мало времени… — она порывисто сжимает мою ладонь, — ты должна сказать ему. Обязательно должна, Кора!

— О чём? — недоумённо произношу я.

— О ком, — уточняет она и кладёт узкую ладонь мне на живот, — о девочке с зелёными глазами и чёрными волосами, той, что ты носишь под сердцем. О вашей с ним дочери. Он должен знать!

Меня словно пронзает иглой. Буквально переворачивает всё внутри: ребёнок! Девочка! Как же я, богиня Весны, не узнала, не поняла, не почувствовала прорастающее во мне семя?! Неужели я оглохла совсем?! На миг окатывает холодным потом ужаса…

Накрываю ладонь Сешат свой и мысленно произношу: «Отзовись, доченька! Услышь!» И издалека доносится нежное-нежное: «Мама!»

Звуки возвращаются, бурлит и искрится сила, покалывая пальцы на руках и ногах, я чувствую необыкновенный подъём и радость. Такую, какая никогда прежде не захлёстывала меня.

Глупцы! Они не учли: можно лишь силы богиню, нельзя лишь силы мать!

И пусть я сейчас плачу — это хорошие, счастливые слёзы. Они — знак свершившегося таинства и тайны. Зато на губах моих — торжествующая улыбка. Битва только началась. И теперь — это моя война, и она пойдёт по моим правилам.

Хватаю Сешат за руки и требую:

— Поклянись Стиксом, что никому не скажешь.

— Я и без клятв не скажу — это только ваши дела.

Вот и хорошо. Значит, хоть тут могу быть спокойна.

Прошу Сешат уйти, откидываюсь на подушки и кладу руку на живот.

Нет, доченька, мы будем с тобой только вдвоём. Мы никому не скажем. Это — будет наш секрет. Один на двоих.

Сон десятый: Это моя война!

Кора попыталась встать на ноги, но тяжёлые доспехи снова пригнули к земле, кинули на колени. Копьё и щит и вовсе оказались неподъёмными.

Тяжело дыша, она мотнула головой:

— Нет, не могу.

Афина протянула ей руку и помогла подняться, а потом и разоблачиться. Всё это время воительница молчала, а Кора — старалась отдышаться.

— Я никогда не смогу, как ты. Я — слабачка.

Афина фыркнула:

— Ты-то слабачка? Не смеши меня, Кора. Ты заставляешь тонкую травинку пробивать толщу земли, вырываясь на свет. Твоя сила будет поболее, чем у всех нас. Это сила самой жизни.

— Так в чём же дело? Я твоё копьё даже поднять не смогла, не то, что удар нанести.

— Потому что это — моё копьё, — пояснила Афина. — Тебе нужно найти своё оружие.

— Но как это сделать? — Кора уставилась на подругу, ожидая подробных инструкций.

Однако Афина лишь пожала плечами.

— Тут я тебе не советчик. Я только подумала о своём копье, как оно сразу в руку легло.

Кора расстроилась, попрощалась и побрела назад — в цветущие мамины сады. Дорогой она размышляла, каким бы могло быть её оружие? Но ничего не приходило в голову — Весна плохо приспособлена для войны.

Когда Кора поравнялась с домом, Деметра как раз трудилась над очередной клумбой. Цветы в этот раз выходили удивительно прекрасные, но коварные — они повисали на деревьях, располагались на кустарниках. Они тонко и дурманяще пахли, манили, звали.