Семь рыцарей для принцессы (СИ) - Наумова Сора - Страница 60

— Прости, — Герман сжал ее пальцы и отпустил, но заговорил мягко, переходя почти на шепот. — Просто хотел пригласить на танец.

— Что? — девушка не ожидала такой скорой капитуляции. Она даже как-то внутренне дрогнула и потянулась к нему малознакомым, но теплым чувством, отдающим ароматом спелой клубники. Только лицо, как обычно хмурое, не выражало никаких эмоций, кроме удивления.

— О! Ты ведь Стефания? — прервал их перебранку знакомый голос, в котором Герман признал Вильяма, того самого студента с первого потока. Мгновенно стало не по себе — что ему тут нужно? Клубничный дымок рассеялся, Стефания заинтересованно подняла голову. — Наслышан. Тебе очень идет эта форма.

— Спасибо, — даже без намека на кокетство поблагодарила она, и губы Вильяма изогнулись в усмешке.

— А ты интересная.

— А ты ведь Вильям?

Про Германа они будто и забыли.

— Он самый. Зигфрид рассказывал о тебе, и я не мог удержаться от любопытства. Потанцуем?

Он галантно протянул Стефании руку, а она с готовностью приняла приглашение, обернувшись напоследок, и окинув Германа насмешливым взглядом, словно говорила: учись, как нужно с девушками обращаться. Разве что язык не показала.

Как по заказу заиграла медленная композиция, Вильям приобнял Стефанию за талию и легко закружил по залу. На плечо Германа легла ладонь.

— Ничего не говори, — с нескрываемой досадой оборвал он Рене, явно намеревающегося в своем духе прокомментировать ситуацию. Тот с неожиданным пониманием пожал плечами и, запихнув в рот какой-то сложный, но очень маленький бутерброд, направился к столам.

Стефания с Вильямом уже потерялись в пестрой толпе, но Герман продолжал выискивать в ней темные косы и белую оторочку пиджака. Внутри тихонечко скулила обида, непонятно откуда взявшаяся, но вопреки остальным эмоциям, принадлежащая именно ему.

— О, Герман, смотри! Дзюн! — Альберт появился неожиданно и вырвал Германа из неприятных размышлений. Вот, кто веселился от души — его раскрепощенность и общительность привлекала людей не меньше, чем аромат спелой вишни, который едва-едва чувствовался на языке. Берт был привлекательным и без своих способностей.

Дзюн и правда появилась в дверях столовой. Маленькая, хрупкая, невероятно трогательная, в каком-то восточном платье с длинными широкими рукавами. Только взгляд у нее был скучающий. Она скользнула им по пестрой толпе и вдруг замерла. Германа обдало волной презрения. Дзюн с секунду поколебалась, а потом целенаправленно устремилась в сторону окна, где сидел ранее незамеченный Германом Сорамару. Библиотекарь с нескрываемым удовольствием лакомился пирожными, коих в праздничный день было в изобилии. Танцы и другие развлечения его не волновали.

На секунду Герману показалось, будто в свете рамп в руках Дзюн что-то блеснуло, и тут же в памяти всплыл инцидент в библиотеке. Если гнев снова затмил ее разум, она могла напасть на Сорамару в толпе. Герман просто обязан ее остановить.

Он поймал ее за руку в нескольких метрах от окна — библиотекарь их даже не заметил — и потянул в центр зала. Раздражение вспыхнуло, почти ослепляя Германа, и тут же начало рассеиваться. Девушка втянула тонкую кисть в рукав.

— Это на тебя совсем не похоже, — сказал Герман с укором. — Ты понимаешь, что очень рискуешь, совершая необдуманные поступки?

Дзюн не ответила, но позволила себя не только обнять, но даже подстроилась под его шаг. С самого первого дня их встречи Германа искренне поражало умение девушки быстро брать любые свои эмоции под контроль, поэтому он неосознанно тянулся к ней, к этому приятно щекочущему его восприятие спокойствию.

— Не думал, что тебя это не касается? — спросила Дзюн, и раздраженный фон ее мыслей окончательно пропал.

— Касается. Тебя переселили в нашу комнату, а, значит, ты член нашей боевой команды на будущую практику. Я не могу позволить тебе делать глупости.

Она не ответила, только чуть наклонила голову, почти упираясь лбом в его плечо. Это было странное ощущение, быть так близко, держать ладонь на ее тонкой талии, как будто это в порядке вещей. Деревенские танцы были другими — веселыми, бойкими, но танцующие не были так близки друг к другу. Герман не был завсегдатаем танцевальных вечеров, но частенько наблюдал издалека, а иногда сопровождал любознательного Альберта.

Музыка убаюкивала бдительность, расслабляла, казалось, они с Дзюн плыли на ее волнах. Шаг вправо, шаг влево, она чуть отходит, приседает. Герман заводит руку за спину, а второй чуть придерживает пальчики Дзюн, делающей изящный поворот. И вот они снова рядом, и он держит ее за талию.

— Спасибо, — проронила девушка и подняла голову. Зал был погружен в искусственный полумрак, разгоняемый цветной подсветкой, бросающей на пол и на фигуры людей рисунки из замысловатых узоров. Красный луч скользнул по ее лицу, и темные раскосые глаза наполнились глубоким винным цветом, став почти багровыми.

— За что?

Она обхватила его обеими руками за пояс и, вдруг вытянувшись на носочках, быстро поцеловала в щеку. Из головы внезапно исчезли все мысли, руки безвольно опустились, скользнув по гладкому черному шелку, и Герман понял, что совершенно не знает, как реагировать. Знал, как бы повел себя Рене, что сказал бы Берт, и примерно представлял себе реакцию любого другого парня на своем месте. А сам просто застыл столбом.

Дзюн будто специально потянулась к нему бархатистой нежностью, той, которую она никогда бы не показала внешне, и ушла прочь, не оглядываясь. Герман решил ее не преследовать, как бы сильно не хотелось. Он лишь проводил девушку задумчивым взглядом и вздохнул. С прекрасным полом ему сегодня определенно не везло, как ни крути.

— Гера, ты конченый неудачник, — все-таки радостно сообщил ему Рене, дождавшийся момента, и похлопал по плечу. Глупо было бы надеяться, что он не заметил досадного инцидента. Наверняка ведь наблюдал поблизости и хихикал.

— Не пошел бы ты, — совершенно неделикатно посоветовал Герман и, сбросив его руку, отправился на поиски Альберта. Дзюн взбаламутила ему мысли, но не стоило забывать, ради чего он терпит все эти неудобства.

Столовая и в обычные дни казалась огромной, но сейчас будто увеличилась еще втрое. Кружащиеся в танце пары мешали продвижению, в какой-то момент стало видно, как Берт оживленно болтает с какой-то девушкой у дальнего окна, угощает ее коктейлем, смеется и выглядит довольным жизнью. Флиртовал он совершенно неумело, но искреннее, и девушка, похоже, наслаждалась обществом. Вот, даже Берт не растерялся, а Германа отшили дважды за вечер. Может, Рене был прав в своей нелестной характеристике?

Столик у окна загородила парочка инквизиторов, музыка стала бодрее, все потянулись в центр зала, и Герман поспешил скрыться подальше и переждать. Вместо привычной головной боли разум сковывало отупляющее оцепенение, хотелось забиться в угол и просто дождаться утра, когда все разойдутся и можно будет вернуться в свою комнату. Так бы и было, если бы не Альберт.

Герман покинул шумный зал и решил углубиться в один из подсобных коридорчиков, но с досадой обнаружил, что подобная идея пришла в голову не ему одному.

— Тсс… Тихо. Ты же не хочешь вопросов?

Герман замер, но шаги приближались, и пришлось отступить в тень. Возможно, его не увидят, и он незаметно уйдет обратно.

Но эти двое остановились как раз недалеко от его укрытия, как назло.

— Надоело, — этот безэмоциональный голос Герману тоже был знаком. Он чуть сместился в сторону и увидел, как два курсанта первого потока разговаривали в круге света одинокой лампы. Зигфрид и Фо.

— Да брось, ты же понимаешь. Если отец узнает, заберет меня отсюда.

Зигфрид привалился спиной к стене и положил ладонь другу на талию. Фо сделал шаг вперед, почти прижимаясь к его груди, будто собирался сказать что-то на ухо. Возможно, это и правда был какой-то важный секрет, потому что юноша привстал на цыпочки и потянулся к лицу Зигфрида, и тот наклонил к нему голову. Не желая становиться свидетелем чужих разговоров, тем более таких секретных, что приходилось шептаться даже наедине, Герман уже собрался было обнаружить себя, но в этот момент в коридорчик залетел Рене. Зигфрид и Фо отпрянули друг от друга, а Фо даже, кажется, зашипел разъяренной кошкой. Только тогда Рене соизволил их заметить, впрочем, обращался он именно к Герману.