Бабочка и Орфей (СИ) - Аспера Лина Р. "rakuen" - Страница 40

— Спасибо, Дрейк.

Как-то у него получалось так произносить эту простую благодарность, что я всякий раз чувствовал себя минимум Гераклом, совершившим очередной великий подвиг. Хотя сейчас, например, благодарить было вообще не за что.

Шашлычок даже без коньячка пошёл за милую душу. Скептик-Тимыч тихой сапой умял свою половину жареного мяса, меланхолично закусывая его кинзой и петрушкой. Я же не обделял вниманием ни хлеб, ни сыр, ни прочие огурцы-помидоры, поэтому шансов сравняться с сотрапезником у меня просто не было.

— Свежий воздух, — я многозначительно поднял вверх указательный палец.

— Ага, — вздохнул слегка осоловевший Тимыч. — Жадность — зло.

— За фигуру расстраиваешься?

— За пуговицу на штанах.

— Фигня, — я героическим усилием поднял себя со стула. — Сейчас пойдём гулять, чтобы к ужину всё растряслось.

— Ещё и ужин? — Тим тоже встал с явным трудом.

— А ты как хотел? Тут всё по-взрослому.

После того, как мы прибрали остатки трапезы, я проверил, что мангал погас, закинул за плечи рюкзак с документами и прочими ценными вещами и повёл Тимыча осматривать местные достопримечательности. Самый короткий путь на ту сторону холма лежал через его укрытую лесом вершину, однако я ещё не забыл, какие пути выбирают нормальные герои. Наш маршрут проходил по траверсу: длиннее, зато не надо проламываться сквозь сплетение веток, собирать полотнища паутины и рисковать получить в глаз каким-нибудь прутиком. По дороге я развлекал Тимыча байками о прошлых трофи, преследуя при этом коварную цель: к соревнованиям в середине июля мне нужен был штурман, причём вполне конкретный штурман. Тим слушал с интересом, вопросы задавал по делу, да только я отлично понимал, что это ни разу не означало будущего согласия на мою просьбу.

Противоположный склон холма был намного круче того, где находился наш лагерь. Мы дошли до обрыва и стали без спешки подниматься по его краю к вершине. Тут всё-таки пришлось прогуляться по лесу и получить свою порцию древесной трухи за шиворот, но открывшийся в итоге вид того стоил.

До горизонта — волны холмов. Одни с изумрудными прямоугольниками полей, вторые в плюшевых шубках леса, третьи — сочное разнотравье ещё не выгоревшей степи. Высоченное небо, всё в белых барашках облаков, мимо которых прокладывала путь серебряная точка самолёта.

— Какая красота! — восхитился Тим-Бабочка. — Прямо дух захватывает! А вон там внизу, это что?

Он показал на две явно рукотворные, хотя и заросшие травой неширокие насыпи, которые отходили навстречу друг другу от нашего холма и холма напротив, однако не смыкались, образуя зазор в несколько десятков метров.

— Вообще, это похоже на остатки плотины. Однако сколько я не искал на старых картах здесь реку или пруд, так и не нашёл. Одним словом, загадка.

— Интересно, — протянул Тимыч. — Можно посмотреть поближе?

— Можно, отчего ж нельзя?

Сначала мы внесли ещё немного хаоса в среду обитания лесных пауков, спустившись к подножию холма тем же путём, каким поднимались, а потом целеустремлённо зашагали к насыпям. Под ногами похрустывали прошлогодние соломинки, горячий воздух пах степью — тем особым смешением запахов трав и нагретой земли, в котором трудно различить отдельные ноты, но который ни с чем не спутаешь. Жужжали пчёлы, разноцветные бабочки перепархивали с цветка на цветок, в траве шуршали юркие ящерицы. Я поймал себя на том, что целиком нахожусь в моменте, без мыслей о прошлом и будущем, — счастливом состоянии, столь редком для города.

Мы облазили насыпи вдоль и поперёк — переполненный энтузиазмом исследователя Тимыч едва не сверзился с одной из них, подойдя опасно близко к краю, — только ничего нового так и не выяснили. День клонился к вечеру, возвращаться к лагерю пока не хотелось, и мы устроили запоздалую сиесту на спине «нашей» насыпи. Я лежал на траве, смотрел в небо и думал об облаках, самолётах и бабочках — то есть можно сказать, не думал вовсе. Тим сидел рядом, грыз травинку, но размышлял ли о чём-то или просто медитировал на голоса степи, я не знаю. Спешить было некуда, душевное молчание убаюкивало, и я, кажется, задремал, потому что когда вновь осознал себя в реальности, солнце почти коснулось холмистого горизонта.

— Идём обратно? — тихо спросил Тим. Я неуклюже сел — мышцы успели затечь и плохо слушались, — посмотрел на человека рядом и почувствовал, что теряю себя. В его лице, черты которого вдруг показались незнакомыми, словно мы впервые увидели друг друга; в светлых глазах, отражавших холмы, облака, закатное небо — всё, кроме меня.

Тим отвёл взгляд, и наваждение исчезло.

— Да, идём, — я вспомнил, что не ответил на вопрос, и попытался затушевать странное обычными бытовыми фразами. — Пожалуй, и сушняка для костра сразу наберём.

Костёр у нас получился поменьше пионерского, но вполне подходил для того, чтобы поджаривать на нём сосиски и с краю печь в золе картошку.

— Где-то в пятом или шестом классе, — начал Тимыч, нанизывая на прутик кусок лаваша, — классручка организовала нам по осени выезд на пикник. Как положено: с костром, перекусом, чаем из термоса. И вот когда сосиски закончились, а настроение что-нибудь поджаривать над огнём осталось, мы стали жарить хлеб.

— И вам сказали, что это извращение — жарить уже испечённое?

— Не в таких выражениях, но да, провели разъяснительную беседу. А что, вас тоже так учили?

— Да, только не в школе. В пионерлагере.

— Понятно, — Тим протянул прутик к костру. — Я в лагерь всего один раз попадал, но до сих пор как вспомню, так вздрогну.

— Почему?

— Люди.

Развернуть его короткий ответ труда не составляло: люди, незнакомые, слишком много; непонятные правила поведения, писаные и неписаные; необходимость участвовать во всяких коллективных мероприятиях. Я искренне посочувствовал Тиму-подростку, пускай сам с адаптацией к социуму проблем никогда не имел.

Помолчали. Тимыч снял с прутика дошедший до нужной кондиции лаваш и сделал из него бутерброд с сыром, я проверил картошку на готовность — ещё чуть-чуть подождать. Вспомнилось, как мы с дворовыми пацанами вечерами сбегали на пустырь у железной дороги, где жгли костры из всякого мусора и рассказывали страшилки про маньяков и нечистую силу.

— Тимыч, а ты в детстве ужастиков боялся? Зомбаков там, домовых? Красную руку?

— Нет, — Тим подбросил в огонь несколько веточек, и костёр выпустил благодарный сноп искр. — Я, как ты любишь повторять, личность уникальная со своими уникальными кошмарами. А что до нечистой силы, то однажды соседка принесла тётушке книжку про всякую потусторонщину и способы борьбы с нею. Смотри, мол, Ильинична, какие страсти рядом живут. Однако тётушка, как человек марксистско-ленинистской закалки, категорически отказалась читать про мракобесие. Книжку сослали в дачный сортир, а уже оттуда её спас я. Прочитал, заинтересовался и несколько ритуалов опробовал на практике. Естественно, результат был нулевым, из чего я сделал логичный вывод: нечистой силы не существует, поэтому бояться её глупо.

Я не спросил, чего он боялся на самом деле. Уверен, это глубоко личное, куда лезть в принципе никому не стоит. Вместо беспардонных расспросов я снова потыкал картошку — ну, наконец-то, испеклась!

— Ужин готов.

— А сосиски — это не ужин был?

— Это была разминка. И вообще, не придирайся к словам, лучше тарелки давай.

— Профессиональная деформация, — извинился Тим и протянул мне две одноразовые миски.

— Да, я понял. Самого иногда бесят неточности формулировок.

— И неоднозначности.

— И «сделай то, не знаю что».

Мы с Тимычем переглянулись и одинаково хмыкнули: программисты, два сапога пара.

Чтобы определить, кто где ночует, перед сном мы бросили монетку. Мне выпала палатка, так что я вручил Тимычу спальный мешок, себе забрал старое верблюжье одеяло и отправился на боковую. Уснул, стоило только закрыть глаза, а очнулся оттого, что меня тихонько потрясли за плечо.