Бабочка и Орфей (СИ) - Аспера Лина Р. "rakuen" - Страница 17

— Спасибо.

Наши взгляды встречаются, и у меня по спине вдруг пробегает табун мурашек. Но прежде, чем я успеваю осознать причину непонятной реакции, Вася отводит глаза.

— Будь осторожнее, — говорит он, и мне почему-то кажется, что это не только про осколки керамики.

В пятницу после работы мы с Дрейком традиционно заседаем в баре, и я с традиционным же вдохновением вещаю об очередной гуманитарной ерунде.

— Так вот, про Индию. Там, кроме кастового деления, существует своеобразный общественный регламент, который чётко прописывает этапы жизненного пути мужчины. Лет до двадцати пяти длится твоё ученичество, потом родители тебя женят на хорошей девушке с правильным гороскопом и примерно четверть века ты живёшь в миру, следуя дхарме. Обеспечиваешь жену, воспитываешь детей, помогаешь папе с мамой — словом, отдаёшь долг семье и обществу. Но наступает день, когда родители отправляются на новый круг рождений, а дети вырастают и могут позаботиться о себе сами. И вот тут ты имеешь полное право бросить мирские обязанности, уйти отшельником в леса и ещё лет -дцать постигать смысл бытия, живя чем Ишвара пошлёт.

— И нормально посылает?

— Ну, индийские джунгли — не наша тайга. Тепло, еду круглый год добыть можно, плюс местные относятся с почтением. Но я к чему веду: с таким подходом индусы ещё до нашей эры такие философские системы вывели, до которых европейцы дошли веку к девятнадцатому, если не двадцатому.

— Однако ж миром нынче рулит Запад.

— В материальном плане — да. Но вот в духовном… Посмотри, как народ сходит с ума по йоге и прочей восточной эзотерике. Перевирает под себя, конечно, многое, но черпает-то оттуда. А всё почему?

— Почему?

— Потому что тяга к трансцендентному заложена в самой человеческой природе. Дыра в форме бога, которая образовалась после разочарования в христианстве, должна быть заполнена.

— Ну-ну. А если лично мне по фиг на эти материи?..

— …то зачем тогда ты меня слушаешь?

— Уел, — фыркает Дрейк и допивает первый снифтер. — Тебе налить?

В моём бокале ещё плещется коньяк, но я легкомысленно киваю. Вдумчивая дегустация новой порции приводит к решению всё-таки быть к Старому Свету справедливым: — Впрочем, есть кое-что, что могли изобрести только европейцы.

— Да неужели? Фух, просто гора с плеч. И как это у них получилось?

— Понимаешь, на Востоке на первом месте всегда коллектив, не личность. А в Европе наоборот, и поэтому именно здесь, на фоне материализма, НТП и прочей демократии смогла возникнуть глубинная психология.

— Ты про дедушку Фрейда?

— И дедушку Юнга.

— Знаешь, я как-то пробовал почитать Википедию об этих товарищах, и, по-моему, хрень они придумали. Типа, ты спишь с женщинами потому что на самом деле хочешь свою мать.

— Эдипов комплекс. А про Аниму и Анимуса читал?

— Так, наискосок. Тоже чушь собачья.

— Тем не менее андрогинность ещё со времён античности считается признаком совершенного человека.

— Хочешь сказать, будто эти, гм, ущербные создания, которые трахаются с такими же ущербными одного с собой пола или, того хуже, делают себе операции — на самом деле совершенные люди?

— Во-первых, не своди всё к сексу. Во-вторых, гомосексуальность не есть андрогинность. И в-третьих, не ставь клеймо ущербности на всех без разбора.

Так, меня начинает заносить. Не стоило соглашаться на добавку коньяка.

— Почему это не ставить? Ты что, можешь привести примеры нормальных гомиков? — Дрейк морщится от получившегося оксюморона.

— Фредди Меркьюри. Алан Тьюринг. Оскар Уайльд, правда с оговоркой на бисексуальность, — понимаю, что собираюсь ляпнуть то, что говорить ни в коем случае нельзя, однако не успеваю затормозить. — Ну и я. Наверное.

Пауза.

— Наверное что? — осторожно переспрашивает Дрейк. Мне бы вывернуться, как-то смягчить сказанное, только я знаю, что сфальшивлю, а он это обязательно поймает.

— Наверное попадаю под твои критерии нормальности, — обречённо расставляю точки над i.

До этого вечера я не верил, будто человеческие взаимоотношения настолько хрупкая вещь.

— Прикалываешься? — Дрейк пытается хоть как-то выправить ситуацию, но поздно. Я уже видел гримасу брезгливого отвращения, скользнувшую по его лицу. Видел и абсолютно однозначно истолковал: этого он никогда не сможет во мне принять. Так есть ли смысл растягивать агонию?

— Ты же знаешь, что нет, — я встаю из-за стола. Не считая достаю из бумажника несколько тысячных банкнот, кладу на столешницу и придавливаю на треть полным коньячным бокалом.

— Тимыч…

— Всё нормально, — я изображаю кривое подобие улыбки. — Пока, Дрейк, — и спокойно, не оглядываясь, ухожу. С полной уверенностью, что меня не окликнут.

***

Можно выть в потолок, можно бросаться с кулаками на стены — но зачем? Ещё соседи санитаров вызовут.

Можно есть себя поедом, проклинать коньяк и болтливый язык — но разве сожаления хоть когда-нибудь могли что-то исправить?

Можно придумывать объяснения и аргументы, отрепетировать речь на тему «Геи тоже люди» — но я не знаю ни единого случая, когда слова брали верх над предрассудками, особенно в таком щекотливом вопросе.

Значит, конец. На этот раз растяпа Тим грохнул не хрустальную тётушкину вазу, а самое ценное из того, чем владел за всю свою дурацкую жизнь.

Мне вдруг ярко представляется, как всё будет дальше. Натянутые попытки вести себя по-прежнему, отведённые в сторону глаза и брезгливые взгляды исподтишка, инстинктивно поддерживаемая дистанция. День изо дня — словно по битому стеклу. Не хочу.

Тогда что? Собрать волю в кулак, погрозить им лени и воплотить-таки в жизнь расплывчатый план об ашраме у подножия Гималаев или буддийском дацане? Понадеяться на свой английский, сдать обе квартиры — мою и тётушкину — и на эти средства махнуть в Индию, Тибет, Непал? Ни семьи, ни любви, ни эрзац-дружбы — получится идеальная брахмачарья*. Или, может, хотя бы просто сменить место работы?

Не хочу. Я переворачиваюсь на бок, и диван подо мной издаёт привычное поскрипывание. Какой, вообще, смысл в трепыханиях, если вся наша реальность суть Майя, иллюзия, Природа-Пракрити, танцующая для Духа-Пуруши? А меня уже тошнит от этого танца.

— На-до-е-ло, — по слогам говорю вслух.

Закрываю глаза. Под веками темно почти так же, как в моей душе. Выхода нет, до рассвета ещё много часов, до конца жизни — безумно много дней пустого, никчёмного существования. Купить, что ли, календарик и каждый вечер вымарывать очередное число, как я делал в летнем лагере после третьего класса? А в конце года класть закрашенную картонку в стопку к таким же, отмеряя отбытый на земле срок.

— Я не хочу так. Пожалуйста, кто-нибудь. Я не знаю, как быть, я не могу больше быть, я… Пожалуйста, ну хоть кто-нибудь, помогите мне.

Комментарий к III (Дрейк)

*Брахмача́рья — одна из четырёх ступеней духовного развития в индуизме. В узком смысле — половое воздержание; в широком — самодисциплина, контроль над желаниями, отсутствие привязанности.

========== (Эпитафия) ==========

Тим Сорокин продолжает ходить на работу и вечерами читать книги. Над его продавленным диваном появилась новая полка.

Андрей Вертинский не меняется: беспечно играет с огнём дедлайнов, любит приключения, женщин и хороший алкоголь. Со стороны он кажется полностью довольным своей жизнью.

Ольга Михайловская пишет образцовые отчёты и спецификации, а весенний отпуск планирует провести в Японии. Более того, у неё уже куплены билеты и составлен подробный маршрут. Что касается нежных чувств, то она убеждена в их нелепости, однако перебороть себя бессильна.

Дочки Васи Щёлока, как и любые дети в холодное время года, попеременно болеют простудами. К счастью, обходится без стационара и тайных отлучек в разгар рабочего дня. Сам же Вася, по обыкновению, не упускает возможности попрактиковаться в язвительности на любых жертвах, хотя с недавних пор почему-то делает для Тима исключение.