Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд - Страница 18

Саймон, который все послеобеденное время только и делал, что стремился остаться незамеченным, был все-таки обнаружен, схвачен и послан к доктору Моргенсу, узнать, нету ли у того масла, подходящего для полировки, — передовые отряды Рейчел потратили весь имеющийся запас на Великий стол, а работы в Главном зале только начались.

Мальчик уже провел в покоях доктора целое утро, читая одно за другим пугающие слова из книги под названием «Совранские лекарства целителей Вранна», но все равно предпочитал худшие задания Моргенса ужасам сверкающих сталью глаз Рейчел. Он стрелой вылетел из Главного зала и пронесся по длинному коридору канцелярии на внутренние выпасы под Зеленым ангелом. В считанные секунды он одолел мост через ров, как ястреб-перепелятник на крыле, и спустя мгновение во второй раз за этот день оказался перед дверью доктора Моргенса.

Доктор долго не отвечал на его стук, но Саймон слышал голоса, доносившиеся изнутри, и ждал терпеливо как мог, отщипывая кусочки от растрескавшейся дверной рамы, когда старик наконец подошел. Моргенс расстался с Саймоном совсем недавно, но ничего не сказал по поводу его повторного появления. Он казался усталым и расстроенным; почувствовав его состояние, Саймон молча двинулся за ним по слабо освещенному коридору.

Тяжелые занавеси закрывали окна. Пока глаза его не привыкли к темноте комнаты, Саймон не мог разглядеть и следа какого-нибудь посетителя. Потом он увидел смутный силуэт человека, сидевшего на большом корабельном сундуке в углу. Человек этот в сером плаще смотрел в пол, и лицо его было скрыто, но Саймон узнал его.

— Извините меня, принц Джошуа, — сказал Моргенс. — Это Саймон, мой новый ученик.

Джошуа Безрукий поднял голову. Его светлые глаза — голубые или серые — скользнули по лицу Саймона равнодушно, как торговец-хирка мог бы посмотреть на лошадь, которую он не собирается покупать. После молниеносного осмотра принц снова обратил свое внимание на доктора Моргенса, как будто Саймон в один миг прекратил существование. Доктор жестом велел мальчику уйти и ждать в другом конце комнаты.

— Ваше высочество, — сказал он принцу, — боюсь, что больше я ничего не в состоянии сделать. Мое искусство как доктора и аптекаря исчерпано. — Старик нервно потер руки. — Простите меня. Вы знаете, что я люблю короля и не могу видеть, как он страдает, но… но есть некоторые вещи, в которые не должны вмешиваться такие, как я, — слишком много зависит от случайности, он непредвидимых обстоятельств. Одна из этих вещей — судьба королевства.

Теперь Моргенс, которого Саймон никогда еще не видел в таком волнении, вытащил из складок одежды маленький предмет на золотой цепочке и стал нервно перебирать ее. Насколько было известно Саймону, доктор, ненавидевший показную пышность, никогда не носил драгоценностей.

— Но, помоги ему Бог, я же не прошу вас вмешиваться в порядок престолонаследования! — тихий голос Джошуа звенел как натянутая тетива.

Вынужденный слушать столь важную беседу, Саймон чувствовал себя страшно смущенным, но у него не было никакой возможности скрыться, не обратив на себя внимания.

— Я не прошу вас ни во что вмешиваться. Моргенс, — продолжал Джошуа. — Я только хочу получить от вас какое-нибудь средство, чтобы облегчить его последние минуты. Умрет ли он завтра или через год, Элиас все равно будет Верховным королем, а я только наместником Наглимунда. — Принц покачал головой. — Наконец, вспомните о старинных узах, связывающих вас с моим отцом, — вы, его врач и летописец его жизни на протяжении десятков лет, — Джошуа протянул руку, указывая на груду несшитых книжных листов, сваленную на изъеденном червем письменном столе доктора.

Доктор пишет о жизни короля? — подумал Саймон. Он впервые слышал о такой работе. Сегодня утром, похоже, доктор был полон загадок.

Джошуа сделал еще одну попытку:

— Неужели у вас нет жалости? Он похож на раненого льва, огромного зверя, которого тащат шакалы! Благой Узирис, какая несправедливость!..

— Но, ваше высочество… — с болью начал Моргенс, и тут все трое услышали топот бегущих ног и шум голосов во дворе замка. Джошуа с побелевшим лицом и лихорадочно горящими глазами вскочил, обнажив меч так быстро, что казалось, он появился в левой руке принца сам собой. Громкий стук потряс дверь. Моргенс двинулся было вперед, но был остановлен яростным шипением принца. Саймон поежился — явный страх Джошуа заразил и его.

— Принц Джошуа! Принц Джошуа! — звал кто-то. Стук продолжался. Джошуа вложил меч в ножны и двинулся мимо доктора по коридору мастерской. Он распахнул дверь и обнаружил четыре фигуры, стоящие на крыльце. Трое были его собственными солдатами в серых камзолах; четвертый, опустившийся на одно колено перед принцем, был одет в белоснежную тунику и сандалии. Как во сне, Саймон узнал в нем святого Туната, давно умершего персонажа бесчисленных религиозных картин.

Что же это все означало?

— О, ваше высочество… — сказал коленопреклоненный святой и остановился, чтобы перевести дыхание. Губы Саймона, начавшие было изгибаться в улыбке, когда он понял, что это всего-навсего еще один солдат, одетый в костюм святого для вечернего праздника, застыли. Он разглядел потрясенное лицо молодого человека.

— Ваше… Высочество… Джошуа… — повторил солдат.

— Что такое, Деорнот? — спросил принц. Голос его напрягся.

Деорнот поднял глаза. Темные волосы солдата казались еще темнее, выделяясь на белом фоне капюшона.

В эту секунду глаза его были настоящими глазами мученика, страдающими и мудрыми.

— Король, ваш отец король… Аббат Дометис сказал… что он умер.

Без звука Джошуа ринулся мимо стоящего на коленях человека и исчез в направлении двора, сопровождаемый бегущими рысью солдатами. Спустя мгновение Деорнот поднялся с колен и пошел следом, сложив руки как у монаха, как будто дыхание трагедии обратило игру в реальность.

Когда Саймон повернулся к Моргенсу, доктор смотрел им вслед. Его старые глаза блестели, наполненные слезами.

Так случилось, что король Джон умер в день святого Туната, прожив чрезвычайно долгую жизнь, умер любимым, почитаемым, умер, будучи такой же неотъемлемой частью своего народа, как сама земля Светлого Арда. Несмотря на то, что смерть эта не была неожиданной, глубокая скорбь охватила все страны, населенные людьми.

Самые древние старики вспоминали, что именно в день Туната ровно восемьдесят лет назад Престер Джон поразил дьявольского червя Шуракаи и с триумфом въехал в ворота Эрчестера. Эта история пересказывалась сотни раз не без некоторых украшений, а слушатели с умным видом согласно кивали. Король, помазанник Божий, возвратился в лоно Спасителя в самую годовщину великого деяния. «Это можно было предвидеть», — говорили они.

Это была грустная зима и грустные эйдонтиды, несмотря на то, что гости стекались в Эрчестер и Хейхолт из всех земель Светлого Арда. Конечно, многие местные жители начали ворчать по поводу того, что чужеземцы захватывают лучшие места в церкви, не говоря уж о тавернах. Нечего было им так суетиться из-за их короля: для горожан Эрчестера Джон был прежде всего их феодалом, и им было свойственно забывать о том, что он был королем всех. В прежние годы, когда Джон был моложе и крепче, он любил появляться среди людей — высокий стройный человек в сверкающих доспехах на коне. Горожане, по крайней мере из беднейших кварталов, частенько говаривали о нем, как о «нашем старикане, там, в Хейхолте».

Теперь его не стало, по крайней мере, он был уже вне досягаемости таких простых душ. Отныне он принадлежал священникам, историкам и поэтам.

В те сорок дней, что проходят между смертью и погребением короля, тело Джона лежало в Зале приготовления, в Эрчестере, где священники омывали его драгоценными маслами, натирали благовонными смолами из дальних южных стран и заворачивали от колен до шеи в тонкую белую ткань, повторяя при этом молитвы со всепоглощающей набожностью. Затем король Джон был облачен в простые одежды, напоминающие те, в которых молодые рыцари приносят свою первую клятву, и бережно уложен на носилки в тронном зале, где непрерывно горели тонкие черные свечи.