Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Персиков Георгий - Страница 6

Часть I

Провинция

Декабрь 1906 года

1

— Батюшка мой, царствие ему небесное, при крепостном праве родился и крепостным быть перестал, когда год ему исполнился. Только реформы государя-освободителя дедову семью богаче не сделали. Надел у них уменьшился, а подати возросли — в батюшкиной родной деревне по выкупным платежам всегда большие недоимки были. Тяжело жилось, урожаи-то в нашем нечерноземье какие? Редко когда выращенного до нового сентября хватало, обычно уже к Пасхе все подъедали. Недаром у нас полдеревни Таракановы. Такие фамилии у людей не от хорошей жизни. Да интересно ли вам меня слушать? Молодой человек посмотрел на попутчика. Разговор происходил во втором классе пассажирского поезда «Москва — Кашира». Рассказывал юноша в шинели Министерства внутренних дел с петлицами не имеющего чина, слушал средних лет господин в бобровой шубе, с ухоженной бородкой и роскошной шевелюрой каштановых волос. Других пассажиров в их секции вагона не было.

Оба сели в Москве, познакомились. Молодой представился канцелярским служителем Осипом Григорьевичем Таракановым, обладатель бобровой шубы назвался Лукой Ивановичем Тарасовым, коммерсантом. В Коломенском Тарасов достал из саквояжа серебряную фляжку и завернутые в бумагу бутерброды с осетриной и предложил чиновнику пропустить по маленькой. Тараканов отказываться не стал, внеся свою лепту пирожками с сигом. После Герасимово попутчики завели дорожный разговор, который обычно бывает весьма откровенным. Впрочем, говорил один Тараканов, коммерсант только внимательно слушал.

— Рассказывайте, рассказывайте, очень интересно, да и путь неблизкий. Рассказывайте, прошу вас!

— Ну так вот-с. От великих реформ отец мой все-таки попользовался. У нас, почитай, вся деревня отходничеством занимается, до Москвы-то сто верст всего. Вот и решил дед отца тоже в ученье отдать. С нашей волости обычно по кабакам да трактирам мужики служат, занятие прибыльное. Дед с одним таким земляком, который в московском трактире до буфетчика дослужился, сговорился, и, когда отцу десять стукнуло, стал в дорогу его собирать. Да только бабка запротивилась — любила она очень тятеньку, последыш он у нее. Выпросила у деда разрешения отцу дома до двенадцати лет побыть, мол, школу пусть окончит, грамотному всегда легче. Ну и стал тятенька учиться. И тут талант у него обнаружился: писал он красиво и грамотно, никогда ни одной ошибки не делал, ни в орфографии, ни в пунктуации. Врожденная грамотность. Мне этот талант, кстати, по наследству не передался. Учитель о таланте тятином на каком-то кутеже нашей сельской аристократии рассказал. Услыхал про этот дар волостной старшина, проверил батюшку да и взял его в волостное правление писарем, прежний незадолго до этого замерз по пьяной лавочке. Положил старшина отцу трешницу в месяц, а он рад-радешенек — такие деньги в деревне богатство, тем более для паренька двенадцатилетнего. Дед об отправке отца в Москву и думать перестал — волостной писарь в деревне в то время был фигурой чуть только пониже рангом, чем Государь Император и становой. Ну и пошел батюшка в гору. До службы в армии в деревне на хлебном месте сидел, а после службы поступил писцом в полицейское управление и за труды и заслуги канцелярского служителя выслужил. Женился удачно, дед по материнской линии за мамашей пятьсот рублей приданого дал, а после его смерти мать моя дом унаследовала. Дом хороший, с горницей, теплый. А поскольку батюшка понимал, что своей хорошей жизнью образованию обязан, он и на мое образование ни сил, ни денег не жалел и с младых ногтей любовь и уважение к наукам мне привил. Я городское училище окончил и в реальное поступать собирался, но тут несчастие у нас произошло — умер папаша. Хватанул после баньки кваску холодненького, простудился да и умер. Схоронили мы с матушкой кормильца нашего и остались, как пушкинский старик, у разбитого корыта. Жил-то отец не скупясь, не кутил, не роскошествовал, но и в черном теле себя и нас не держал. Поэтому денег и не скопил.

Пошла матушка к нашему исправнику, в ноги ему бросилась. Пожалел меня Сергей Павлович и взял на службу, на батюшкино место. Три года я в полицейском управлении прослужил. А как смута началась, так моя карьера вверх устремилась. У нас все становые в отставку вышли по прошениям — боялись, что застрелят их анархисты-коммунисты или мужички на вилы поднимут. А нынешним летом в квартиру нашего полицейского надзирателя кто-то ночью из охотничьего ружья стрельнул. Надзиратель утра не дождался — из города убежал, а прошение об отставке по почте выслал, из Киева. Исправник меня на его место и поставил. Я пока должность исправляю, но жду приказа об утверждении.

— Стало быть, не боитесь?

— Боюсь, еще как боюсь. А куда деваться? Не мне такими предложениями разбрасываться. Я двести рублей в год получал, а теперь, с наградными и праздничными, почти семьсот!

— Да, — сказал коммерсант, едва заметно усмехнувшись, — деньги немалые.

— Ну, для столицы, может быть, и небольшие, а для нашей провинции хорошие. Кроме того, матушка коров держит, молоком торгует.

— И к рукам, небось, чего-нибудь прилипает?

Тараканов насупился:

— Если я вам сейчас скажу, что мзду не беру, вы, наверное, не поверите?

— Прошу прощения, но нет, не поверю.

— Что ж, переубеждать не буду. Только вот что хочу вам сказать. У нас в городе и шести тысяч душ не наберется. Каждая собака тебя знает. Каждый друг другу — кум, сват и брат. Возьми я сегодня утром рубль, в обед исправник будет знать, на что я его потратил.

— То есть не берете, потому что начальства боитесь?

— Не только и не столько. Просто так ведь никто не даст, дадут за услуги. А как в пословице говорится, «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Да и царева жалования мне хватает. Я холост, потребности невелики, за квартиру платить не надо, слава богу, свой дом имею. А на щи и кашу мы с матушкой зарабатываем.

— А не обрыдли ли щи с кашей? Не хочется ли пулярочки да икорки?

— Ну, икоркой мы с матушкой себя по праздникам балуем. Вот, кстати, купил в Москве дешево, по случаю. — Чиновник вынул из стоявшей на соседнем сиденье корзины полуфунтовую банку осетровой икры. — По мне, главное, чтобы совесть чистой была, чтобы спать не мешала. А крепкий сон человека с чистой совестью ни за какие деньги не купишь.

— Браво! — Коммерсант захлопал в ладоши. — Если в России в полиции служат такие юноши, то не все еще потеряно. Только кажется мне, что таких, как вы, меньшинство. Или я опять ошибаюсь?

Тараканов покраснел:

— Позвольте мне на ваш вопрос не отвечать.

— Да воля ваша, не отвечайте. Тут и без вашего ответа все ясно.

Оба пассажира надолго замолчали.

В темном окне поезда замелькали металлические конструкции.

— Мост проезжаем, через пять минут прибудем, можно и на выход собираться. — Тараканов встал, застегнул шинель, нахлобучил на голову шапку и стал повязывать башлык. — Вы в наши палестины, я извиняюсь, по какой надобности? В гости к кому или по делам?

— По делам, к купцу одному вашему, условие заключать.

— А что на ночь-то глядя? Сейчас шесть с половиной, пока прибудем, пока до города доберемся — восьмой час, найдете купца-то? А то у нас улицы не освещаются.

— В гостинице переночую, с утра дела сделаю, да и обратно, — ответил, вставая и надевая котиковую шапку, коммерсант.

Паровоз, подъезжая к станции, дал пронзительный гудок, зашипел, сбрасывая пар, и остановился. Кондуктор открыл дверь вагона. На улице шел снег. Немногочисленные пассажиры вышли на платформу и разошлись по привокзальной площади: шубы и шинели стали кликать извозчиков, тулупы и сибирки, перекинув через плечи мешки, побрели пешком.

— Может быть, в буфет, пропустим по рюмочке? Мой черед угощать. — Тараканов указал рукой на два светящихся окна вокзала.

— Я бы с удовольствием, но не могу. Завтра дело важное, надо быть со свежей головой.