Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Полонский Виктор - Страница 378

Вот и сейчас она стояла у прилавка и пересчитывала отпущенный в кредит товар: аграмант восьмигранный — пять аршин; стеклярусные кружева по тюлю (черные и цветные) — по пять аршин каждого наименования; плюмаж из птичьего пера (цвета гелиотроп) — две коробки; лента муаровая — десять аршин; лента атласная (красная) — семь аршин; пуговицы кокосовые (с ножкой) — 100 штук, (с прошивными ушками) — 50 штук; эластики для подвязок — 30 штук; бахрома с золотом — десять аршин; канитель серебряная — восемь аршин; белый газ — десять аршин; красный рытый бархат — пятнадцать аршин; швейцарский муслин на коленкоре — двадцать аршин.

— И все-таки вы не ответили на мой вопрос, будете ли вы свободны на этой неделе? — пропел над аккуратным ушком высокий приказчик с напомаженными волосами.

— Простите, Тимофей Спиридонович, но у нас много работы, — смущаясь, вымолвила барышня.

— Ох, Анна Ивановна, Анна Ивановна! Не жалуете вы меня. Вот уже почти год, как я пытаюсь обратить на себя ваше внимание, но все без толку.

— Работы много-с, — едва слышно пролепетала девушка. — Да и хозяйка строга.

— Да при чем тут хозяйка? Вы смотрите, какие погоды стоят! Морозец совсем легкий! Солнечно и тихо! Для здешних мест — большая редкость. В феврале у нас самые холода да ветра с Финского залива… А тут — Божья благодать. Покатались бы на санях, в кондитерскую бы зашли, чаю или кофею откушали. Или вот давайте фильму новую посмотрим, комедию, с Людвигом Трауманом, «Пожиратель женщин» называется, а?.. Жизнь-то проходит, Анечка! Дорогая!

— Но вы же, Тимофей Спиридонович, женаты. Семья у вас…

— И что? — Мужчина даже выпрямился от удивления. — Чем вам, скажите, моя семья повредить может? Я ведь вас из уважения, можно сказать, на прогулку приглашаю. Ничего такого-с, предосудительного… А впрочем, — он горько вздохнул и махнул рукой, — у вас вечные отговорки. Ладно. Нет так нет. Прикажете заворачивать?

Модистка кивнула.

— А вы, Анечка, с извозчиком прибыли? — за спиной белошвейки раздался чей-то резкий, как скрип ржавой калитки, голос. Обернувшись, она увидела управляющего галантерейного дома господина Мориса Гюстена, только что вышедшего из своей комнаты. Слегка поклонившись, девушка ответила:

— Нет, на трамвае. Но теперь придется нанять извозчика.

— Не стоит, право, беспокоиться. Для вас, как для постоянной покупательницы, не только скидки, но и бесплатная доставка-с. — Он повернулся в сторону приказчика и распорядился: — Тимофей, помогите Анне Ивановне товар погрузить. Экипаж за наш счет.

— Сию минуту-с…

— Вы очень добры, месье Гюстен, — пролепетала брюнетка и зарделась.

— Ну, голубушка, как поживаете?

— Все хорошо-с, — ответила Анна и опустила глаза. Она чувствовала, как по ее лицу и стану скользил бесцеремонный взгляд француза.

— Я вижу, у вас много работы.

— Да. Поступил заказ от Александрийского театра.

— О! Это большая честь! — воскликнул галантерейщик. — Передайте мои поздравления мадам Вяземской.

— Всенепременно-с…

— А впрочем, я ее и сам увижу на днях… А вы, голубушка, засиделись в белошвейках. Пора бы уже и на серьезную должность определяться. У меня, кстати, вакансия открылась — уволился приказчик, отвечавший за прием товара. Вот и пожалуйте на его место. Милости, как говорится, просим. Месячное жалованье на первое время — сорок рубчиков. К концу года, если с делом будете справляться, подниму до пятидесяти. Фаина Мелентьевна, при всем моем уважении к ней, и тридцати вам не платит, так?

— Все так неожиданно, месье Гюстен, — девушка ушла от прямого ответа. — Я и не знаю, что сказать. Ведь госпожа Вяземская так много сделала для меня… Особенно после того, что случилось с матушкой.

— Да, я наслышан об этой трагедии. Но ведь я вас не тороплю. Подумайте. А в среду, — он повернулся к висевшему на стене календарю, — соблаговолите ответить. Больше времени дать не могу — коммерция промедления не терпит. Договорились?

— Да-да, — закивала головой модистка. — Я обязательно, обязательно вам протелефонирую… завтра.

— И славно! Я уверен, — он приблизился на шаг, заглядывая собеседнице в глаза, — мы с вами сработаемся, не правда ли, милочка?

— Конечно, — отступая, пробормотала девушка, — непременно…

Заметив, что весь товар уже вынесли и приказчик в нерешительности топчется у дверей, она промолвила:

— Простите, мне пора.

— Ступайте, дитя мое. Я буду ждать вашего решения, — менторским тоном провещал француз и подкрутил и без того вздернутые кверху усы.

Анна торопливо покинула торговую залу и вышла на улицу. Картонные коробки и завернутые в бумагу отрезы были уложены таким образом, что оставалось место и для пассажира. Приказчик галантно подал руку и помог барышне забраться в экипаж.

— Спасибо, Тимофей Спиридонович. Вы очень любезны.

— Не стоит благодарностей, Анна Ивановна. Мое сердце для вас всегда открыто. — Он повернулся к извозчику и повелел: — На Измайловский, к салону «Мадам Дюклэ», да смотри побыстрей и поаккуратней!

— Ученого учить, что мертвого лечить, — повернувшись к приказчику, дерзко ответил извозчик. Вскинув вожжи, он крикнул: — Но, милаи! Поехали!

Пролетка понеслась по заснеженной мостовой. Железные обода со скрипом давили сахарный снег. В движении холод чувствовался сильнее. Пуховый белый платок, ротонда, отделанная кроличьим мехом, и муфта надежно согревали девушку. А мороз все не успокаивался. Он, точно навязчивый сладострастник, норовил залезть под юбку, коснуться своим холодным дыханием нежного женского тела, но, несмотря на все старания, ничего у него не выходило. Зимнее dessou[276], согревавшее стройные ножки, облаченные в дешевые фильдекосовые чулки, сводило на нет все непристойные устремления февральского волокиты. От злости и бессилия неудовлетворенный ловелас принялся пощипывать нос и колоть невидимыми иголками раскрасневшиеся девичьи щечки.

«Ехать еще не меньше четверти часа», — подумала Анна. Чтобы совсем забыть о холоде, она стала смотреть по сторонам и читать вывески торговых рядов, лавок и модных салонов. Многие названия были для нее знакомы, но из-за дороговизны недоступны, хотя в некоторых она уже и бывала — делала покупки для своей хозяйки. Огромные витрины, украшенные еще до Рождества, изумляли разнообразием и изысканностью. Особенно поражал магазин игрушек Дойникова в Гостином дворе. В саженном окне была выставлена большая кукла с золотистыми локонами в пышном кружевном платье. Она, точно живая, поворачивала голову и даже кланялась. В России такие механизмы делать не умели, и наверняка ее привезли из Германии еще до войны. Ведь теперь за одно упоминание о немецком товаре полиция могла прикрыть торговлю.

Аня, выросшая без отца, вспомнила, как в детстве, проходя мимо такой же витрины, она просила маму остановиться и постоять минутку-другую. Нет, она никогда не клянчила и не просила купить ей такое чудо, отлично понимая, что для этого у них просто не было денег. Зато потом, всю дорогу до маминой работы — небольшой портняжной мастерской, расположенной в подвале, — она представляла, как наряжала бы новую подружку и даже кормила бы ее овсяной кашей из чайной ложки. Но Жази — почему-то именно так она нарекла ее — наверное, тоже отказалась бы от этого жидкого невкусного варева.

И так они останавливались каждый день у витрины, смотрели на нее и молчали. Мама и дочь. Вскоре они не заметили, как привыкли к ней, сроднились. Жази стала частью их существования. Каждое утро девочка, перебирая своими маленькими, точно фарфоровыми ножками, бежала за мамой вприпрыжку, предвкушая новое свидание с любимой куклой.

Но однажды она исчезла. Ее купили. Полукруглый оконный проем смотрел слепой глазницей. Анюта рыдала, а мама успокаивала ее и говорила, что это даже очень хорошо, что Жази забрали, потому что в таком большом холодном магазине ей, вероятно, было зябко. К тому же, добавляла мама, она попала в добрую семью. И там ее будут любить. И, возможно, даже больше, чем мы. Эти слова обижали девочку, и Анюта выкрикивала сквозь слезы, что никто и никогда не сможет любить Жази больше, чем она. Мама гладила ее по головке, вздыхала и, смахивая украдкой жемчужную слезинку, соглашалась.