Блокада. Книга 4 - Чаковский Александр Борисович - Страница 1

Александр Борисович Чаковский

(1913 — 1994)

Блокада

Книга 4

1

Англичанин и американец торопливо поднимались по лестнице, ведущей на второй этаж из подъезда, который в кремлевском просторечии именовался «крылечком».

Собственно, таких подъездов, одинаковых, старинных, прикрытых металлическими крышами с резными козырьками, в этом здании бывшего царского сената было два. Но «крылечком» почему-то назывался лишь тот, что выходил на Ивановскую площадь.

Да и назначение этих подъездов было различным. На «крылечко» доставлялись наиболее срочные документы, адресованные лично Сталину. Отсюда же поднимались на второй этаж работники Совнаркома. Вторым подъездом, почти примыкавшим к зубчатой стене, отделявшей Кремль от Красной площади, пользовались члены Политбюро, а с начала войны и некоторые военные.

Существовал и еще один подъезд, третий, угловой, тоже расположенный вблизи Кремлевской стены. Но это был подъезд, так сказать, официальный, предназначенный для тех, для кого вызов в Кремль являлся событием.

Оба иностранца хорошо знали по описаниям, как выглядит именно этот подъезд здания, в котором работал Сталин. Но их сейчас подвезли к другому входу, и лестница, по которой они поднимались, была узкой и лишенной какой-либо парадности.

Преодолев первые ступени, англичанин и американец молча переглянулись, как бы спрашивая друг друга: к кому же все-таки они идут?..

Англичанина звали лорд Уильям Максуэлл Эйткен Бивербрук, он был одним из крупнейших капиталистов Англии, владельцем газетного концерна «Лондон экспресс ньюспейпер лимитед» и активным деятелем консервативной партии.

Американец принадлежал к числу наиболее богатых людей Соединенных Штатов, был владельцем или совладельцем многих промышленных компаний и финансовых корпораций, считался одним из влиятельных лидеров демократической партии, и звали его Аверелл Гарриман.

Оба они только вчера прибыли в Советский Союз в качестве особоуполномоченных премьер-министра Великобритании Черчилля и президента Соединенных Штатов Рузвельта, и ни тот, ни другой еще полчаса назад не знали, состоится ли та важная встреча, ради которой они проделали столь нелегкий в военное время воздушный путь в Москву.

В английском посольстве, куда 29 сентября 1941 года во второй половине дня приехал Гарриман в сопровождении американского посла в Москве Штейнгардта, чтобы вместе с уже ожидавшим его там Бивербруком отправиться к шести часам вечера в Кремль, царила нервная, тревожная атмосфера. Сведения о том, что немцы концентрируют большие силы на Центральном, Западном направлениях, чтобы ударить на Москву, проникли и сюда, в тихий особняк на Софийской набережной.

Среди иностранных корреспондентов, группировавшихся вокруг посольств, вот уже несколько дней циркулировали слухи о намерении Советского правительства вывезти дипломатический корпус из Москвы. И слухи эти на фоне продолжавшейся эвакуации из столицы многих промышленных предприятий и учреждений лишь усиливали атмосферу неопределенности и напряженного ожидания в посольствах, особенно в тех из них, которые представляли правительства, находящиеся в состоянии войны с Германией.

В качестве нового местопребывания дипкорпуса называлась Самара — город на Волге, несколько лет назад переименованный в Куйбышев и расположенный более чем в тысяче километров от Москвы.

Из всех сотрудников посольства Великобритании, занятых обсуждением то опровергаемых, то вновь возникающих тревожных слухов, пожалуй, лишь сам посол Стаффорд Криппс до недавнего времени сохранял относительное спокойствие. Но в посольстве знали, что внешнее спокойствие посла отнюдь не свидетельствует о его уверенности в том, что серьезной угрозы Москве не существует. Просто холодный, уравновешенный Криппс считал ниже своего достоинства поддаваться нервозности и проявлять какие-либо признаки паники.

Стаффорд Криппс не был профессиональным дипломатом и считал себя прежде всего политическим деятелем. Он и в самом деле до недавнего времени не имел отношения к Форин оффису — британскому министерству иностранных дел. В свое время Криппс несколько лет посвятил адвокатской практике, затем был заместителем генерального прокурора. Больше всего его занимала политика.

Либерал по партийной принадлежности и фабианец по убеждениям, он впервые был избран в английский парламент в 1931 году и в партии и в парламенте считался весьма «левым», поскольку выступал за англо-советское сближение, а перед войной ратовал за создание блока демократических государств против Гитлера. Взгляды Криппса показались руководству лейбористов настолько радикальными, что дело кончилось исключением его из партии.

Но вот разразилась вторая мировая война, к власти в Великобритании пришел Черчилль, и в июне сорокового года Стаффорд Криппс направился в Москву в качестве «посла его величества».

Можно было легко понять, почему ищущий взгляд нового премьер-министра остановился именно на Криппсе, — Черчилль, несомненно, считал, что «левый» лейборист, к тому же исключенный за свой «радикализм» из партии, не связанный в прошлом с правительством, заклеймившим себя мюнхенским сговором, будет доброжелательно принят в Москве.

«Радикализм» же Криппса мало пугал консерватора Черчилля, — в конце концов, он и сам побывал некогда в либеральной партии и отлично понимал, что, когда речь идет об основных интересах «истэблишмента» — Британской империи, голоса консерваторов и лейбористов сливаются в едином хоре.

Черчилль не без основания считал Криппса неглупым человеком, хотя однажды иронически заметил, что грудь его напоминает клетку, в которой две белки — добросовестность и карьеризм — находятся в состоянии постоянной войны.

В Криппсе и в самом деле сочетались дисциплинированность и чувство ответственности перед оказавшим ему доверие Черчиллем с самоуверенностью и честолюбием. В душе он был убежден, что лучше премьера знает, как надо руководить государством, лучше, чем генералы, разбирается в стратегии и тактике современной войны и является лучшим, самым авторитетным послом Великобритании в Москве из всех, кто когда-либо занимал эту должность.

Эта убежденность в сочетании с сознанием, что, в отличие от прошлых послов — чиновников Форин оффиса, он является прежде всего политическим деятелем, и помогала Криппсу сохранять спокойствие и невозмутимость, когда в Москве наступили трудные дни…

Но в самое последнее время сотрудникам британского посольства стало казаться, что даже «невозмутимый Стаффорд» теряет свою пресловутую выдержку.

Он и действительно терял ее. Сознание, что немцы неожиданным рывком могут вплотную приблизиться к Москве или даже захватить ее, угнетало Криппса. Нет, он не боялся за собственную судьбу, так как был уверен, что дипкорпус в последний момент успеют эвакуировать, но мысль о переезде куда-то за тридевять земель, откуда связь с премьер-министром будет поддерживать конечно же гораздо труднее, тревожила посла.

Впрочем, не это было основной причиной нервозного состояния, в котором сейчас находился Криппс. Все объяснялось куда проще: появление в Москве Бивербрука он воспринял как удар по собственному престижу.

Криппса вообще раздражал этот напористый, резкий, самоуверенный человек, к тому же как один из консерваторов являвшийся, так сказать, его партийным врагом. И все же главное для Криппса заключалось в самом факте приезда Бивербрука. До сих пор Криппс считал себя единственным доверенным лицом Черчилля в Советском Союзе. И то, что важные переговоры со Сталиным премьер-министр поручил проводить не ему, а этому газетному магнату, вызывало у Криппса чувство обиды и внутреннего протеста.

До Гарримана ему не было дела. Гарриман — это Америка. Но Бивербрук! Его присутствие в Москве, да еще в качестве личного представителя премьер-министра, отодвигало Криппса на второй план, и примириться с этим было трудно.