Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11 - Веденеев Василий Владимирович - Страница 87

— Есть над чем подумать, — Махов улыбнулся. А Смирнов все в одну дуду:

— От Сырцова пока ничего?

— Пока ничего. Вы домой езжайте, Александр Иванович. Отдохните, вам, я так понимаю, тоже было отпущено. Если что — я звоню.

— Все-то ты сечешь, сыщик! — с одобрением заметил Казарян.

У "восьмерки" маялся Алик.

— Ну что там? — азартно полюбопытствовал он.

— Там — ничего хорошего, — Казарян обошел машину, сел за руль. Садись, поедем.

— Куда? — обиженно спросил Алик.

— К тебе! — заорал Казарян. — Садись, кому говорю!!!

— Нервные все очень, — ворчал Алик. — Что там Ларионов, можете сказать?

Они выехали к Пушкинской площади. У светофора остановились, и тогда Казарян удостоил его ответом:

— Скот твой Ларионов.

— Ну, допустим, он не мой, а ваш…

— Санька! — Казаряна вдруг осенило. — Не мог он так, ни с того ни с сего! Может, откуда-нибудь надавили?

— Все может быть, — вяло согласился Смирнов. И тут Казаряна осенило еще раз:

— Алик, а твоего однокашника Грекова Владлена за бока взять можно?

— Владлена Грекова можно взять за бока, — подчеркнуто официально ответил Алик. — Только вот на какой предмет? Вы же не изволили мне ничего объяснить.

— Приедем к тебе — объясним, — пообещал Казарян.

Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он — помощник — доложит ему.

— А как скоро это может произойти?

— Не ранее чем через час, — не порадовал Алика помощник. — Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. — Алик продиктовал и повесил трубку.

— Он кто теперь? — спросил Смирнов.

— Большой бугор. Куратор нашей бывшей конторы, — ответил за Алика Казарян.

— Начальники растут, как грибы, — непонятно, радуясь или огорчаясь, отметил Смирнов.

— Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты — знаток сыскного дела номер один! — прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.

— Да ладно, ребята, — попытался утихомирить их Алик. — Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.

— А мы что? А мы ничего, — ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.

— Хуже нет — ждать да догонять, — зевнув, заметил Алик. — И не выспался.

— Хуже — убегать, когда догоняют, — поправил его Смирнов и решил за всех: — Будем ждать.

— Вот так сидеть и ждать? — Алик вопросом хотел уточнить их будущее времяпрепровождение.

— Вот так и сидеть и ждать, — отрезал Смирнов.

— Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? — вдруг прозрев, изумился Казарян. — Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием! А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.

— Комплекс поколения, — четко ответил Алик. — Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.

— Это почему же? — всерьез заинтересовался Смирнов. — И кто это — вы?

— Мы — поколение с четко определенными границами, — Алик основательно усаживался на своего любимого конька. — Границы эти определила война. Мы это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы — люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, о вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта граница решила все. Вы — мужчины, солдаты, мы — пацаны. На всю жизнь робость перед вами и вина. И это — беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год пятьдесят шестой…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Выходит, мы во всем виноваты, — иронизируя, пробубнил Смирнов.

— Не во всем, но виноваты. Скорее даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира — закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.

— Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина — "Зеркало" Тарковского? — перебил его Казарян. — Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.

— Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, как авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены — люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот не сделанный тридцать лет тому назад шаг.

— Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? торжествующе уличил Алика Смирнов. — Тогда врал или сейчас врешь?

— Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.

— Вами, вами воспитанное! — уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.

— И нами тоже, — согласился Алик. — Еще одна наша вина…

Зазвонил телефон. Алик снял трубку:

— Тебя, Саня. Махов.

Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:

— Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. — Опять стал слушать. — Ну, тогда пусть по официальным каналам.

Положил трубку, растер ладонями лицо.

— Что там, Саня? — спросил Казарян.

— Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в "Привале", пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.

— Думаешь, они? — осторожно поинтересовался Казарян.

— А кто же еще! — раздраженно ответил Смирнов.

— Тогда вряд ли найдут.

— Вот именно! — Смирнов встал и вышел на балкон. "Привалом" еще раз полюбовался. Опять зазвонил телефон.

— У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Откуда? От верблюда, обратился к Чуковскому Казарян. Алик снял трубку и скорчил лицо: заткнись, мол, Казарян.

— Да. Да. Да. Спасибо вам большое, — и положил трубку.

— Ну и что тебе сообщили от верблюда?

— Сообщили, что верблюд ждет нас в шесть часов. Санька, иди сюда! позвал Алик. Смирнов вернулся с балкона. — Греков приглашает нас к шести.

Смирнов глянул на часы и взвыл:

— Господи, еще три часа!

— Как раз неторопливо успеем пожрать.

— У меня жрать нечего, — предупредил Алик. — Вообще-то на рынок и в магазин надо смотаться.

— Рынок, магазин отменяется. Все, как один, в "Узбекистан", возгласил Алик и поднялся.

— Лагманчика бы неплохо, — помечтал Алик, — но там очередь всегда.

— Это смотря для кого, — срезал Казарян. — Вперед, бойцы! И бойцы двинулись вперед.

На обширной стоянке у тоскливого квадратного здания они выбрались из казаряновской "восьмерки". Было без десяти шесть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А ты что делать будешь? — спросил Алик у Казаряна.

— Я-то? Вас подожду.

В это важное здание Смирнов и Алик проникли без пропуска: от самых входных дверей их уважительно сопровождал молодой предупредительно вежливый помощник Грекова.