Диктатор (СИ) - "Elle D." - Страница 58

— Уверен? Ты ни о ком не забыл?

— Мой камергер, Томас, — спохватился Джаред. — И мои собаки! У меня два пса, они жили в диктаторских покоях, и я…

— Джаред, — очень мягко перебил Розенбаум, кладя руку ему на плечо, — ты разве не хочешь попросить за себя?

Джаред моргнул. Костяное перо качнулось в его руке — вот будет незадача, если он умудрится посадить кляксу на документ о собственном отречении.

— А о чём тут просить? Чтобы ты меня не убивал? Это невозможно. Я всё понимаю. Разве что, чтобы убил быстро… но тут уж как получится. — Он замолчал, потом тронул кончиком пера свиток и в последний раз поднял на Розенбаума глаза: — Мы договорились?

— Слово чести.

Джареду очень хотелось попросить, чтобы Розенбаум распахнул плащ, жилет и сорочку, обнажил грудь, вынул сердце, и Джаред посмотрел бы — есть там в нём хоть капля чести или нет. Но он ничего не сказал. Просто размашисто и твёрдо вывел на свитке своё имя — таким стал последний государственный документ, подписанный Тристаном-Мясником, Диктатором Пангеи.

Джаред дунул на чернила, помогая им просохнуть, аккуратно взмахнул свитком и протянул его назад Розенбауму. Тот принял отречение, бережно свернул, словно самую большую в мире ценность.

— Тебе придётся выступить по далекогляду. Сказать народу Пангеи, как ты сожалеешь о всех учинённых тобой зверствах. Что ты осознал, как виноват, но, к счастью, существуют люди, которым действительно небезразлична судьба нации… А впрочем, тебе напишут текст, у тебя будет время его выучить.

— Хорошо, — сказал Джаред. — Мне надо ещё что-то сделать?

— Нет. Больше ничего.

— Ну и отлично. Я тогда немного посплю, хорошо? Голова разболелась.

Он снова лёг, неловко подтянув на кровать скованные лодыжки. Звякнула цепь. Джаред повернулся к стене, но Розенбаум продолжал стоять за его плечом, и Джаред видел тень, падавшую на железную раму кровати перед его лицом.

— Ты не спросишь, что потом будет с тобой?

— Нет.

— Я не хочу тебя убивать, — сказал Розенбаум тихо. — Должен, хотя бы ради отца. Но не хочу. Я дам тебе выбор. Публичное повешение с последующим бросанием твоего трупа в толпу — или отправка на фронт. На передовую, рядовым. Под другим именем. Я понимаю, это трудно, но тебе придётся выбрать что-то одно. Подумай, Джаред. Увидимся в Летучем Доме через несколько дней, тогда дашь ответ.

Что ж, подумал, Джаред, это справедливо. Во всяком случае, это гораздо больше, чем он мог рассчитывать. Он услышал удаляющиеся шаги, стук в дверь, скрежет засова — и приподнялся, когда Розенбаум уже шагнул за порог.

— Майкл…

Розенбаум обернулся. С минуту оба Диктатора Пангеи, бывший и будущий, смотрели друг на друга.

— Удачи тебе, — сказал Джаред. — С Потрошителями.

И снова лёг к стене лицом, закрыв глаза, так что не смог увидеть, как Майкл Розенбаум посмотрел на него в ответ.

========== Глава шестнадцатая ==========

*

Всё оказалось сложнее, чем он думал.

В сущности, что Дженсен видел за свои двадцать пять? Детство и юность в Астории, в окружении домочадцев, воздыхателей и слуг, предупреждавших любое его желание. Он никогда не спускался в деревню, не ходил по мощёным досками улицам, не дышал смогом фабричных городов, не пил дождевую воду из луж и не питался подножным кормом, пытаясь не умереть от голода. В Летучем Доме его жизнь была такой же комфортной, только ограничений появилось больше, а необходимость действовать самостоятельно решения отпала совсем. Дженсен запоздало подумал, что ведь и Джаред всю жизнь прожил в золочёной клетке, и необходимость предпринимать самостоятельные шаги и принимать тяжелейшие решения была для него такой же внезапной и пугающей, как для птенца, выпавшего из материнского гнезда. Неудивительно, что в конце концов Джареда это сломало.

Но Дженсен не мог позволить себе последовать его примеру.

Выбравшись из пруда, он шёл через лес всю ночь. Он потерял сапог и до крови растёр подошву, прежде чем догадался обернуть её влажными листьями, которые, впрочем, рвались и отваливались через каждые двадцать шагов. Он весь исцарапался острыми сучьями, встревавшими на пути, и раз даже чуть не лишился глаза. Он наступил на ежа, чудом не свалился в волчью яму, и всего одно мгновение отделило его от того, чтобы наступить на гадюку, которую он в темноте принял за ветку, упавшую наземь. Уже на рассвете, заслышав вдалеке петушиный крик, Дженсен ушам своим поверить не мог — ему казалось, он никогда не выйдет к людям, так и будет блуждать по этому грёбанному лесу, пока не сдохнет (что, судя по всему, случилось бы очень скоро). Но ему повезло — он вышел к хутору, примостившемуся у леса. Правда, оттуда его прогнали, пригрозив спустить собак — истрёпанный, мокрый, перемазанный в грязи и крови, с диким бешеным взглядом, Дженсен явно не вызывал желания приютить, накормить и обогреть его.

Злясь на людское жестокосердие и ещё сильнее — на собственную беспомощность, Дженсен забрёл обратно в лес, отыскал ручей, окружённый зарослями дикой ягоды, и, кое-как утолив голод и жажду, рухнул под первый попавшийся куст и уснул, не заметив, что голова упирается в камень. Проснулся он. от того, что солнце нещадно палило его голую ногу. Дженсен дёрнулся, подскакивая. Нет времени разлёживаться.

Он должен был попасть в Летучий Дом.

Это было проще простого — явиться в первый попавшийся город, назвать себя, потребовать аэроплан и сопровождение до резиденции Диктатора. Какое-то время уйдёт на выяснение его личности, но Дженсен всё ещё не терял непоколебимой веры в своё обаяние. Он не учёл одного: мятежники действовали очень быстро. Пленение Диктатора словно стало для них сигналом к действию. Когда Дженсен, прошагав больше шести часов по пыльной дороге, наконец вошёл в небольшой городок у реки, тот бурлил, кипел и вздрагивал от возбуждения. Люди носились по улицам, кричали, кто-то плакал, кто-то сквернословил, а на центральной площади, рядом с виселицей, надрывался глашатай, выкрикивающий последние новости. Экран центрального далекогляда на этой же площади оказался разбит вдребезги, вокруг него валялись камни. Стёкла многих домов тоже были разбиты, внутри слышались крики и брань.

Неужели, подумал Дженсен, Розенбаум всё-таки сказал им о Потрошителях? Нет, тогда реакция была бы другой. Был бы страх. А здесь не было страха, только свирепый гнев, сдерживавшийся слишком долго, и теперь, прорвавшись, направлявшийся куда попало, в том числе и на ближнего своего.

Они узнали, что дракон повержен. И, как часто бывает, это разбудило в них дракона.

Дженсен в растерянности оглядывал площадь, когда вдруг заметил какую-то женщину: она стояла в дверном проёме и настойчиво манила его к себе. Дженсен, хромая, подбежал, и она с неожиданной силой втащила его внутрь, заперев дверь изнутри на засов. Дженсен успел видеть, что она немолода и когда-то, возможно, была красива, но расплылась и обрюзгла после многочисленных родов — к юбкам женщины испуганно жались четверо детишек, мал мала меньше.

— Я вдова, — сказала женщина. — Защитите нас. А я помогу вам.

Что и говорить, от такого предложения Дженсен не смог отказаться.

К вечеру волнения улеглись. В дом ломились мародёры, но Дженсен. высунувшись в окно второго этажа, пальнул в них пару раз из ружья, оставшегося у вдовы после мужа-охотника, и они убрались. Когда стало ясно, что опасность миновала, и город, пережив тревожный день, погрузился в неспокойную, но уже не смертельно опасную ночь, Дженсен позволили себе немного расслабиться. Он вымылся, с наслаждением подставляя спину льющейся из ковша прохладной воде, побрился, позволил вдове обработать раны у него на стопе и жадно умял незатейливый бюргерский ужин, состоявший из жирного свиного рагу и кувшина сидра. Когда он растянулся на свежей постели и вдова, прикорнув рядом, стала ластиться к нему, Дженсен едва не дал ей то утешение, в котором она нуждалась, но потом вспомнил о Джареде, о том, где он может быть сейчас, и сказал: «Не могу, прости». Вдова, к счастью, поняла это на свой лад — что после всех тягот прошедшего дня у него просто не достаёт мужской силы, и как ни оскорбительно было для Дженсена такое предположение, сейчас оно пришлось кстати. Наутро он покинул вдову, одевшись в обноски её почившего супруга и прихватив одно из его ружей, и всё-таки поцеловал её на прощанье в губы, крепко и глубоко, а она ответила, обхватив его руками за шею. Так и должно быть, подумал Дженсен — люди не должны друг другу ни жалости, ни милосердия, но взаимная помощь и поддержка ещё могут принести какой-то прок. Она ещё могут кого-то спасти.