Диктатор (СИ) - "Elle D." - Страница 27

— Это вам от тайного поклонника, — сказала Данниль. — Не спрашивайте о большем. Вы ведь Спутник Диктатора.

Тайный поклонник. Розовый конверт. Замечательно. Под взглядом Данниль Дженсен вскрыл послание (господи, оно ещё и надушено — какая прелесть), и увидел всего одну строчку, выведенную резким угловатым почерком:

«Расписание караула у центрального электрогенератора».

Он вглядывался в эту строчку, запоминая дословно. Потом показушно вздохнул, покачал головой и с видимым сожалением порвал записку в клочки.

— Я потрясён глубиной его чувства. Но увы. Если бы я не принадлежал моему Диктатору, не любил его так сильно и не был бы обязан ему величайшим счастьем в моей жизни…

Он пожал плечами и высыпал обрывки в дыру утилизатора. Данниль кивнула. На её лице невозможно было прочесть абсолютно ничего.

Она была великолепна.

— Я зайду к вам на днях, надо будет отправить ещё парочку писем, — бросил Дженсен через плечо, выходя.

Из самого низа — на самый верх. Дженсен не стал заходить ни к Джареду, ни в свои покои; мелькнула. правда, мысль, не зайти ли поздравить эту герданскую девчонку Кортез с грядущим приплодом. Но Дженсен сомневался, что смог бы держать себя достойно. Он и так, говоря по правде, едва с собой справился, когда… словом, когда Джаред ему сказал.

Он так сиял. Прямо светился от счастья. А чего Дженсен ждал? Диктатор должен иметь сыновей. И это единственное, чего Дженсен, при всём желании, никогда бы не смог ему дать. А девчонка Кортез — могла. Неудивительно, что Джаред так помчался к ней, на крылышках полетел…

Дженсен прошёл мимо галереи, ведшей в гарем и в апартаменты Спутников, поднялся витиеватыми, но уже знакомыми лестницами и переходами на крышу. То самое место, что так нравилось Джареду, где они столько пересидели и переговорили. Оттуда, по иронии судьбы, открывался отнюдь не живописный вид на яму центрального генератора Летучего Дома — его энергетическое сердце, собиравшее энергию солнца и снабжавшее электрикой большую часть платформы. Гигантское отверстие в платформе, заполненное мощным стальным корпусом генератора, круглосуточно охранялось, и с того края крыши, где сидел обычно Дженсен, караульные были отлично видны.

Он подтянулся, забираясь в люк, и занял своё привычное место. Чёрт, жаль, перекусить ничего не захватил — сидеть тут придётся по меньшей мере до вечера. Но ничего не поделаешь.

Работа есть работа.

*

Когда прогремел взрыв, Джаред с Дженсеном были вместе.

В последнее время они виделись мало. Джаред совсем закрутился с делами — Совет настаивал на срочной дополнительной мобилизации, Джаред делал всё возможное, чтобы её оттянуть, и вконец затерроризировал правящую верхушку Пангеи бесконечными проверками, расследованиями и охотой на ведьм. Командор Пеллегрино даже как-то полушутя, полувсерьёз попросил расширить его ведомство и, возможно, назначить ещё одного Командора внутренней безопасности, потому что ему весьма затруднительно отрастить ещё одну голову, ещё одну пару рук и одновременно бывать в двадцати различных местах. Морган, когда они с Джаредом оставались наедине, не уставал повторять, что это не решит проблемы. «Лечение», предложенное Джаредом, было симптоматическим, оно позволяло латать дыры, но ткань продолжала трещать по швам. Джаред чувствовал, что проблема кроется в самой системе, в ошибках, допущенных кем-то задолго до него, и все его потуги хоть как-то исправить положение подобны попыткам залепить дыры в каменной стене мокрым песком. Это работает, но только до первого дождя.

Поэтому в конце концов он сдался. Не Моргану, не Совету — обстоятельствам. Призыв был объявлен. Призывной возраст составил шестнадцать лет — снижать его дальше Джаред отказался наотрез. Морган выглядел таким довольным, что Джаред заподозрил, будто на большее тот и не рассчитывал. Они всё-таки манипулировали им, и чёрт возьми, он не собирался это терпеть.

Командор Гэмбл, ведавшая культурой и развлечениями, не уставала повторять почти на каждом заседании, что необходимо устраивать больше праздников. Последние реформы и указы, настаивала она, не слишком популярны, и раз мы не в силах дать народу хлеб, нужно дать ему хотя бы зрелища. Джареду хотелось придушить её: в казне не было средств, чтобы выплачивать зарплаты рабочим и шахтёрам, не говоря уже о солдатах, которые шли умирать исключительно за харчи; а эта напомаженная стерва смеет что-то говорить про карнавалы и ярмарки! Но Морган неожиданно её поддержал. На фейерверк, сказал он, уйдёт сто-двести тысяч ликов — а моральный эффект от него будет, как от единоразовой выплаты премии всем рабочим общей суммой в один-два миллиона. Рентабельно? Да слов нет, насколько. А то, что это обман, никого не волнует. Главное — конечный результат.

Джареду было тошно от этой ущербной логики, и он противился подобному подходу к решению проблем, сколько мог. Подарить голодному ребёнку воздушный шарик вместо хлеба — это та грань жестокости, которую он ещё не готов был переступить, и надеялся, что никогда не будет готов. Поэтому он боролся с Советом, гонялся за коррупционерами, выискивал малейшие средства наполнить казну, не обрекая на голодную смерть своих подданных — а в свободное время переживал за Женевьев, беременность которой протекала не так гладко, как хотелось бы. Само собой, что Джареду было просто не до Дженсена. Они почти прекратили их традиционные вечерние посиделки за бутылкой вина, а на крышу забирались в последний раз бог знает сколько времени назад. Но Джаред надеялся, что он всё понимает. Потому что Дженсен совсем не жаловался — даже Женевьев, и та жаловалась больше (беременность сделала её капризной), просила его заглядывать к ней почаще, и обижалась, когда у него это не выходило. И с ней, в отличие от Дженсена, нельзя было поговорить о политике, о трудностях принимаемых решений — она не интересовалась ничем из этого и ничего не хотела знать, и то, что поначалу делало её для Джареда такой особенной, такой чистой, как глоток свежего воздуха, именно сейчас начало его в ней раздражать. Но она носила его ребенка, вполне возможно — его наследника, и он старался проявлять терпение. Хотя не раз читал скрытое осуждение во взгляде Миши Коллинза, распорядителя гарема — тот как будто не одобрял, что Джаред, напрочь игнорируя остальных Спутниц и Спутников, уделяет столько внимания Женевьев. Он даже сказал почти то же самое, что же говорил Джареду Морган: «Прошу прощения, повелитель, но за то время, что вы сейчас бесцельно проводите у Спутницы Женевьев, вы могли бы зачать ещё нескольких наследников». Это уже было слишком — как будто все, ну просто все считали подобный расклад совершенно нормальным делом. Все, кроме Дженсена, который…

Который — что? Джаред и сам не знал. Они заметно отдалились друг от друга, но и с Женевьев происходило то же самое, и Джаред невольно пришёл к выводу, что проблема всё-таки в нём самом. Рутина управления страной слишком засосала его; доходило до страшного — порой, подписывая указы, он даже не думал о людях и судьбах, стоящих за этим. Он слишком устал, чтобы думать над каждым, беспокоиться за всех. Он не принимал ни поспешных, ни необдуманных решений, всегда искал компромисс, и когда ставил свою подпись, то его рука никогда не дрожала, потому что он был уверен, что выбрал меньшее зло. И хотя он снова стал плохо спать, совесть его была почти спокойна. Почти.

В один из вечеров Дженсен вдруг пришёл к нему сам, хотя в последний месяц Джареду приходилось вызывать его в редкие свободные часы — Дженсен знал, как он занят, и не тревожил без необходимости. Но сейчас он пришёл, и это вышло как нельзя кстати: Джаред устал достаточно, чтобы бросить недоделанной работу на этот вечер, но не настолько, чтобы лечь и вырубиться под укоризненным взглядом Томаса. Дженсен пришёл с шахматной доской, и это было именно то, что нужно. Они почти не разговаривали, и Джаред с большим удовольствием проиграл ему партию, а за ней ещё одну.

— Вы слишком много работаете, — сказал Дженсен, расставляя фигуры в третий раз. В воздухе повисло недоговоренное: «И совсем перестали соображать».