Зима на разломе - Динец Владимир - Страница 33

С Анечкой встречаться теперь было некогда: если и выдавался свободный день, я тратил его на вылазку в Тель-Авив для очередного раунда войны с бюрократией из-за паспорта. Но зато мы как-то незаметно подружились с Эти.

Эти была из йеменских евреев — общины, больше тысячи лет жившей в горах Южной Аравии в полной изоляции. Среди них попадаются типажи совершенно сказочной красоты, а Эти была одной из лучших: роскошные волосы в мелких завитках, огромные черные глаза, бархатистые, как южная ночь, мохнатые ресницы, тонкие брови дугой… Росточка она была небольшого, но со стройными ножками и тонкой талией, только попочка чуть-чуть тяжеловата. Девушка казалась гурией из «Тысячи и одной ночи», но при этом прекрасно владела английским и была довольно остроумной.

За год до нашей встречи Эти победила на конкурсе «Мисс Эйлат», и теперь считалась невестой сына мэра. Она работала через день (ее обязанности заключались в том, чтобы сидеть у входа в ресторан и встречать гостей обворожительной улыбкой), и парень обязательно заезжал за ней на черном «ягуаре». Йеменские евреи — патриархальная публика, так что до свадьбы девчонка не могла даже целоваться с женихом. А темперамент у нее был южный, и не удивительно, что мой к ней интерес оказался взаимным. К тому же я дал ей понять, что согласен на отношения, не распространяющиеся за рамки рабочего дня.

Проблема была в том, что заниматьтся любовью нам было негде. В первый раз я сводил ее в вади за страусовой фермой, но там ей явно не понравилось. Внутри отеля в каждом помещении, включая номера (что незаконно), стояли потайные телекамеры, и охрана могла видеть, где что происходит.

Улучшив момент, я заглянул под крышку одной камеры и попытался разобраться, как она устроена. Потом нашел резервный номер, дверь которого забыли запереть, и быстро отключил у стоявшей там камеры воспринимающее устройство. Теперь она всегда передавала последнюю из запечатленных картинок — пустую комнату. И через день двухчасовой обеденный перерыв был в нашем с Эти распоряжении.

Никогда в жизни не видел такой заводной девчонки, как моя маленькая Эти.

Достаточно было поцеловать ее в любое место между подбородком и коленками, провести ладонью по спинке или просто дотронуться кончиком языка до мочки уха, как она начинала чаще дышать и норовила прижаться ко мне всем телом. Когда мы забегали в заветный номер и закрывали дверь ножкой стула, я иногда пытался чуть помучить ее — не раздевать сразу, а просто обнять и подразнить, потеревшись животами. Но как только наши джинсы разок-другой цеплялись застежками, Эти не выдерживала и с легким стоном принималась срывать с меня одежду. Тогда я быстро раздевал ее, клал на кровать и впивался в губы горячим поцелуем. Мне приходилось почти непрерывно целовать ее все два часа, чтобы она не могла кричать.

Первые несколько дней мне никак не удавалось отделаться от ощущения, что я трахаю какой-то библейский персонаж, но потом я привык к экзотической внешности Эти и получал от общения с ней несказанное удовольствие. К тому же традиционное воспитание никак не отразилось на ее раскованности: делая минетик или приглашая меня в туалет (иногда мы не могли дождаться обеда и заскакивали на минутку в уборную, чтобы, закрыв рубашкой объектив камеры, торопливо и страстно трахнуться) она ни капельки не смущалась.

Бедной Анечке я теперь мог уделять совсем мало внимания. Мы встречались от силы раз в неделю, и за эти несколько часов я, как ни старался, не мог в достаточной степени насытить любовью ее молоденькое и горячее тело. Правда, я обнаружил, что если щекотать ей языком вишенку, одновременно одним пальцем поглаживая отверстие попки, а другим массируя изнутри норку, то она бурно кончает раз за разом с интервалом в минуту-две. Пользуясь этим недостойным методом, я мог всего за час довести ее до такого изнеможения, что она лежала пластом, лишь мелко вздрагивая и еле слышно постанывая. Но на неделю такой разрядки ей все равно не хватало.

Вскоре мне доложили, что снова видели ее с Левой. Ну, ничего не поделаешь. Я бы на ее месте не стал встречаться с парнем, который нанял двух урок,чтобы ей изрезали бритвой лицо, но у Ани, как потом выяснилось, были свои планы.

Однажды утром ко мне подбежал Ари, наш надсмотрщик.

— Тебя к телефону, — закричал он в волнении, — сам мистер Прикс! Я тут работаю два года, но ни разу не имел чести разговаривать с самим мистером Приксом!

— Владимир? — раздался в трубке тонкий голос, явно принадлежавший хитрой старой лисе. — Мне только что звонили из Управления Охраны Природы и просили, чтобы мой шофер срочно отвез вас в Хай-Бар.

Я вскочил в его блестящий, как мокрая канализационная труба, восьмидверный «Монтгомери-800», и мы с включенной сиреной помчались на север. В Хай-Баре меня встретил Рони Малка.

— Хорошо, что ты приехал, Вови, — сказал он. — У африканской ослицы трудные роды, Тони Ринг отказался делать операцию, а Бени говорит, что займется ей, только если ты будешь ассистировать.

Ослица с потерянным видом бродила по саванне, из-под хвоста у нее торчало копытце жеребенка. На песке позади оставалась мокрая дорожка из крови и зеленых околоплодных вод. Мы окружили ее, набросили на шею лассо, а на голову конскую уздечку, связали передние ноги и притащили инструмент.

— Боюсь, придется делать кесарево, — сказал Беня. — Ну-ка, давай ощупаем живот.

Мы положили с двух сторон ладони на брюхо ослицы, но тут она поднатужилась, и жеребенок в долю секунды высунулся больше, чем наполовину. Мы изо всех сил повисли на ней и еле успели заставить лечь, чтобы он не упал с высоты ее роста.

Малыш вывалился на песок и чихнул. Ослица вскочила, едва позволив нам снять уздечку и обрезать путы на ногах, повернулась и принялась его вылизывать, не обращая на нас никакого внимания.

— Вот, что значит настоящие специалисты, — восхищенно произнес Рони Малка, наблюдая, как осленок пытается встать на ножки. — Одно прикосновение, и все…

Шофер мистера Прикса был несказанно удивлен, когда всего через час я вернулся в совершенно пьяном виде, на ходу досасывая шампанское из горлышка бутылки, которую мне дали с собой. Он отвез меня на работу, и не знаю, как я ухитрился за остаток дня никого не облить супом, пока порхал с подносами между столами. Меня никто не осмелился ни о чем спросить, а русские медведи сами болтать не любят.

Наутро я обнаружил, что мой статус изменился. Собственно, меня и раньше уважали.

Первые несколько дней на новом месте я всегда хорошо работаю. Потом перестаю, но сложившуюся репутацию уже не изменить. Теперь же начальство прониклось ко мне таким почтением, что взамен быстро сбежавших израильтян взяло двух русских студентов.

К тому времени я уже был «старослужащим» и захватил самое теплое место

— при соковыжималке. Все наши клиенты очень любили свежий апельсиновый сок, но для получения одного стакана надо пропустить через соковыжималку пять-шесть апельсинов — это довольно долго. Поэтому ко мне всегда выстраивалась очередь, и все официанты в ней готовы были вцепиться друг другу в глотку — ведь только тот, кто принесет сок быстро, мог рассчитывать на типы. Тем, кто был мне симпатичен или выказывал должное почтение, я наливал сок из резервного кувшина, стоявшего под прилавком, а тем, кто пытался спорить, разбавлял его водой или консервированным соком — и то и другое сразу портило вкус. Довольно значительное количество драгоценного напитка я потихоньку выпивал сам — когда еще будет такая халява! А процент с типов был мне отныне обеспечен без всяких усилий с моей стороны.

Все шло хорошо. В отеле начался фестиваль классической музыки, и мы работали под Бетховена и Моцарта. Я приучился дремать прямо в процессе обработки апельсинов и даже стал немного высыпаться. Но на носу была пасха, и начальство набрало еще людей, в том числе одного русского. Представьте себе мое удивление, когда им оказался Алеша Подковкин по кличке «Есенин» — рязанский парень, с которым я когда-то работал в Каракалинском серпентарии, в Туркмении. Меня по молодости не брали в штат, и я отдавал пойманных змей Алеше. Мне доставались деньги, а он перевыполнял план. Более типичное русское лицо, чем у него, не во всякой деревне отыщешь.