Зима на разломе - Динец Владимир - Страница 17

— Плохи твои дела, — сообщил Беня, поболтав с ее родителями. — Ее кадрит такой парень, что тебе не светит.

— Израильтянин?

— Хуже. Русский во втором поколении. Его отец — самый богатый человек в Эйлате.

Если ты будешь ходить с таким выражением лица, тебя примут за террориста из «Хамас». И не вздумай с ним подраться. Сам Лева нормальный парень, но его папаша тебя либо засудит, либо наймет пару бугаев, чтобы тебя искалечили.

— А что, такое уже случалось?

— Да, хотя по другому поводу. И не пытайся с ней встречаться в Эйлате: только надоешь или на неприятности нарвешься. Как друг советую.

Я в общем-то не отличаюсь особой смелостью. Если я не боюсь войти в клетку со зверями или путешествовать по странам, считающимся опасными, то лишь потому, что в этих областях обладаю достаточной профессиональной подготовкой. Разборки с амбалами и прокурорами в сферу моей квалификации не входят. Оставалось залечь поблизости и дожидаться удачного шанса, время от времени напоминая о себе мелкими знаками внимания. Но отступать я не собирался, да уже и не смог бы, наверное.

Нетрудно догадаться, что в Эйлат я приехал в довольно мрачном настроении.

Сотрудники Хай-Бара тепло со мной попрощались, а Беня потихоньку выдал на дорогу пять кило газельего мяса. Он теперь был вполне доволен жизнью, так как целыми днями торчал на наблюдательной вышке среди пасущихся ослов и куланов (любой нормальный человек там рехнулся бы от скуки и жары). Управление, правда, выдало мне вдвое меньшую зарплату, чем обещало, но в Израиле лучше не трепать себе нервы из-за подобных мелочей, особенно если ты «оле хадаш» (новый иммигрант).

Я поселился в BW-притоне и устроился на стройку, точнее, на разборку — мы разбирали старый павильон аттракционов. Мой новый начальник был ирландец, а весь штат он пригласил на зиму из своей родной деревни. До тех пор я самонадеянно полагал, что знаю английский, но из того, о чем они говорили, понимал в лучшем случае половину. Платили неплохо, и рабочий день был коротким, хотя достаточно напряженным. После работы я купался, полчасика отдыхал на пляже и отправлялся в притон. Путь мой проходил мимо Анечкиного подъезда, но она к тому времени уже возвращалась из школы, так что я совсем потерял надежду ее увидеть.

Шанс представился неожиданно. Через пару дней мне повстречался Беня.

— Иду к Боре, — сказал он, — у них кобель заболел. Пойдем, подержишь, пока я его осматривать буду.

Увидев меня, Анечка очаровательно покраснела и, ничего не сказав, ушла на кухню.

Пока мы возились с Роки, жирным белым бультерьером, я пару раз замечал ее взгляд в зеркале, удачно оказавшемся на распахнутой кухонной двери. Подрезав псу когти, мы выпили с Борей народного напитка русских иммигрантов — воды с сиропом. Работа в автомастерской приносила достаточно неплохие деньги, но семье никак не удавалось избавиться от укоренившейся за три года привычки экономить на мелочах.

Я быстро сочинил маленький, довольно халтурный стишок, завернул в него коробочку с припасенной на случай встречи серебряной цепочкой (нет, я не грабил прохожих, но где достал, не скажу) и все это оставил на ее столе под первой страницей раскрытой книжки.

А назавтра была суббота, поэтому мы с Беней стрескали шаурмы в арабском кафе и вечерним автобусом укатили в Хай-Бар. Милая черненькая Мини и ее не менее симпатичная подружка Соли уже сидели на крылечке Бениного дома, ласкаясь, как пара горлинок. В этот раз, уже не помню, почему, мне досталась Соли, но, честное слово, жалеть об этом не пришлось.

Ане

Порой тоскливо, как в пустыне,

И никакой надежды нет,

Но вслух твое прошепчешь имя —

И вновь в туннеле виден свет.

Ночуют все в домашних гнездах,

А я в притоне, как в дупле,

Но только вспомню глазки-звезды,

И сразу на сердце теплей.

В чужом краю не мед, конечно,

Где «эйн дира, эйн хавера",

Но лишь представлю стан твой нежный —

И сплю с улыбкой до утра.

И нет проблем на свете больше,

И все заботы — ерунда,

Пока твой голос-колокольчик

Могу я слышать иногда.

7. Дворник

Долго трудиться на стройке мне не пришлось. Однажды утром, придя на работу, я обнаружил, что павильон, который мы с таким энтузиазмом разбирали, обрушился сам. Нам потребовалось всего полдня, чтобы располосовать автогеном обломки металлических конструкций и загрузить их в самосвал.

Так я стал безработным. Меня ждало городское дно — «плешка» перед универмагом, на которую каждое утро собирались бичи, неустроенные иммигранты, алкоголики и наркоманы, а также зимующие хиппи. Дерево над «плешкой» почему-то облюбовала для себя огромная стая тристрамовых скворцов — крикливых птиц, гнездившихся в каньонах Аравы, а на зиму собиравшихся в Эйлат. Поэтому утренняя работорговля проходила под истошный ор стаи. Работодатели подъезжали на машинах, набивали кузов бомжами и развозили по стройкам, свалкам и складам.

Хотя зимой в Эйлат с его теплым климатом собирается множество люмпенов, работы хватает на всех. Город возник совсем недавно, продолжает расти, и проблема занятости здесь не стоит так остро, как в других частях страны. Зарплаты тоже повыше, правда, из-за отсутствия арабского рынка трудно достать дешевые продукты. А главное преимущество Эйлата в том, что это туристический центр, где больше говорят на английском, чем на иврите.

В первое же утро на «плешке» меня выделил из толпы наметанный глаз Эли, начальника всех городских дворников. Американский студент, участок которого располагался в верхней части города, возвращался домой, и Эли приехал подыскать замену. Так я стал дворником.

За годы общения с преимущественно иммигрантским контингентом Эли немного выучил русский и изъяснялся с помощью смеси ругательств на иврите, идише, арабском, польском, русском и английском. Обучение не заняло у меня много времени. Мне достался дорогой квартал, застроенный в основном особнячками с палисадниками, единственным мусором там были лепестки цветов. Только возле двух высоток скапливался кое-какой мусор, но его собирали за меня нищие бомжи, которые каждой тряпке находили применение. Оставшуюся мелочь уносил ветер. С работой я справлялся за час. На второй день моей службы Эйлат накрыл первый зимний дождь — короткий, но яростный, словно наши летние грозы, после него улицы долго сияли чистотой.

Прямо за последней улицей открывались выходы каньонов, разветвленным лабиринтом пронизывавших горы над Эйлатом. Далеко заходить в них мне редко удавалось — в любой момент мог подъехать с проверкой Эли, и надо было изображать трудовую деятельность, размахивая метлой.

Тем не менее я обследовал весь лабиринт, по большей части лишенный растительности. Лишь в одном очень глубоком каньоне росли три дерева, на которых жила семейка даманов; в другом месте было немного кустарника и лисья нора; в третьем — пятно травы и пресная лужица. По вечерам на скалах вокруг лужицы лежали с биноклями десятки приезжих birdwatcher'ов, потому что к ней слетались на водопой редкие и очень красивые ночные птицы — рябки Лихтенштейна.

Собственно, интересных птиц много было даже в самом городе. Мои соседи по притону порой засекали какую-нибудь редкость, сидя в пивняке. Синайские пустынные куропатки паслись в сквере у автовокзала, ожереловые попугаи кормились финиками в кронах пальм на набережной, восточные рифовые цапли собирали по утрам мусор с пляжей, а сокола высматривали добычу с телевизионных антенн.

Однажды, идя за покупками, я услышал над головой крик и, подняв голову, успел увидеть атаку сокола-шахина на стайку попугаев. Он на миг завис на месте, а потом со свистом обрушился на них, словно блик света на лезвии падающей секиры.