Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина - Страница 23

[4] Калигула — театральная пьеса в 4 актах, написанная А. Камю и изданная в 1944 году. В 1945 году поставлена в театре Эберто Полем Эттли. Роль Калигулы исполнял Жерар Филипп.

[5] Эберто — французский театр, расположен на бульваре Батиньоль, 78 XVII округа Парижа.

[6] Жак Дорио — французский коммунистический и фашистский политик. В 1924–1934 — член политбюро ЦК Французской коммунистической партии. В 1936–1945 — лидер ультраправой Французской народной партии. Коллаборационист Второй мировой войны.

Будто ответом на его мысли, в комнате неожиданно раздался щелчок, и она на мгновение осветилась неверным светом огня. А потом во тьме медленно поплыл запах табака.

— Новогодний сюрприз, — донесся до него негромкий низкий голос. Определенно женский. Определенно знакомый. Но для того, чтобы рыться в воспоминаниях, нужно быть трезвым. Или хотя бы не задыхаться. Наверное, та, что говорила, задыхалась тоже, потому что почти сразу зашлась сильным кашлем.

— Не умеете курить — не стоит и начинать, — проворчал Анри.

— Глупости! Никто не начинает, умея заранее. Хотите?

— Черт с вами, давайте.

В его пальцы вложили отчаянно желаемую сигарету. Он затянулся. Привкус табака перемешался с привкусом металла. Или крови. Но вслед за ней он не закашлялся, нет. Что ж он? Мальчишка?

— А к вам так запросто и не подберешься, — снова проговорила вошедшая женщина.

— Я теперь прямо свихнуться, какая важная птица, — хохотнул Анри.

— Ветеран войны, герой Хюэ, надежда французской армии…

— Вы слышали?

— Личный друг генерала Риво, подполковник Анри Юбер, — продолжала она, не отклоняясь от заданного курса и добила его финальным: — Видите, я запомнила. А то вдруг и правда придется о вас в газете прочитать, а я и знать не буду, что курила с таким выдающимся человеком одну сигарету на двоих.

— Стояли где-то рядом?

— За вашей спиной. От первого до последнего слова. Вы потом прошли мимо и, как последняя скотина, не узнали меня, — рассмеялась она.

— Все в масках, все одинаковые, — лениво отмахнулся Юбер и сделал еще одну затяжку. Ни черта он не помнил. Никого за своей спиной. Но если она болтает — пускай болтает. Звук ее голоса приятно касался мыслей, наполняя его череп, как ванную наполняет пар от горячей воды. Он медленно откинул голову на спинку кресла и повернул ее туда, где, должно быть, стояла эта неузнанная. В полумраке только силуэт. Свет с улицы выхватывал белую кожу лица и оголенных плеч.

— Вы свою очень эффектно сняли. Я покорена! Уверена, и они тоже, — раздалось в ответ. Женщина шагнула ближе и оказалась совсем рядом. Потом соскользнула на подлокотник. Ее рука легла на спинку прямо за его затылком, чуть касаясь волос. — И зачем было так напиваться?

— Ты одна пришла? — охрипшим враз голосом спросил Анри. Наверное, для того и напился, чтобы сейчас вот так охрипнуть от ее близости.

— Нет, конечно! Я же не подполковник, чтобы быть на короткой ноге с генералом Риво!

Юбер сглотнул. В темноте закинул свободную руку вверх, за голову, и нашел ее пальцы в шелковых перчатках. Она ладони не убрала. И неожиданно вцепилась в его — крепко, будто бы чего-то боялась. Или здоровалась после долгой разлуки. От горячего пара, наполнявшего череп, в его висках застучало. Или это от ви́ски застучало? Следом ухнуло сердце, и Юбер успел вдохнуть полные легкие воздуха, от которого трещала едва сшитая совсем недавно грудная клетка, прежде чем податься к ней и коснуться губами ее обнаженного плеча.

Пахла она одурманивающе.

Остатки трезвости снесло прочь.

Да и она тоже пьяна, не иначе. Чем еще можно объяснить то, как обхватила его голову, как прижала ее к груди, как быстро ее ладони заскользили по его затылку и по шее на спину?

Всего несколько мгновений до сдавленного женского стона, сбивающего запреты в эту ночь — сигарета, которую она начинала курить, а он заканчивал, летит куда-то на пол.

Женщина у него на коленях — перетащил, буквально сдернул с подлокотника на себя. И жадно целовал ее рот, который и не разглядел во тьме. Горячо. Господи, как горячо. Во рту у нее горячо. Кожа у нее горячая. Или сам он сейчас пылает? И руки его, отчаянно ищущие голое тело, не скрытое шелком платья, уверены, что его, этого мягкого и тонкого тела, они уже когда-то касались. Знают. Вспомнят. И запах тоже — одурманивающий — вспомнят. Пусть маска, пусть мрак, пусть хмель.

И слышно только срывающееся дыхание, потому что замерло, остановилось, перестало существовать даже время — иначе почему не играет оркестр? Он ведь играл еще секунду назад.

Взрыв был неминуем.

Он и прозвучал.

Звоном бокалов и веселыми криками, возвещавшими о приходе сорок девятого. Она вздрогнула в его руках, и он ее отпустил. Не ушла. Сидела, собираясь с духом. А потом медленно произнесла:

— Счастливого года, Лионец.

И соскользнула, выскользнула, исчезла, растворившись в воздухе, но попросту выйдя за дверь. Комната на мгновение озарилась светом из коридора. И все, что он успел разглядеть, это то что она маленькая. Мельче воробушка. И платье на ней алого цвета. Кажется, он и правда видел что-то такое кровавое, мелькавшее среди людей. Будто сквозь пелену.

Выдохнул, чувствуя, как судорога возбуждения прокатилась по телу, как связало в узел кишки. Рука потянулась к воротнику мундира, галстуку, рубашке. Расстегнуть, расслабить, еще расстегнуть. Пальцы мелко подрагивали, в голове шумело — одна на другую ложились мысли, которых он не успевал ни понять, ни запомнить. Каша. Каша, от которой его мутило. А где-то там, на полу, окурок. Должно быть, истлел. Найти? Найти.

Юбер встал с кресла. На ногах еле-еле держался, герой-любовник хренов. Но шагнул он не в поисках выключателя, чтобы зажечь свет, а к окну. За которым мело-мело-мело без передышки. Почти так же, как бросало его, без возможности хоть на мгновение остановиться. «По всей Франции эта напасть», — вспомнился ему недовольный голос старого шофера. И черт его знает, когда это закончится. Анри потянулся к створке, чтобы открыть это окно, не дававшее ему сделать вздоха. Дернул. Распахнул. Снег и ветер зло ударили в лицо. Он открыл рот, хапая воздух, как рыба на суше. Потом прислонился виском к стеклу, продолжая крепко сжимать ручку и все еще надеясь хоть немного прочистить мозги. Не помогало. В этих самых мозгах низким женским голосом раз за разом отчетливо звучало: «Лионец. Лионец. Лионец».

Помада.

Черт бы подрал эту помаду!

Насыщенного цвета вермильон, оттереть который вокруг контуров губ — задача весьма непростая. Но Аньес остервенело терла. Сколько времени у нее? Наверняка Гастон уже хватился. Этот поцелуй она ему задолжала. Первый в году. Обещано ведь.

Но даже мысль о том, чтобы показаться на люди, была ей отвратительна. Надо осознать. Понять. Подумать. Но именно для «подумать» уже поздновато. Счет на секунды.

Кое-как приведя себя в порядок и заново накрасив губы, Аньес де Брольи торопливо мчалась коридором назад. Туда, где музыка, где свет, где люди, мундиры, бокалы, где она хватила лишнего. Где Гастон.

Гастон сидел за их столиком и весело болтал с Малышом Роже. Малыш Роже из «Ле Фигаро Литтерер» — тридцати пяти лет от роду. Бородатый и тучный. Решал кому быть великим, а кому нет. Они с Гастоном поладили, похоже. Но едва увидев ее, Леру вскочил со стула.

— О, вот и ты, моя дорогая! — радостно улыбнулся он ей. — Все пропустила!

— Самое главное я принесла с собой, — рассмеялась она, приблизившись и протягивая ему ладонь. Он захватил в плен ее пальцы, которые даже сквозь ткань перчаток помнили прикосновения совсем к другому мужчине. А когда Гастон склонил к ней голову и прикоснулся губами к ее плечу, вопреки правилам приличия, будто бы он в борделе, а не в высшем обществе, она внутренне содрогнулась.

Не видел? Конечно, не видел. Не мог.

— И что же это? — вкрадчиво спросил Леру, заглядывая в ее глаза. Ее спасло то, что и он тоже успел надраться. Потому оставалось доиграть эту партию до конца. Она обласкала его нежным взглядом и жизнерадостно проворковала в ответ: