Ветер в траве - Динец Владимир - Страница 7

В музее собраны всяческие редкости: яйца динозавров, гигантские стволы окаменевших деревьев, чучело красного волка (в Монголии он на самом деле желтовато-серый), каменные наконечники стрел. Последнее, собственно, редкостью назвать трудно. В Гоби валяется множество всевозможных ножей, скребков, топоров и прочих памятников каменного века. Где-то в Северной Гоби есть так называемая Кремневая Долина (не путать с Silicon Valley в Калифорнии) — там, говорят, труднее найти необработанный камень, чем камень со следами обработки. Это месторождение кремня использовалось охотниками всей Монголии на протяжении тысяч лет.

Наступил вечер. Умолк хор насекомых, потянулись на ночлег огромные стаи садж — быстрых длиннохвостых птиц, похожих на голубей. Маленькие соколки — степные пустельги бросили охоту на саранчу и попрятались в норы. Поползли на свет ламп странные насекомые. Сначала появились неуклюжие полосатые жуки-корнегрызы, потом здоровенные кузнечики со смешным названием «степной толстун». Увы, в наших степях всю эту симпатичную живность можно увидеть лишь при очень большом везении.

В полночь меня потихоньку подбросили к турбазе. Коолт уже ждал меня, спрятавшись в тени и нервно озираясь по сторонам. Мы выкатили за ограду джип, загрузили его бензином, водой и продуктами из ресторана, бесшумно завелись и поехали через горы.

За Гурван-Сайханом лежит уже настоящая пустыня, Заалтайская Гоби. «Говь»

по-монгольски означает просто «пустыня» или, точнее, «пустынная впадина». Едва перевалив горы, мы оказались в песках Хонгорын-Элс, море высоченных барханов с редкими кустиками саксаула. Там я немного свернул с дороги, чтобы поискать тушканчиков, и, как выяснилось, не зря. Кроме мохноногих тушканчиков, которые скачут по всем барханам от Волги до Пекина, мне встретились несколько очень редких длинноухих — это совершенно фантастические создания, которые в основном состоят из огромных ушей, острого носика, усов и хвоста.

На рассвете мы покинули пески и покатили между низких хребтов на запад. Вокруг тянулись ровные пространства сверкающей на солнце разноцветной щебенки, чаще всего черной (точнее ярко-черной, цвета харбаран, как говорят монголы). Изредка пейзаж оживляло появление джейранов, лисы или пустынной дрофы — джека. Один раз через дорогу с невероятной быстротой промчалась змейка — полосатый полоз. Вообще змей в Гоби очень мало из-за холодных ночей.

Трасса, по которой мы ехали, в старину называлась Дорогой Ветров — она соединяла Восточную Монголию с Джунгарией. В те времена монголы практически не жили в пустыне, лишь пересекали ее по караванным путям. Сейчас тут тоже очень мало людей: в одном из виденных нами сомонов было ровно восемь домов, а это был центр огромной территории.

У поселка Но„н («гoсподин») мы миновали несколько потухших вулканчиков, черных и мрачных, а несколько дальше обнаружили пятиметровый ствол окаменевшего дерева — кажется, болотного кипариса. Он и сейчас растет в поймах рек юго-востока США, вот только динозавров в кипарисовых лесах, увы, теперь не водится.

Мы свернули с дороги к подножию гор Нэмэгэту, чтобы найти котловину под тем же названием — это крупнейшее в Монголии динозавровое кладбище и очень красивое место. Но отыскать туда дорогу нам так и не удалось. Тогда мы решили в оставшееся до темноты время попытаться проехать как можно дальше на запад, в Большой Гобийский заповедник. Когда начало темнеть, впереди показался новый массив песков, а дальше — саксаульник. Мы отыскали глубокое сухое русло с относительно ровным дном, которое вело через пески. Я аккуратно вел машину по этому узкому «коридору», а Коолт тихо дремал. Вдруг за очередным поворотом передо мной возник здоровенный верблюд. Будь я фанатом верблюжьих гонок, никаких денег бы за такого не пожалел: маленькие горбы, длинные крепкие ноги, легкая голова — красавец!

Он тут же доказал, что действительно достоин участия в гонках: оттолкнулся всеми четырьмя ногами, взметнув тучу пыли, и с быстротой хорошего коня помчался по оврагу. Я нажал на газ, и джип запрыгал по ухабам, словно укушенный скорпионом джейран. Коолт проснулся и вцепился в меня с криком «Стой, машину сломаешь!»

Свернув за поворот, мы увидели, что впереди борт оврага осыпался. Верблюд легко, как пушинка, взлетел на крутую осыпь и был таков.

Первым делом я вылез из джипа, посмотрел на следы зверя и убедился, что это действительно хавтгай — дикий верблюд. Он сохранился только в Заалтайской Гоби и в количестве всего нескольких сотен, так что нам здорово повезло. Потом я хотел дать по шее Коолту, но сообразил, что он был прав. Если бы с машиной случилось что-нибудь серьезное, мы бы, конечно, в конце концов выбрались отсюда, но с работы его бы точно выгнали, а работа в Интуристе — это шанс, который бывает раз в жизни.

Вскоре русло кончилось, выведя нас на обширную площадку мокрой глины со множеством следов. Пока не стемнело окончательно, я бродил вокруг в надежде отыскать следы ирвэса (снежного барса) или мазаалая — гобийского бурого медведя, которого осталось всего несколько десятков штук. Их не оказалось, зато там были следы еще двух диких верблюдов, чоно (волка), шарунэг (лисицы) и множества джейранов.

Набрав сухого саксаула, мы развели костер и поужинали. К чаю на свет выбежала здоровенная черная фаланга — мохнатое страшилище размером с блюдце. Не успел я ее толком рассмотреть, как Коолт сунул мне за шиворот что-то столь же мохнатое и зубастое, пояснив: «зусаг».

Прошло не меньше минуты, прежде чем я отловил зусага у себя под рубашкой и выяснил, что это не фаланга, а очаровательный хомячок Роборовского — безобидная пушистая крошка. Более крупные хомячки по-монгольски называются «шишуухэй».

Полюбовавшись зрелищем шикарного звездного дождя, Коолт пошел спать, а я вооружился фонарем и отправился изучать фауну песков. Ночь была просто восхитительной. Под сплошь усеянным яркими звездами небом причудливо извивались корявые стволы саксаула. Этот призрачный лес населяли вполне соответствующие обитатели. По песку мягкой кошачьей походкой крались гекконы Пржевальского с чудесными золотистыми глазами и нежной «замшевой» кожей. Бесшумный, как тень, пролетел сыч, вспыхнула вдали пара зеленых точек — глаза корсака, отразившие свет фонаря. Со стороны гор донесся еле слышный волчий вой, прошуршал песком ветер, треснул сухой листок под лапками тарантула… Люблю пустыни по ночам!

Утром нас разбудил щебет птиц, отовсюду слетавшихся к маленькой луже в середине глиняного пятна. Десятки пустынных вьюрков, завирушек и саксаульных воробьев, казалось, могли бы выпить всю лужу за пару дней, но, видимо, грунтовые воды продолжали потихоньку просачиваться с гор вдоль сухого русла. Чуть позже прилетели два чернобрюхих рябка — солидные толстенькие птицы. У самцов некоторых видов рябков перья на груди устроены таким образом, что удерживают воду — птицы смачивают их на водопое и таким способом доставляют воду птенцам. Я долго наблюдал за рябками в бинокль, но не заметил, чтобы они смачивали грудь.

Нам пришлось вернуться по сухому руслу назад и объехать пески с юга. Вскоре мы встретили пастуха, который обрадовал нас сообщением, что мы уже на территории Баян-Хонгорского Аймака. Кроме того, он рассказал, что пески называются Ингэн-Хроверийн-Хоолой и что там живет около десятка диких верблюдов. Монголы очень хорошо отличают их от домашних и даже называют другим словом (домашний называется не хавтгай, а тэмээ). Дальше к югу, по его словам, лежала местность Аймишигтай-‚р-Омхий (первое слово означает ужасный, жуткий, второе — дурной знак, а третье — вонючий или тухлый). Заинтригованные столь многообещающим названием, мы поспешили туда, но ничего интересного не обнаружили.

Позже оказалось, что надо было ехать на запад — тогда мы бы вскоре оказались в оазисе Эхин-Гол, где находится биостанция. Теперь же путь на запад нам преграждали горы Цагаан-Богд, а на юг — китайская граница. Пришлось повернуть на восток. Стараясь держаться подальше и от границы, и от гор, мы потихоньку возвращались обратно.