Очень храбрый человек - Пенни Луиза - Страница 3

Она писала их такими, какими они были, со всеми их морщинками, пятнышками и припухлостями. Но что ей действительно удалось передать своими смелыми мазками, так это их чувства.

Эти портреты ворвались в мир живописи, их восхваляли, называли революционными. Говорили, что она вернула традиционную форму, но вдохнула в нее новую жизнь. Ее портреты светились. Радостью. Жизнью. Иногда тревожили, потому что одиночество и горькая печаль на некоторых лицах стали очевидными.

Ее портреты женщин были вызывающими, смелыми и дерзкими.

И сегодня, в это апрельское утро, многие из этих женщин присоединились к Кларе в бистро. Когда-то они праздновали здесь ее успех. Теперь пришли с утешениями.

– Они сами не понимают, что говорят, – сказала Мирна. – Просто пишут что-то злобное, низкое.

– Но если я верила им, когда они хвалили мои работы, то не должна ли поверить им и на этот раз? – спросила Клара. – Почему они были правы тогда, но ошибаются сейчас?

– Потому что они не художественные критики, – ответила Рейн-Мари. – Я уверена, многие из них и на выставке-то не были.

– Художественный критик «Нью-Йорк таймс» только что выложил пост, – сообщила Рут. – Он пишет, что в свете этой катастрофы собирается вернуться к твоим ранним работам, портретам, и посмотреть, не ошибался ли в их оценке. Дерьмо собачье. Он же не о моем портрете, правда?

– Фак-фак-фак, – пробормотала Роза.

Утка сидела на коленях у Рут и посматривала на всех с недовольным видом. Впрочем, утки всегда чем-нибудь недовольны.

– Все будет в порядке, – сказала Мирна.

– Я тоже в это верю, – проговорила Клара, проводя пятерней по своим густым волосам, отчего они встали дыбом, сделав ее похожей на умалишенную.

Рут же, которая почти наверняка была настоящей сумасшедшей, напротив, выглядела абсолютно собранной.

– Хорошо, что никто не увидит твоего говна, – сказала Рут. – Кто ходит на выставки миниатюр? С какого перепуга ты вообще согласилась участвовать в коллективной выставке крохотных картин маслом? Это то, чем занимались скучающие светские дамы в восемнадцатом веке.

– И многие из них были гораздо лучше, чем их современники-мужчины, – заметила Мирна.

– Верно, – кивнула Рут. – Похоже на правду.

Роза закатила свои утиные глаза.

– Твое дело – портреты на больших холстах, – не унималась Рут. – Зачем писать маленькие пейзажи?

– Я хотела расширить сферу деятельности, – объяснила Клара.

Рут подняла брови:

– Создавая миниатюры? Немного иронично.

– Вы видели эти работы Клары? – спросила Рейн-Мари.

– Мне не нужно их видеть. Я их обоняю. Они пахнут, как…

– Может быть, лучше посмотреть, прежде чем комментировать?

– Зачем? Они наверняка шаблонные и банальные.

– Ты что, снова и снова пишешь одно и то же стихотворение? – спросила Мирна.

– Нет, конечно, – ответила Рут. – Однако я не пытаюсь писать романы. И там и там слова, это верно, но я знаю, в чем я хороша. В чем бесподобна.

Мирна Ландерс тяжело вздохнула и переместила свой немалый вес в кресле. Как бы ей ни хотелось возразить Рут, она не могла. Факт оставался фактом: их старая соседка по Трем Соснам, пьяница и скандалистка, была блестящей поэтессой. Хотя и неважным человеком.

Рут издала звук, который можно было принять за смех. Или за отрыжку.

– Я сейчас скажу тебе, что смешно. Ты терпишь неудачу и сгораешь, пытаясь сделать что-то новое, а Арман уничтожает свою карьеру, соглашаясь вернуться, чтобы делать то, что он делал сто лет назад.

– Никто не терпит неудачу и не сгорает, – возразила Рейн-Мари и снова взглянула на часы.

Атмосфера в конференц-зале все больше накалялась.

– И как это будет работать? – спросил один из агентов. – Мы получаем двух старших инспекторов?

Все посмотрели на суперинтенданта Лакост.

– Non[6]. Старший инспектор Бовуар будет исполнять свои обязанности до отъезда в Париж.

– А Гамаш… – начал другой агент.

– Старший инспектор Гамаш. Это просто переходный период в несколько недель, только и всего, – сказала Лакост, стараясь выглядеть увереннее, чем была на самом деле. – Это неплохо. У отдела будут два опытных руководителя.

Но мужчины и женщины в зале не были идиотами. Один сильный руководитель – это хорошо. Когда их двое, начинается противостояние. Противоречивые приказы. Хаос.

– Они много лет работали вместе, – продолжала Лакост. – Прекрасно сработаются и теперь.

– А вам не было бы досадно получать приказы от бывшего подчиненного?

– Конечно не было бы.

Но несмотря на раздражение, Лакост знала, что это вполне закономерный вопрос.

Сможет ли Бовуар заставить себя отдавать приказы своему прежнему начальнику и наставнику?

И самое главное, сможет ли бывший старший суперинтендант подчиняться таким приказам? Гамаш, при всей его уважительности, привык руководить. И руководить Бовуаром.

– Но тут ведь не только это, правда? – сказал полицейский постарше.

– Есть что-то еще? – спросил его молодой агент.

– Ты не знаешь? – Полицейский огляделся вокруг, намеренно игнорируя предостережение во взгляде Лакост. – Гамаш не только начальник Бовуара. Он его тесть.

– Шутите, – сказал агент, понимая, что тот не шутит.

– Non. Он женат на дочери Гамаша, Анни. У них есть ребенок.

Хотя семейная связь Гамаша и Бовуара не была тайной, никто из них двоих особо ее не афишировал.

Один из агентов за столом фыркнул и оторвался от своего смартфона:

– Они всерьез принялись за него. Вот послушайте…

– Non, – сказала Лакост. – Я не хочу это слушать.

У двери послышалось какое-то движение.

Все повернулись, потом вскочили на ноги.

Старшие отдали честь. Молодые на мгновение растерялись.

Некоторые из находящихся в зале не знали Армана Гамаша лично. Другие не видели его несколько месяцев. С того жаркого июльского дня в лесу. Воздух был наполнен вонью выстрелов и криками раненых. Когда дым рассеялся, они увидели главу Квебекской полиции с пистолетом в руке. Тащившего мертвое тело по красивому лесу.

Догадывался ли Гамаш тем летним утром, надевая чистую белую рубашку, костюм и галстук, что день у него закончится таким вот образом? Кровью на его одежде. И на руках.

В тот душный день он проснулся старшим суперинтендантом Квебекской полиции. Уверенным в себе руководителем. Вынужденным, сжав зубы, пойти опасным путем.

Ближе к вечеру он вышел из леса разбитый.

И вот он вернулся.

Став лучше? Став ожесточеннее?

Вскоре им предстояло понять это.

Глава вторая

Человеку, стоявшему у двери, было под шестьдесят. Высокий, не грузный, но крепкий. Чисто выбритый. И пусть не классически красивый, однако более привлекательный и определенно более благородный, чем пытались внушить молодым агентам фотографии, помещенные в социальных сетях в то утро.

Слегка вьющиеся волосы Армана Гамаша, некогда темные, теперь почти полностью поседели. Цвет лица у него был как у человека, который много часов проводил в бескрайних полях, во влажных лесах, по колено в снегу, разглядывая трупы. И преследуя тех, кто сделал это.

Он выглядел как человек, который многие годы нес на своих плечах тяжелый груз ответственности. Которому приходилось делать жестокий выбор.

Морщины на его лице говорили о решительном характере. Об умении сосредоточиваться. О заботах, растянувшихся на годы. И о скорбях. Растянувшихся на десятилетия.

Но под взглядами агентов на этом лице появилась улыбка, и они увидели, что самые глубокие из его морщин – в уголках глаз.

Морщинки смеха. Выраженные гораздо ярче, чем те, что были порождены заботами и болью. Хотя все они встречались, перемешивались, пересекались.

А еще был безошибочно узнаваемый шрам на виске. Как визитная карточка. Отметина, делавшая его непохожим на других. Шрам пересекал морщины забот и смеха. И за ним стояла отдельная история.