Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 6

Странно было, я её прошу о старушке, говорю как ей тяжело в монастыре будет, что жалко её, что хорошая она, а императрица только смотрит на меня таким долгим-долгим взором и молчит… Так я тогда и не понял, что же она решила, но её действия сказали за себя сами — Марфу оставили при дворце. Мы с ней иногда гуляли по саду, и старушка долго рассказывала мне про своё детство, про папеньку, маменьку и братца Петеньку…

Тем временем в армии Фермор был отстранен от командования. Мало того, что он командовал армией не очень удачно, так ещё и провороваться умудрился. Его сменил Салтыков, который неожиданно у Кунерсдорфа наголову разгромил самого Фридриха. Король бежал с поля боя и впал в полное отчаянье. Но Елизавета болела всё больше и больше, интриги при дворе множились, а главным претендентом на престол оставался всё ещё, испытывающий к прусскому королю самые теплые чувства, Петр Федорович.

Боясь того, что, в случае внезапной смерти императрицы, победитель Пруссии окажется в числе первейших недругов нового государя, Салтыков начал вилять, перессорился с союзниками и отступил. После чего был заменен на Бутурлина, который повел себя ещё хитрее и от серьезных боевых действий вообще уклонялся.

У меня складывалось ощущение, что власть в государстве как бы зависла, все ждали смерти тётушки, все делали ставки, кто будет ей наследовать и в какие сроки это случится. Я же больше всего хотел, чтобы тётушка жила подольше и чтобы она успела отпраздновать победу в этой войне, которую она заслужила, которую наша армия фактически уже выиграла и её окончанию мешала только эта мышиная возня.

А Бехтеева внезапно отставили от обязанностей обучать меня. Я уже давно перестал ныть и просить о его замене, так что назначение Никиты Панина, скорее всего, было результатом интриг против клана Воронцовых, который неимоверно усилился и уже активно пытался просунуть одну из своих представительниц на место моей мамы. Панин, будучи креатурой Бестужева, был лютым врагом Воронцовых, и его назначение было попыткой уравновесить их влияние.

Вот тут я понял, как хорош был Бехтеев, ибо Панин был просто фантастический сноб. Видимо именно так он представлял себе образ аристократа, которому он хотел соответствовать. Простых людей он за людей не считал вообще. Все, что ему не нравилось, он просто пропускал мимо ушей. Кошмар, а не человек. С такими работать я никогда не любил, а приходится. Хотя и на него нашелся ключик. Он был очень тщеславен и чрезвычайно самоуверен.

В общем, учиться мне стало сложнее, и я начал лить в уши всем, начиная с самого Панина и тетушки Елизаветы, а так же всем ее приближенным, что хочу заниматься серьезно и прошу подобрать мне преподавателя с высоким знанием науки. Но эффекта от этого не наблюдалось, пока случайно осенью не случился фейерверк, повещенный взятию Берлина нашими войсками. Фейерверк был неплохой, хотя, конечно, не чета тем, что я видел в старом мире…

Настроение у Михаила Ломоносова было безнадежно испорчено. Он в последние годы вообще редко пребывал в оптимистическом расположении духа, а тут просто… Просто хотелось пойти в кабак, напиться до положения риз и набить морду первому попавшемуся немчуре! И он только и думал о том, как он после этого чертового фейерверка это сделает.

В его жизни это был универсальный способ отвести душу. Проклятые немцы! Нет, к немцам Михаил Васильевич, в принципе, относился хорошо. Он, безусловно, уважал Христиана Вольфа, своего учителя, человека с которым он с удовольствием обсуждал свои мысли. Он очень любил свою жену Лизу, урожденную Цильх, иначе никогда не связал бы с ней свою жизнь. Даже лучшим его другом был покойный Рихман…

Но эти проклятые немцы в академии, которые не пускают русских в науку и всячески вставляют палки в колеса лично ему! При содействии своего покровителя Шувалова он получил возможность устроить праздничный фейерверк для всего высшего общества Петербурга. Но ведь при входе встретился ему его личный враг Шумахер со своим затем, лица радостные, сияющие и наглые, криво так на него посмотрели и захохотали! Поубивал бы!

Всё зло от них, немчуры проклятой! Ломоносов просто кипел внутри, прохаживаясь между гостей и раздавая дежурные улыбки и поклоны. И тут к нему подошла сама императрица с маленьким Павлом.

— Вот, Павел Петрович, устроитель сего фейерверка, академик Академии наук Ломоносов Михаил Васильевич! — показала на него племяннику сама императрица.

— Михаил Васильевич! Много слышал про Вас! — заговорил с ним маленький Великий князь. Забавно было смотреть на сего курносого, темноволосого малыша, который, с невероятной серьезностью, смотрел снизу вверх на высокорослого академика.

— Ваше Императорское Высочество! — вежливо ответил Ломоносов.

— Я хотел бы поблагодарить Вас за столь роскошную огненную потеху! — продолжал Павел.

— К Вашим услугам, Ваше Высочество! — настроение у Ломоносова не улучшалось, даже после привлечения внимая самых высоких персон.

Императрица со свитой отошла от них, и они остались практически наедине.

— Михаил Васильевич, мне давно было интересно поговорить со столь славной персоной в мире науки! Меня давно интересовало, а зачем Вы живете и мыслите? — вопрос прозвучал настолько внезапно, что Ломоносов даже почувствовал, как на секунду у него остановилось сердце. Всё плохое настроение и все прочие мысли из головы вылетели.

— Ваше Высочество! Не понимаю сути Вашего вопроса, ибо живу по соизволению Божию!

— Я думал, что Вы Михаил Васильевич, будучи человеком просвещенным и умным, должны хотя бы ставить цели своей жизни. Признаться, когда я спрашиваю себя о смысле моей жизни, то вижу только один вариант — забота о России. Но я же будущий русский император и это моё, Богом данное, предназначение. Но и Вы, наверняка видите для себя некий путь? Что это? Забота о науке, о семье, о Родине? Что, Михаил Васильевич?

— Ваше Высочество, положа руку на сердце, я не могу сказать, для чего я живу!

— А вы подумайте, Михаил Васильевич, подумайте! Ибо хотел я простить Вас стать моим наставником в науках, но как принять мне Ваши рассуждения, если не видите Вы для чего это всё? Для могилы? Что от нас останется? Для меня — память и благодарность потомков, а для Вас?

Ломоносова настолько выбил из колеи данный разговор, что он забыл и думать о проклятых немцах, о желании напиться и побить какого-нибудь прохожего, чем он часто и занимался… Академик ушел с приема по случаю собственного славного фейерверка и бродил всю ночь по Санкт-Петербургу. Прохожие по-привычке шарахались от его фигуры, но на сей раз его не стоило бояться — он думал…

Утром он пришел домой. Супруга его Елизавета, как обычно ждала его нетрезвым и злым, но, к своему удивлению, увидела его в глубочайшей задумчивости. Почти всю их совместную жизнь она знала, что время её мужа делится на две части: когда он работает и когда он пьёт, третьего не дано. А вот сейчас муж её просто был задумчив, но, при том, он не проводил опыты, ни писал или копался в книгах.

Молча зашел в дом, мельком поцеловал её. Поднялся к себе, где провел не более часа. Потом снова вышел к ней и дочери с каким-то просветленным лицом и сказал ей: «Теперь я вижу, куда идти!».

Во дворце в покоях Павла Петровича его уже ждали и сразу проводили в кабинет, где Павел уже ждал его. Посмотрел на него своими серыми глазами и тихо спросил:

— Вы знаете теперь, Михаил Васильевич?

— Наверное, знаю, Ваше Высочество! Россия, семья, наука — именно в таком порядке!

— Россия? Именно она на первом месте?

— Да! Именно она! Ибо думаю о ней больше всего остального.

Великий князь встал из-за стола и прошелся в задумчивости по комнате.

— Я очень рад, Михаил Васильевич, что вижу в Вас такого патриота страны нашей. И надеюсь, что увижу в Вас и своего друга и учителя! Но, есть одно замечание.

— Какое, Ваше Высочество?

— Вы в Петербурге известны даже более чем своими научными открытиями, своими подвигами на поприще Бахуса, а уж с Вашими кулаками лично знакомы без исключения все академики, да и большинство горожан. Став моим учителем, вы будете представлять уже не только самого себя, но и меня также. И репутация у нас будет практически общая. Так что, я бы попросил Вас сделать выводы из сказанного мною. — Михаил Васильевич, молча, со смущенной улыбкой поклонился мне.