Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 35

— Я не понимаю…

— Не волнуйтесь, душа моя! Я, не хочу огорчать Румянцева и идти против его решимости не давать дворянства подлому сословию. Но сам я такого не приемлю — дед мой, Пётр Великий, давал дворянство верным и нужным людям и я так делать считаю нужным и правильным. Те же Ягужинский[89], Ганнибал[90], Шафиров[91] и даже Меншиков[92] славу Российскую приумножили! Документы Вы это предъявите в Санкт-Петербурге, где академик Ломоносов определит Вас в Университет. А вот дальше, я хотел бы предложить Вам вот что…

Еремей Сидоров имел явные способности к языкам, всего за три года обучения в унтер-офицерском классе артиллерийского корпуса он выучил целых три, проявив большое стремление в их изучении, и говорил на них без малейшего акцента. При этом он считался очень неплохим артиллеристом и хорошим техником, однако нелюбовь к математике ограничивала его развитие в науках. Во всяком случае, такую характеристику мне прислали из корпуса.

Сидоров был умён, храбр, честен и верен. Он уже был молиться готов на меня лично и империю. Новоиспечённый прапорщик был идеальной кандидатурой для агента промышленной разведки, которой у нас системно пока не было. А вот острая надобность была. Нужны были технологии металлургии, машинной обработки металлов, лёгкой промышленности. Сами бы мы их, конечно, разработали — но время, время. Его не хватало.

Так что я его уговорил. Конечно, уговорил. Стать моим личным агентом для Сидорова было не просто пределом мечтаний, а чем-то далеко выходящим за эти границы. Ломоносов смог направить его в столь любимый самим академиком Марбург, в качестве студента. А дальше Еремей был баварцем, англичанином и даже пруссаком, и вернулся на Родину только через долгие двенадцать лет.

В том же направлении отправились ещё три капрала и один подпоручик, которые и создали основу новой разведывательной сети, о коей я давно думал.

Давыдова и казаков с башкирами у меня, конечно, забрали. Зачем они мне посреди армии? Зато рядом снова был Потёмкин. Он часто сопровождал меня, мы много разговаривали, иногда выпивали. Я довольно близко сошёлся с генерал-майором Отто Вейсманом. Как-то Отто зашёл к Потёмкину, когда мы сидели у него, да и остался отдыхать с нами. Весёлый, честный и энергичный человек. О нашей троице уже начали анекдоты в армии рассказывать.

Я повадился навещать дом Константина Маврокордата — константинопольского грека из квартала Фанар[93], которого турки назначали то господарем Валахии, то Молдавии. Кстати, в обоих княжествах он стал очень популярным правителем. Маврокордат попал к нам в плен раненым, поэтому и оказался в своём доме в Яссах[94]. Мне его порекомендовали как человека, способного решить любой вопрос в княжествах. Человек, знавший шесть языков, один самых образованных людей своего времени, при этом состоявший в родстве с самыми влиятельными семьями Фанара.

С ним было интересно говорить, он знал так много о международной политике, о финансах, об управлении людьми, что мой интерес к беседам с ним не пропадал.

Хотя, возможно, на частоту наших встреч с ним влияла его дочь, Мария. Внешне она ничуть не походила на Анюту: сероглазая, яркая брюнетка, высокая, стройная, спокойная и очень образованная и умная девушка. Мария была полноправным участником наших бесед, и именно она и уговорила отца начать со мной сотрудничать. Так что и именно семья Маврокордат стала посредником в приобретении продовольствия в княжествах.

Мне было с ней интересно и приятно. Я не хотел себе врать, но я начал к ней привязываться. Я был ещё очень молод…

Глава 10

За этими заботами зима 1771 года и прошла, армия пришла в порядок и увеличилась в составе. По весне должно́ было начаться новое наступление. Армию разделили на три части: основной командовал сам Румянцев, который уже к середине февраля начал переправу на другой берег Дуная, а две небольшие группы под руководством Вейсмана и Олица[95] открыли вспомогательные действия.

Я остался при главной армии, точнее, при провиантских складах около Ясс. Румянцев направился к главной армии турок, под командованием самого Великого Визиря[96], располагавшейся в Бабадаге[97]. Мною был получен приказ, в преддверии осады Бабадага доставить к главной армии большой обоз с припасами и порохом для артиллерии. Фельдмаршал планировал зажать всю турецкую армию в крепости и не ожидал от турок активных действий. Так что, я в сопровождении трёх тысяч казаков и башкир успешно переправил обоз через Дунай и продолжил движение.

Около Мачина казаки нашли проводника-болгарина, который пообещал довести нас до нашей армии у Бабадага быстрее и безопаснее обычного, в обход отрядов башибузуков[98], безобразничавших на дорогах. Мы в максимальном внимании двигались по просёлочным дорогам. Почти уже дошли, когда из передового дозора прискакал казачок с криком: «Там битва идёт!».

Я обернулся на следовавших со мной Потёмкина и Белошапку, кивнул им и поскакал вперёд. Моя охрана и Потёмкин последовали за мной. Около вершины небольшого холма я увидел наш дозор, машущий нам шапками.

— Ваше Императорское Высочество, там наши крепко дерутся!

Мы аккуратно выглянули и увидели действительно сражение. Похоже, Румянцев недооценил готовность турок к битве, а те не стали дожидаться осады и дали генеральное сражение. На равнине сходились наши и турецкие отряды, стоял дым от стрельбы. Силы были примерно равны, турки дрались очень неплохо и пока баланс сражения ещё был не определён.

Однако турецкая артиллерия оказалась прямо под нами. Охранение[99] артиллерии было небольшое и при этом слишком увлечено наблюдением за битвой, и мы могли оказать решительное влияние на результат сражения. Меня аж затрясло.

— Григорий! — обратился я к Потёмкину, — Что ты думаешь?

— Павел Петрович, а что тут думать-то — их бить надо!

— Только без Вас, Павел Петрович! — это уже Белошапка.

— Гриша, ты сдурел?! Там гибнут русские солдаты, а ты мне, Наследнику престола Русского, тому, кто их беречь должен, предлагаешь от схватки устраниться? — меня трясло ещё больше. Гриша понял, что его не послушают и замолчал.

Как потом мне рассказывали, причём даже в Санкт-Петербурге, — это было эпическое зрелище, когда из-за холма с дикими криками, прямо в тыл турецкой артиллерии, с дикими воплями стали вылетать бесчисленные орды башкир и казаков, во главе с гигантом в чёрном мундире на чёрном же коне.

Всё-таки, как люди любят приукрасить действительность! Великаном-то я точно не был — рост в лучшем случае чуть ниже среднего, пусть и в плечах широк. Мундир действительно был чёрный — я должен был отличаться от окружающих, но все свои регалии демонстрировать не хотел. Мне всего шестнадцать лет и щеголять в генеральском мундире было бы глупо. И не скакал я впереди на лихом коне — Белошапка бы меня лично прибил за такое. И был я на кобыле, причём караковой! Я всё-таки так и вошло в придания — гигант, весь в чёрном на огромном вороном жеребце. Хорошо, хоть огнём мы не дышали!

Но эффект был. У страха глаза велики, поэтому бравые турецкие артиллеристы-топчи[100] и даже пехотинцы-янычары, стоявшие в охранении, решили, что русские их обошли и наша кавалерия в несчётном числе сейчас их сметёт. Визирь тоже был шокирован потерей артиллерии. В общем, турки бежали, Бабадаг был взят.