Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 26

Король Станислав начал медленно собирать коронное войско, лениво готовить войну против конфедератов, те тоже не особенно торопились. Пока никто никуда не спешил.

Вот уже в Яицком городке[63] я развернулся. Остановился в доме Меркульевых, и незамедлительно объявил о том, что через два дня я жду всех страждущих справедливости. Собралось несколько тысяч человек, я даже слегка оробел.

Народ собрался с иконами, женками и детьми. Все галдели, но мне удалось добиться тишины и порядка в предъявлении претензий, который тут же фиксировал Потёмкин. Жалобы заключались в нарушении традиций яицкого казачества, самоуправстве и безобразиях верхушки казачества — старшины, в неадекватном и грабительском поведении присылаемых из Петербурга комиссий. Особенно возмутил народ генерал Черепов, который просто перестрелял кучу народа, ограбил станицы и был отозван, так как даже оренбургский губернатор уже начал криком кричать о неадекватности сего деятеля.

Я всё выслушал и пообещал разобраться. Разбирались мы с Потёмкиным и Давыдовым несколько недель, пока не пришли к выводу, что проблемы заключаются в том, что Яицкое войско подчинено военной коллегии, которой абсолютно наплевать на казачью самобытность, причем сами яицкие эту самобытность, в отличие уже от донцов, считают само собой разумеющимся фактором. Пользуясь этим взаимным непониманием, казацкая старшина[64] как обычно пытается стать местными дворянами, к чему все дела и ведет, в этом их, не задумываясь, поддерживает коллегия. Плюс из коллегии и губернии поборы идут, которые, конечно же, оплачиваются отнюдь не старшиной.

Дополнительный маразм ситуации придает то факт, что на Яике большая часть населения — старообрядцы, да и мусульмане есть, а в Коллегии решили использовать казаков как базу для формирования регулярной легкой кавалерии — гусаров. И требуют, от казаков при зачислении в эти новые полки брить бороды, что и для старообрядцев и для мусульман, да и в целом для яицких — решительно невозможно. Ещё и Черепов этот — всё настолько усугубил, слабоумный он, что ли…

Ну, с бородами понятно, отменим, да и из подчинения военной коллегии, по крайней мере яицких казаков, выводить надо, подумаем… А вот что делать с внутренним социальным конфликтом? Старшина, он же естественным образом под себя всё подминает — таково свойство человеческого общества, кулаки — они всегда образуются, как пена на бульоне. А тут вечевые традиции ещё хорошо помнят — будут старшина и простые казаки между собой драться до крови, опять-таки подавлять это придется.

Ладно, попробуем напряжение снять постепенно — подумаем, тут только летом можно домой трогаться — как земля подсохнет, до лета время есть!

Ох, погорячился я со временем. Оказалось, что напряжение тут общественное уже очень сильно. Куда ни ткни — сейчас друг дружку резать начнут. И старшина тут не то, что не ангелы… Ребята ещё хорошо помнят, как здорово пограбить родные города и веси[65], да и своих просто мечтают в рабов превратить — на таких опираться тоже чревато негативными последствиями. Казаков похолопить государству не нужно — они воевать должны, тут и граница — казахи по той стороне уже вовсю бродят, а там дальше и хивинцы[66], и кокандцы[67], и манчжуры[68] и прочей злобной хтони[69] навалом.

К тому же, тогда ещё и войск сюда нагнать придется — и границу держать и казаков несколько десятков лет подавлять — не надо нам это. А старшине надо! Они только об этом и думают, похоже, что и с Череповым они именно об этом договорились, только он туповат оказался и запорол всё. Ох…

Нет, у меня почти полк тут, причем гвардии, но вот казаков давить не хочу. И старшину сходу давить опасно, сильны они, да и разборок тут на несколько лет будет. Приходится ждать и уговаривать. А что делать почти четырнадцатилетнему мальчишке без дел весной? Вот и понеслось …

Звали её Анюта Буранова. Я часто начал видеть эту симпатичную девчонку. Куда бы ни приезжал, с людьми встречаться, так тут в толпе вижу: опять глазки черные на меня смотрят. Да не глазки — глазищи. Ох, и цеплять начали за душу, ведь красивая девчонка, очень даже. Глазищи в пол-лица, волосы светлые, скулы высокие, губы яркие, смешливая, высокая, гибкая — ах, сердце то бьется часто, то вообще останавливается! А Потемкин, вот гад хитрый, как бы между делом: «О, опять Анютка Буранова тут, ох, бедовая девчонка! Дочка Никифора Буранова — справный казак такой. Он уж и вожжами её охаживал, а она носится на лошадке по всему Яику!» — и улыбается в усищи так — отрастил слон боевой!

А тут столкнулся с ней в сенях у Степана Акутина — гостили у него. На Яике мне пить пришлось заново начать учиться, всё-таки взрослый по виду совсем. Вот — паразиты бородатые, их надо уболтать, показать уважение государственное, но без лишнего панибратства. На посиделки с ними до утра у меня Потёмкин есть — здоровый он очень, и выпить мастак.

Вот посидели у Акутина, выпили чуток, поговорили, казачки набрались, и давай играть затевать в «кто кого перепьет», а мне в таких играх участвовать неуместно, я потихоньку так ушел, а тут в сенях она…

И пьян-то не был, так слегка выпил, но похоже, и этого мне хватило. Ох, как тут гормон играет, то в жар, то в холод, то контроль теряю, то робость давит, но тут, как столкнулся с ней, как огонь её меня обжег, сам не знаю, как схватил её… А она уже сама губы ко мне тянет… И как понеслось-то… Весна вокруг, степь цветет — запахи такие стоят, что голова бы кругом пошла, если бы уже не кружилась…

Потом она мне рассказывала, что увидела меня, ещё когда с отцом в Яицкий городок приехала, и не могла уже ни о чем думать. По всему Яику за мной ездила, отец уже действительно и порол, и запирал, пугал, что поймают её ногайцы, али башкиры дикие, и навсегда она пропадет — дурында. Но поделать с собой она ничего уже не могла, хотела со мной рядом быть. Совсем тоже голову потеряла.

— Что ты, Анютка во мне нашла-то? Ведь ростом невелик, волосы серые какие-то, да и курносый я!

— Ох. Царевич ты мой, глупенький! Глаза у тебя, что насквозь прожигают, на тебя даже наша старшина снизу вверх смотрит, да и плечи у тебя, а губы у тебя, ммм…

Да уж, и действительно квадратный я какой-то стал, плечи широкие как у Орловых прям. А что — каждый день и гимнастика, и саблей помахать, и на коне, и пистолеты тяжеленные — всё детство форму держать себя приучал, а что ростом не вышел, что ж поделаешь.

В башке только любовные игры, ничем кроме Анютки не занимался. А Потёмкин и казаки смеются — дело-то молодое! Да ещё и наследник с казаками ближе стал. И маме весело, как же мальчик мужем становится. А письма от неё часто приходили, и в ответ писал и писал. Нет, ну не дело курьеров туда-сюда так гонять — скоро колею пробьют от Яика до Петербурга, да и долго письма идут. Нет, надо Ломоносова озадачить, путь подумает, как быстрее почту организовать — фантазер-то он знатный, а в голове у самого что-то крутилось, но что? Ах, не до этого!

Совсем, дурень, над собой контроль потерял, ни о чем не думал, кроме Анютки. Всю дорогу с ней, похоже на Яике все сеновалы наши были. Сладко-то как тут было! И вот, что и следовало ожидать — Анютка понесла. А вот это не дело… Совсем не дело — внебрачного ребенка себе завести, да ещё на Яике. Ох, Господи, что же я натворил-то! Капитанскую дочку читывал, помню, что Пугачев-то поднял местных под флагом спасшегося отца моего. Все знали, что он не царь, но им всё равно было, а тут явный мой байстрюк[70], про которого всем доподлинно известно…

Фу ты, ну ты! Как схлынуло. Нет, Анютку я не бросил, не разлюбил — нет, но хоть уж головой, наконец, думать начал, а не только чреслами. Лето уже настает, а я проблемы-то не решаю — создаю только… Ведь тут, казачки ко мне присмотрелись, и начали подкатывать с интересными предложениями, объективно говоря, вербовать. Сначала прощупывали, как я отношусь к старой вере, а как поняли, что нормально отношусь, с уважением, — давай агитировать.