Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 34

Нечто подобное творилось с гитлеровской военной машиной. Она прошла Европу, но забуксовала в сорок первом году. А ведь гитлеровская военная машина в отличие от танка управлялась. Генералитет принял Гитлера, принял доктрины национал-социализма, в том числе и о мировом господстве. И все-таки просчет следовал за просчетом. Почему? Ответить на этот вопрос односложно нельзя, но одним из основополагающих факторов явилось то, что, как показывает история, нет такой машины, которая могла бы победить народ. Войны — высшие из авантюр. Они всегда кончались плачевно для всех, кто их развязывал. Посмотрите на карту. Куда делись некогда великие империи, что создавались огнем и мечом? Все эти Александры и Чингизы? Их место оказалось на пыльных полках истории. Бесславно кончили Мамаи, Наполеоны, Вильгельмы. Такая же кончина ждала, ждет других завоевателей. Остаются, развиваются только народы-созидатели.

Что-де касается сорок первого года, то тут мне хотелось бы привести один характерный пример. Представьте себе лето, самое начало войны, Кавказ, то есть тогда еще глубокий тыл. Гитлеровцы выбрасывают своего агента. Грузин, сын эмигрантов, известная на Кавказе княжеская фамилия. Фамилии называть не хочу, слишком велика честь. Так вот, этого агента, прошедшего специальную выучку, сразу после приземления разоблачили обыкновенные пастухи. Они и привели парашютиста в сельский Совет, вызвали представителей органов Государственной безопасности. Мы его допросили. Невероятно, но в разговоре с пастухами он не скрывал своего истинного лица, будучи абсолютно уверенным, что недовольство простых советских людей Советской властью велико, что именно на Кавказе он встретит и понимание, и поддержку. Подобная переоценка силы, возможностей была свойственна всей гитлеровской верхушке. Такая переоценка показывает, что авантюристы не могут ощущать грани реального.

Мы, естественно, пользовались просчетами врага. На протяжении долгих лет войны проводили такие операции, что и сейчас вызывают удивление. Враги наши часто соблазнялись, принимая желаемое за действительное, мы использовали эту веру в своих целях.

Пользовался просчетами врага и Иван Захарович Семушкин. Он успешно справился с заданием потому, и это прежде всего, что хорошо знал психологию бывших лавочников, костоломов, пришедших к власти в тогдашней Германии. Он помог гитлеровцам сосредоточить внимание на желаемом, ударил там, где его не ждали. Отсюда успех операции, относительно малые потери. За время войны ему не раз приходилось летать в тыл врага. Но сорок первый год был особым годом, именно тогда мы сделали первый шаг к победе. Немалая заслуга в этом таких людей, как Иван Захарович Семушкин».

Дружинин Владимир

К вам идет почтальон (Сборник)

К ВАМ ИДЕТ ПОЧТАЛЬОН

1

Сюда, будьте любезны!

Да голову-то, голову нагните: хозяину шестой десяток идет, а дом старше.

Позвольте, я теперь полезу первый, а вы держитесь за меня. С улицы вы сюда как вступили, так, наверно, и ослепли, — правда? Правое перильце чуть отошло, а я всё никак не соберусь приколотить. Дом большой, хворый, тут хоть целый день молотком помахивай, всего не починишь.

Что, крутовато? Вы, небось, на пароходе намаялись, — по трапам вверх и вниз, — а тут опять физкультура и спорт. В городе лестницы посмирнее, да и вообще пути-дорожки там ровнее, чем у нас, всюду тебе замощено, везде лампочка Ильича светит. Хорошо бы и нам ее! У соседей есть, в Пахте, а мы не дожили до такой благодати. Говорят, в нашей речке воды мало.

Устали? Да, лестница для вашей комплекции тяжела. Тут во всех домах такие. Мы тут, в Курбатовке, все корабельщики. Рука корабельщика, она во всем видна. Строит он дом — и, глядишь, лестница ни дать ни взять — судовой трап, а проем в перекрытии узкий, на чердак мы с вами выбираемся словно из люка на палубу.

Сюда! Вторая дверь! Вот, будьте любезны, располагайтесь. Один приезжий, тоже из Чернолесска, всё охал да ахал. В городе бы такую комнату! В сельпо метр выпросил, измерил всю, потом спустился ко мне. «Счастливый вы, — говорит. — Знаете, какая там площадь?» — «Нет, — отвечаю я, — понятия даже не имею». — «У вас, — говорит, — двадцать четыре метра там, наверху, и всё это — излишки!» Что ж, так оно и есть. Пожалуй, у меня и внизу излишки, потому что живу я один, а во всем доме нас всего двое. Недаром Савва, наш председатель колхоза, всех командировочных ставит на квартиру ко мне. «Забирай, — говорит, — к себе, в свою гостиницу».

У меня тут, конечно, всё по-простому. Сами видите, какая гостиница. Пальто вешайте вот сюда, за печку. Портфель кладите.

И садитесь, покорно вас прошу. Нет, не на стул, — на диван, как положено гостю. Диван, правда, самодельный, жесткий — доски, накрытые половиком.

Да, дом большой, а жителей всего двое. Бывало, до войны, дом ульем гудел. Вон на стене, на карточках, сколько нас Мелентьевых, молодых и старых… Вы спросите, где они? Разлетелись кто куда, не подходит им, видишь, Курбатовка. Посередине на карточке, угадайте, кто? Не узнаёте меня? Где же! Двадцать лет прошло! Там я и Савва, наш председатель, в экспедиции, на борту ледокола «Садко». Лежбища морского зверя разведывали. Да, не всегда я был почтальоном. После войны пришлось, после ранения.

Нет, детей в доме нет. Я заметил, куда вы посмотрели. На Кольку, на игрушечного младенца. Это внучка мне подарила. «Тебе, — говорит, — дедушка, без меня будет скучно, так вот тебе мой Колька. Береги его, следи, чтобы не простудился, — он ведь голенький». Посадила младенца на комод, дала ему пучок ковыля.

Вы не в курсе — от природы ковыль такой желтый или красят его?

Прошлый год еще Костя гостил, племянник. Звал я его остаться. Где там! «У вас, — говорит, — на краю света, только Робинзону существовать». Вот как они рассуждают!

Не всякий у нас привыкнет, это верно. Сторонка студеная, иной раз и в июле голландку затопишь. Так ведь и здешние уроженцы и те норовят лыжню проложить отсюда!

Савва всё твердит: «Понимаешь ли ты, Евграф, что у тебя за должность! Сознаешь ли, сколь ответственную роль ты играешь в Курбатовке как почтальон? Не дай бог, залежится у тебя в сумке письмо. Что отсюда может быть? А то, что не получит человек письмо, затоскует, да и даст тягу. И так у нас людей не хватает, а если четкой почтовой связи не будет, ну тогда и вовсе беда».

Насчет моей роли Савва слегка перехватил. Не такая уж она выдающаяся. Не первый год хожу я с сумкой, но дом мой всё-таки пустеет. Как бы и Зина не улетела.

Это соседка ваша, — в комнате рядом. Тоже из. Чернолесска. Вы не беспокойтесь, она вам не помешает. Легкий она человек, легкий, как пташка. Шума от нее не больше, чем от ласточек, — вон там они свили себе гнездо на чердаке, под коньком. Встает она рано, но вас не разбудит, я думаю.

Ну, устраивайтесь. Отдыхайте. А я пойду. Пароход привез почту, до вечера ее надо разнести.

Холодно станет, затопить можно. Сумеете сами? Спички на полке, дрова на чердаке, как выйдете — налево. Июнь нынче не греет. А отчего? Полуночник дует, то есть северный ветер. Пока он не изойдет, тепла не жди.

Интересно всё же, кто вы будете? Я ведь всех знаю, кто у нас бывает. В сельпо ревизию наводит женщина — полная такая, в очках. Как везут ее в карбасе с парохода, по волнам-то, так она всё кричит: «Ой, девушки, хорошо как! Ой, славно бросает!» Морского, видать, племени. Из рыбаксоюза инструктор ездит к нам, так тот тощий, от табака весь пожелтел, против вас вдвое, я бы сказал, более мизерный.