Будьте моим мужем (СИ) - Иванова Ксюша - Страница 42

— Я разъясняю вам обстоятельства произошедшего всего лишь. А вы делайте выводы сами.

Крамской прошелся туда-назад еще раз и уже совершенно другим тоном сказал, а если точнее, попросил:

— Сергей Николаевич, я хотел бы с вами наедине поговорить.

— Хорошо, Владимир Семенович. Эмма Сергеевна, дайте свой телефон дежурному и можете ехать домой. Я вам позвоню.

Он не звонил три дня. По поводу Павла в полиции говорили, что он сидит на сутках. Во встрече с ним мне было отказано. Утро мое начиналось с бессмысленной поездки в участок. Потоптавшись там и услыхав очередной отказ, я отправлялась домой безо всякого результата. Следователь позвонил мне только к вечеру третьего дня. Сказал, что Павел отпущен домой, что заявление Крамской забрал, и дело не получит дальнейшего хода. Я осмелилась спросить о деле Любови Смирновой. На что с тяжелым вздохом Сергей Николаевич сказал, будто бы показания пятилетнего мальчика, который к тому же не говорит, просто не сыграют никакой роли, особенно при том, что у мэра, естественно, имеются связи, что дело это уже прикрыто и начинать его заново просто не дадут.

Я с тоской думала о том, что жизнь полна несправедливостей! Погибла молодая женщина, а никому и дела до этого нет! Никто не наказан, да что там! Даже обстоятельства ее смерти наверняка не известны! И вполне вероятно, что она не сама себя… И вполне вероятно, что Антон (!) — такой приятный, такой милый, убил ее! Да только у Антона есть папа, да еще какой, а у Любы не было никого! Но в себе лично я не чувствовала сил добиваться справедливости. И трусливо решила, что маму Андрюши уже не вернешь, а я могу сделать для нее единственное, по-настоящему нужное, что бы она, будь жива, я уверена, одобрила — растить и любить ее сына.

…Я ждала. Думала, что Паша приедет ко мне. Весь вечер… а потом всю ночь. Стояла у окна, высматривая во дворе знакомую машину. Но его не было. Его вещи на полках в моем шкафу, его бритвенные принадлежности, большая спортивная сумка на антресолях… К вечеру следющего дня я поняла, что он не придет. Я понимала почему. И разум подсказывал, что, возможно, так будет лучше. Но сердце… Оно рвалось к мужчине, который за такой короткий отрезок времени сумел привязать к себе невидимыми нитями, сумел завоевать и меня саму и моих детей.

Кирилл прятал глаза, увиливая от моих вопросов о Паше. Андрюша рисовал, помимо узнаваемых Полинки и меня в розовых платьях, Кирилла на скейте-досочке и мужчину за рулем большой машины, в котором я, конечно, узнавала Пашу, — семью… Даже Полинка, поначалу все высматривавшая "дядю Пашу", а потом перестала и лишь молча бросалась к двери, когда приходил кто-нибудь, а потом, опустив голову, возвращалась в свою комнату…

И, наверное, я бы никогда не решилась на подобное… если бы не Вера Васильевна.

… - Эммочка, ты не будешь против, если я вот тот портрет Андрюшин, который ты рисовала, к себе возьму? А ты туда, на то место, эту фотографию повесишь, где детки втроем на полу сидят? — она пекла блинчики на моей кухне, ловко заворачивая в них творог.

Мне хотелось сейчас все оставить на своих местах. А впрочем, мне хотелось только покоя. Чтобы все ушли, а я спокойно поплакала без лишних расспросов и утешений! Мне не хотелось пить чай, который заварила себе просто для того, чтобы не сидеть без дела рядом со свекровью. Но я пила…

— Берите…

— Эмма, — она положила свою теплую, гладкую руку с яркими розовыми ногтями на мою ладонь, и я была вынуждена взглянуть в ее глаза. — Ну что же ты? Ты же у меня всегда такая жизнелюбивая была, такая выдумщица! Не нужно так… И ты прости меня, но я все-таки скажу! Поезжай к нему! Будь рядом! Сколько нужно, столько и будь! А я с детьми останусь! К врачу сходите вместе! Он — хороший мужик! Он не обидит.

Я не успела пожалеть, что все о Паше ей рассказала, как она, обняла за плечи сзади и, заплакав, продолжила:

— Подумай сама, если тебе так плохо с нами со всеми, то каково ему одному там…

— А как же вы, Вера Васильевна, — с трудом выговорила я сквозь подступившие слезы.

— Да что я-то? Я свое отжила! Поезжай, дочка…

54. Павел.

— Спасибо, Вадим! Завтра в восемь! — я вылез возле своего подъезда и, махнув рукой Вадику, временно подрабатывающему у меня личным водителем, пошел домой.

Ездить на машине я теперь не мог — врач предупредила об этом сразу. Да буквально на второй день приема лекарств я и сам почувствовал какую-то заторможенность в своих реакциях — соображал медленнее, двигался тоже. Чтобы что-то решить, мне нужно было закрыться в кабинете и, сделав над собой усилие, хорошенько подумать. И если поначалу мучила тоска по Эмме и детям, если в первые дни, выйдя из участка, я буквально места себе дома не находил, почему и переехал временно к родителям, то теперь все улеглось, я был спокоен и равнодушен. И порой, в моменты каких-то прояснений, мне становилось страшно, что так я смогу и привыкнуть — а что, ни боли тебе, ни разочарований, ни расстройств, выпил таблеточку и спокоен, как удав! Только и радости-то никакой…

Неторопливо зашел в подъезд, потопал по лестнице на свой третий этаж — какая-никакая тренировка. Временно, пока принимаю лекарства, пришлось отказаться и от физических нагрузок, а тело сразу почувствовало данную ему слабину. Впрочем, это сейчас меня тоже мало волновало…

Сегодня впервые я решил ночевать дома, да и то только потому, что мама с отцом неожиданно уехали в гости к матери Сашки Рожкова по случаю дня рождения последней. И надо бы, конечно, было позвонить и поздравить Марию Григорьевну, которая никогда о моих праздниках не забывала, да только мне не хотелось. В памяти смутно маячило, что будто бы в тот день, когда я поздравлял ее последний раз, у нее был юбилей и дело было осенью, а сейчас — середина лета… Хотя, я вечно о таких вещах забывал, и делал их обычно только после напоминания матери. Вот и сегодня… Возможно, мать предупреждала, да только для меня почему-то стало неожиданностью, что они с отцом куда-то сегодня уедут. А когда узнал, решил ехать в свою квартиру — смысл пиликать на окраину города, если все равно там придется быть одному?

Квартира встретила меня тишиной и полной темнотой. Не включая свет, я прошел в спальню и начал раздеваться. В сумерках казалось, что в комнатах порядок, хотя я точно помнил, что уезжая к родителям, все здесь разбросал и убирать не стал. С тоской подумал о том, что хочется есть, а из съестного в холодильнике только пельмени. Натянул спортивные штаны, посмотрел на стопку футболок — мать что ли приезжала и погладила? Ничего не говорила вроде… Пожал плечами и пошел в кухню варить пельмени.

То, что в квартире я не один, понял не сразу. Из темной прихожей лежащий на диване в зале человек был еле различим. Но там кто-то был — факт! Вор? Ага, украл мои несметные богатства, умаялся и прилег отдохнуть! Вероника с Максом поругалась — было однажды такое, и у сестры имелся ключ? Чтобы не разбудить и не напугать, включил свет в ванной, так чтобы мне было видно, а ей не мешал и осторожно заглянул в комнату.

И не поверил своим глазам. На моем диване, укрывшись пледом, мирно спала Эмма! Зажмурил глаза, пытаясь вспомнить, есть ли у моих лекарств такой побочный эффект, как галлюцинации, или нет. Но ничего не изменилось. Эмма все так же лежала, свернувшись калачиком и разметав по маленькой подушке длинные светлые пряди волос.

Долго, очень долго стоял я посреди комнаты, то ли не решаясь подойти, то ли из-за своей временной заторможенности не зная, как это лучше сделать. Глаза привыкли к темноте. В последние дни я стал замечать, что на моем лице практически отсутствует мимика — я был безразличен ко всему и очень спокоен. А тут вдруг с удивлением понял, что улыбаюсь!

Так и смотрел бы, наверное, бесконечно, если бы она не открыла глаза. Вскрикнув, подхватилась на диване, вжимаясь в спинку.

— Эмма, это я. Не бойся!

Что я там хотел? Держаться подальше? Боялся причинить вред? Хотел вылечиться и только потом, поняв наверняка, что больше не опасен, прийти к ним? Все эти благие намерения мигом вылетели из моей головы в тот момент, когда она сказала: