Будьте моим мужем (СИ) - Иванова Ксюша - Страница 29

Он стоял у стола, уперевшись бедром в столешницу и сложив на голой груди руки. И улыбался. Пирог был цел и даже успел немного остыть.

Медленно разогнувшись, я с подозрением уставилась на Пашу.

— Ага. Обманул тебя. Иначе бы ты до утра сидела в ванной.

Что сказать? Что мне очень жаль? Стыдно. Попросить прощения? Ну, вроде как, не так уж я и виновата — не специально ведь. Еще не зная, что буду говорить, начала:

— Паша…

Но он перебил, спасая меня от необходимости говорить глупость — что-то другое я, наверное, не смогла бы из себя выдавить.

— Эмма, давай будем вести себя, как взрослые люди? А у взрослых людей заниматься сексом считается вполне нормальным, обычным даже делом. Тем более, что мы с тобой женаты. Поэтому не нужно сейчас истерить и придумывать себе наказание за то, что только что произошло.

— Мы женаты не по-настоящему, — я упрямо вздернула вверх подбородок.

— Да? А штампы в паспортах стоят вполне себе настоящие… Что мешает нам притвориться, что наш брак не фикция и попробовать?

— Что попробовать? — я не верила своим ушам — он говорит о том, чтобы нам жить вместе?

— Жить вместе, — ответил Павел теми же словами, которые крутились у меня в голове.

— А дети? А Кирилл?

— Между прочим, это он мне звонил, перед тем, как бабуля ваша зарулила. Он взрослый и все понимает. И судя по его поведению, совсем не против наших отношений.

— Он от тебя без ума, — я просто констатировала очевидный факт — Павел сумел произвести впечатление на моего сына.

— А ты?

Если словам его я могла сопротивляться, если тон вкрадчивый и ласковые нотки в низком мужском голосе я еще способна была не пропускать в собственное сознание, то физический контакт оставить меня равнодушной не мог. Я так и стояла возле плиты, уставившись на сковороду с недожаренными котлетами, когда Паша рывком оттолкнувшись от стола, вдруг оказался у меня за спиной. И вот уже я не вижу сковороду, хоть все также смотрю на нее! А вижу его руки, теперь, после того, как я узнала, насколько нежными они могут быть, волнующие меня еще больше, чем раньше. Руки, не пошло и нагло, а по-хозяйски правильно, обвившие мою талию. И неудержимые мурашки ползут по моей шее вниз от горячего шепота в мокрые волосы:

— Я знаю, что ты его все еще любишь. И мне больно от этого. Но я упрямый. Если уж что-то решил, добьюсь этого все равно.

— И что ты решил? — спрашиваю отчего-то тоже шепотом, желая, но не решаясь признаться, что уже давно начала понимать истину — любовь к погибшему мужу стала привычкой, данью памяти о счастливом времени, проведенном вместе. Она стала моим наказанием за то, что я жива, а он — нет. Она стала оправданием моему вечному одиночеству, которое пять лет выматывало душу. А теперь, когда появился он, когда в мою жизнь вошел Павел Логвинов, одиночество испарилось, исчезло, не оставив следа. Не по моему желанию, да, по воле этого мужчины. Но разве это важно? А на освободившемся в моем сердце месте робко и неуверенно, но упрямо и неотвратимо появилось новое чувство…

— Вы будете жить со мной…

38. Павел

Красивая, в платье, с подаренными мною цветами в руках — такую картинку сохранила память. Красивая, в постели — смущенная, возбужденная, льнущая ко мне — такой запомнило Эмму мое тело. Красивая, с мокрыми волосами, с кончиков которых вода капает на пол, с обнаженными плечами, закутанная в большое полотенце — на нее такую отзывалось мое сердце. К ней такой тянулся я весь, удовлетворенный, но не насытившийся.

— Вы будете жить со мной.

Я знал, что именно так и будет. Так должно быть, потому что… Не знаю, собственно, почему. Просто я эгоистично так хочу!

— В смысле… мы все?

— Нет. Только ты, — она обернулась, испуганная, словно я — монстр какой-то, и могу оставить детей без матери! — Естественно все! Как иначе?

— А Ан… Андрюша?

— А давай пацану имя поменяем? А что? Назовем… ну, например, Антоном? А?

Она так неподдельно удивлялась! Так верила каждому моему слову, что подшучивать над Эммой было для меня непередаваемым удовольствием!

— Как поменяем? Ты серьезно? И почему именно Антоном?

В голосе сомнение. В глазах удивление. А руки ложатся сверху на мои ладони и вовсе не для того, чтобы оттолкнуть. Наоборот едва заметно сжимают пальцы, словно нарочно, словно подталкивая меня к дальнейшим действиям.

— Ну ты же теперь будешь это имя бояться произнести при мне. Угадал?

Она кивнула. А потом заговорила, быстро и прерывисто, словно опасаясь передумать и замолчать.

— Я не хотела тебя обидеть. И совсем не думала о нем в тот… хм, в тот момент. И ни о ком другом не думала… Я не понимаю даже, как так… Прости меня…

И уже оборачиваясь и забрасывая руки мне на шею, а потом целуя куда-то в ключицу, добавила:

— Я согласна.

— Имя поменять?

— Нет. Жить с тобой.

— И я могу помогать тебе в воспитании детей?

— А ты хочешь?

— Ну-у, это, конечно, очень тяжелый труд. Но, так уж и быть, за умеренную плату… кстати, платить будешь наедине, чтобы дети не видели… так уж и быть, я согласен.

— О-о, да ты… да как тебе не стыдно!

Она задохнулась от возмущения, хлопнув раскрытой ладонью по моей груди. Пришлось усмирить, приподняв и усадив на столешницу стола и встав, конечно же, между ног.

— Мне даже сейчас не стыдно… Ни капельки.

— Паша, там темнеет уже. Детей пора домой звать.

Вроде бы и возражала, но как-то вяло, как-то с придыханием, и не препятствуя совершенно движению моей руки, скользнувшей по гладкой ножке вверх под полотенце. И мне даже показалось, что Эмма издала разочарованный вздох, когда соглашаясь с ней, я на полпути остановил свою руку и отступил назад.

— Ладно. Я скажу им, чтобы поднимались.

— А сам?

А хотя нет, не показалось — она на самом деле была разочарована! Неужели думает, что мне одного раза достаточно? Да я только во вкус вошёл, даже распробовать ее не успел! И очень рассчитывал на крепкий детский сон…

— Съезжу за вещами. И вернусь. Пустишь?

Она осторожно сползла со стола и вновь отвернулась к плите, но ответила достаточно громко для того, чтобы у меня не оставалось сомнений:

— Пущу.

***

… - Павел, уже уходишь? А что ж так быстро? — сидевшая рядом с Кириллом на скамье старая карга ехидно улыбалась. — Чаю-то Эммочка хоть налила?

— Налила, Вера Васильевна, налила, вы не переживайте.

— А что и на ужин не останешься?

— Почему же? Я за пижамой.

Сделав знак парню, внимательно слушавшему наш разговор, я оставил ошеломленную женщину переваривать услышанное и пошел к машине, слыша за спиной его шаги.

— Кирюха, — хотел по-взрослому сказать ему спасибо за помощь, но вдруг вспомнил, что он, во-первых, еще совсем пацан, а во-вторых, речь идет о его матери, а не какой-то там женщине в принципе. Поэтому сказал совершенно другое, но по делу. — У тебя, как у главного в вашем доме, потому как ты — мужик, должен спросить. Я хочу, чтобы вы со мной жили. Или я с вами. Ты как?

Он помолчал немного, то ли раздумывая, согласен ли, то ли подбирая слова, а потом ответил, заставляя меня уважать себя еще больше, чем раньше, и, наверное, навсегда скрепляя наши отношения:

— Мне главное, чтобы мама была счастлива…

Я пожал ему руку и со спокойной душой поехал за вещами, по дороге обдумывая необходимость в ближайшем будущем покупки дома. А что? Семья-то большая! Дети. Собаку всегда хотел завести… Совершенно опеределенно нужен большой дом!

Я отлично понимал, что гладко и просто не будет. У них — свой сложившийся уклад жизни, привычки, отношения. Но мне было радостно думать, что сегодня вечером я буду причастен к их домашним делам. Почему-то ясно представлялось мне, как дети и мы с Эммой сидим за столом, как я помогаю мыть посуду, как потом… гораздо позже укладываюсь спать рядом с нею.

И я, конечно, ревновал. Ее сбивчивые извинения только усилили мою ревность. Эмма говорила, что не думала о муже, получая удовольствие в постели со мной. Но в том-то все и дело, что непроизвольно, на подсознательном уровне, когда ей хорошо, она до сих пор вспоминала именно его! А я хотел, чтобы только меня! Чтобы мое имя шептала во время оргазма! Чтобы обо мне думала. Чтобы любила…