Охотники на Велеса (СИ) - Иванова Татьяна Всеволодовна - Страница 34

Варяг смотрел на него непроницаемым взглядом. Каменная статуя и то выразительнее. Отличное умение для воина — такая вот бесстрастность.

— Если мы решим отбивать ее с оружием в руках, я обязательно сообщу тебе.

— То есть как это «если», — чуть не задохнулся Всеслав. Может ли быть, чтобы Харальд не знал, для чего держат под стражей синеглазую колдунью?

Какое-то подобие сострадания промелькнуло в холодных глазах варяга.

— Возможно, что ее будет проще спасти, устроив какую-нибудь неразбериху, и увезти в суматохе. Это иногда бывает действеннее, чем вооруженное нападение. Еще есть время, Всеслав, мы сейчас ищем пути. Жди спокойно. Если потребуется твоя помощь, я обязательно тебе скажу.

Харальд умел убеждать, и Всеслав немного успокоился. Достаточно для того, чтобы сохранять хладнокровие и ждать дальнейших событий.

А потом из Суждаля вернулся Мечислав, веселый, шумный, довольный. Он вернулся за своим названным братцем. Пора им было, по его словам, делать ноги из славного Залесья. Дело, вроде бы закончено. Волхвы Велеса объединились вокруг Муромского святилища, сам Муромль освободился из-под руки Ярослава и лежал теперь под рукой князя Черниговского. Новгородцам сюда ходу нет. Связи между полоцкими волхвами и русскими обновлены и клятвами закреплены. Пути сопротивления христианизации Руси ясны и понятны. Пора и домой.

Всеслав бы не возражал уехать, и век бы не приезжал обратно, но только если бы Любава согласилась уехать вместе с ним.

— Не могу я уехать, — с горечью сказал он брату, — зазноба у меня здесь объявилась. Та самая Любава, которую решено в жертву принести.

— Ну садись, брательник, рассказывай, — Мечислав разлил по кружкам медовуху. — Нигде не пробовал такой знатной медовухи, как в Залесье. Как это тебя угораздило, такого стойкого к девичьим чарам? Говорил я тебе, негоже нос от девок воротить. Вот не пропускал бы ни одной юбки, так ни одна бы девка в полон твое сердце не взяла. Ну не морщись, ладно. Какого она рода, племени?

— Это она тебя исцелила. От верной смерти спасла.

— Ах вот как… В Суждале гутарили, что она колдунья. Так это правда?

— Да. Она названная дочь Рагнара. Помнишь, видели мы посла князя Ярослава?

— Да, припоминаю Рагнара, чтобы ему кто копыта замочил, такой надоедливый. Постой-постой, и дочку его припоминаю. Рыженькая такая девчушка, синеглазая.

— Да, синеглазая, — Всеслав поморщился и отхлебнул из кружки с медовухой.

— Ой, смотрю, брательник, закохался ты, яко див в сухую грушу.

— Твоя правда, закохался.

— Так-так, — Мечислав отхлебнул в свою очередь медовуху и продолжил. — Было дело несколько лет назад. Ты не был с нами в том походе. На стороне парился. Мой Брячислав ходил на Новгород, да, года три назад, не упомню уж. Но помню, что ходили с нами тогда варяги, сильно на Ярослава разобиженные. Грабанули мы, помнится, и тикать. Ярослав со своими за нами. Но до битвы не дошло. Прямо в наш стан прискакала Ингигерд с небольшой дружиной. И была с ней тогда, слушаешь меня? эта рыженькая девчушка. Олава она еще изводила, твоя синеглазая, тем, что стреляла из лука лучше него. Ну, Олав никогда меткостью не страдал. А разъяренный Рагнар следом прискакал, за княгиней своей и дочерью названной. Он из очень знатного рода, этот Рагнар. Варяги сразу поутихли. Дело примирения как по маслу поехало.

Мечислав еще отпил медовухи и задумался.

— Но эта твоя Любава никак не может быть ни колдуньей, ни ведьмой. Она дружинница Ингигерд. Да и Рагнар христианин. Все это знают.

— Любава всегда отрицала, что она ведьма. Но ее можно понять. Тяжела же жизнь колдуньи. Люди ее прославят, люди же ее уничтожат. Но ее дела говорят сами за себя.

— Нет уж, постой. Странно все это. И насчет дел, ты мне мозги не прополаскивай. Знаю я, как по городам и весям слухи распускаются, кого хочешь за что хочешь выдадут. А ты так вообще закоханный, судить трезво не можешь.

Он еще помолчал.

— Тревожно мне как-то, брательник, аж нутро затосковало. Дело, кажется, серьезное. Новгородцы ведь уехали? Остались двое, что с Любавой сидят? Давай, махнем на Новгородский двор, домик твоей зазнобы обыщем?

В Любавин домик братья проникли без труда. Новгородский двор и вправду стоял пустым. Мечислав огляделся.

— Начнем-ка с печки. Это самое женское место в избе. Зазнобу твою ведь неожиданно увели. Она ничего поди и спрятать не успела? О, а это что?

Он пододвинул горшок на полочке и вытащил несколько пергаментных листков, сшитых между собой.

— Ух ты! Слушай, брательник. «От всех двенадцати ногтей: от кровеного, от глазного, от мозгового, от нутреного, от костеного… так-так… от потнового, от воденого, от зубнового, от ездышного». Такого наговора даже я не слышал. Знатный наговор, однако.

Мечислав закрыл тетрадку, несколько минут постоял с закрытыми глазами, потом с откровенной жалостью воззрился на брата сверху вниз. Он был очень высок, Мечислав, княжич полоцкий.

— Эй, брательник, ты когда-нибудь грамотную ведьму видел?

— Нет, — еще не поняв, к чему он клонит, ответил Всеслав. — Только Любаву. Но она вообще на прочих ведьм не похожа.

— Она вообще не ведьма, понял? Ни одна ведьма наговоры записывать не будет. Они их с рождения на память учат. И помолчи теперь, брат закоханный. Мне подумать нужно. Уходим отсюда быстро.

Мечислав действительно молчал всю дорогу до дома. Всеслав с удивлением думал, что Любава, значит, всегда говорила правду. Она действительно не ведьма, но… Какая-то мысль ускользала, и именно ее Мечислав озвучил, когда закрыл за ними дверь их горницы.

— Она не ведьма, но сознательно выдавала себя за ведьму, — не спеша произнес половчанин, глядя в глаза Всеславу. — Именно для этого и держала всегда рядом с собой пергаменты с колдовскими записями. Ты говоришь, что она меня исцелила?

— Да.

— Но неужели же ты забыл, кто еще в состоянии исцелять от неизлечимых болезней, и даже получше, чем ведьмы?

Теперь уже и Всеславу стало как-то нехорошо.

— Ага, ты понял. Есть такие христиане. И такой христианке выдавать себя за ведьму все равно, что тебе пиявку живую съесть. Так зачем же она это делала в колдовском Муромле? Зачем дружиннице князя Ярослава выдавать себя за ведьму рядом со святилищем Велеса?

— Послух князя Ярослава, — глухо произнес Всеслав и опустился на лавку. — Но Любава всегда отрицала, что она ведьма, — беспомощно добавил он, не в силах справиться ни с нахлынувшими мыслями, ни с нахлынувшими чувствами. — Это я здесь всех убедил.

— Спокойно, брательник, не ты один постарался. Чую в этом омуте кто-то серьезный рога полоскал. Давай-ка все обсудим. То-то я рвался сюда из Суждаля, да то одно задерживало, то другое, то глазки черные, то охота знатная, вот ведь…

Он сел рядом со Вселавом на лавку.

— С чего и когда ты решил, что Любава ведьма?

— Да с самой первой встречи. Я и привез ее к тебе, думая, что она ведьма. Я это и ей говорил, и не только ей.

— Ты молодец. Я ничуть не жалею, что она меня исцелила. Но что же получается? Кто-то знал, что ты считаешь ее ведьмой? И?

— Кто-то знал, что я сюда поеду, и прислал ее сюда. Он заранее рассчитал, что я всех здешних смогу убедить, что Любава колдунья. Мне поверят, что она никакого отношения к Ярославу не имеет, — четко, хотя и глухим голосом выговорил Всеслав.

— Точно. И теперь, как ты понимаешь, Ярослав знает то, что здесь на солнцеворот соберется великое множество волхвов. И в жертву принесут его дружинницу. Он же сюда мстить приедет, и что тут начнется… Каюк, в общем, всем русским волхвам. Кажется, мы это дело по большей части проиграли. Срочно нужно ноги уносить.

— Но я не хочу, чтобы ее принесли в жертву!

— Э-э-э, сильно же ты закохался, брательник дорогой. Меня она исцелила, но тебя-то дурачила.

Всеслав закрыл лицо руками. Веселая синеглазая Любава стояла у него перед глазами, как живая. Да, она его дурачила, но ее-то предали. Нет, не совсем. Она знала, на что идет. Он ей сам и рассказал, и она все тогда и поняла. «Что чувствует пешка, когда ее приносят в жертву?» Он не понял, а Любава поняла. Хотя те, кто ею руководили, на это не рассчитывали… И она на все пошла сознательно. А ведь был выход, он же предлагал. Как мерзко…