Охотники на Велеса (СИ) - Иванова Татьяна Всеволодовна - Страница 14

— Я там самый крутой, самый-самый крутой, — восторженно сообщил мальчик Любаве, орудующей в печке длинным ухватом.

— Дядько Тишато, — усмехнулся Негорад, — да в кого он у тебя такой хвастун? И ты без толку лишних слов на ветер не бросаешь. Да и матушка твоя Оллисава лишнего, помню, никогда не сболтнет…

— Любава, я им всем на гудке сыграл, как шмель бабу в избе укусил, все парни просто попадали.

— Дроздик, отойди чуток, как бы я тебя не зашибла нечаянно. Ухват, вишь, какой длинный.

— Покойница моя исключительная женщина была. И выслушает, и приголубит, и затрещину даст, если выпимши притащусь. А случись что серьезное, так всех новгородских баб настроит. А те своим мужьям плешь проедают, мол, уберите грабли от Оллисавина муженька. Нет больше таких женщин на свете. Э-эх! Так что, Дрозд, кончай покойницу позорить. Веди себя потише.

— Дроздик, неси лучше хлеб на стол. Я сейчас горшок со щами поставлю. Подставочку мне под горшок сообразите кто-нибудь. Дядько Тишато, ты почему мой отвар не пил сегодня?

— Да пил я, Любавушка, как же.

— А то я не вижу, что кувшинчик полный.

— Так горький-то отварчик твой.

— Ты как малый ребятенок, дядько Тишато. Конечно, он горький. Зато целебный. На полдня тебя одного оставить нельзя.

Дальнейшее ее ворчание заглушил дружный стук ложек.

На следующее утро Любава решила, что славный город Муромль уже достаточно протрезвел со времени старостиной свадьбы, и отправилась на рынок. Неторопливо прошла сказочно красивый город насквозь, любуясь резными наличниками, узорчатыми поясами над воротами и калиточками, изящными журавлями над колодцами. Рынок располагался на высоком берегу Оки недалеко от причалов. Солнышко светило, речка внизу сверкала и сверкающими бликами ластилась к причалам, дальний лес на низком противоположном берегу темнел на фоне синего неба, воздух был по-осеннему прозрачен и напоен речной свежестью.

Любава приценилась к продуктам. Зерно было по-прежнему дорого. Но его новгородцы привезли с собой. Мед, рыба и яйца стоили недорого. Мясо недешевое, но во всех видах. И соленое, и копченое, и в живом виде, мычащее и хрюкающее. Всего достаточно. Покупать она ничего не собиралась, потому что для доставки продуктов к их двору сначала нужно было подогнать на рынок телегу.

На обратном пути одинокая покупательница поняла, что недооценила щедрую душу Муромского старосты. Народ протрезвел далеко не до конца. Ее пытались затащить и в проулки и в лазейки в заборе. В одном закоулке Любава даже кинжал достала, иначе парни не отвязывались. Когда она уже прошла половину города, к ней пристал тот красивый песенник, который пел ей величальную песню на свадьбе.

— Как звать-то тебя? — спросила Любава, останавливаясь. Уж очень он тогда красиво играл и пел.

— Сольмир. Может, поговорим?

— Давай.

— Но не здесь же. Пойдем в овин, там тепло.

Он выглядел совершенно трезвым, так же внимательно изучал Любаву, как и она его. И ей же надо было налаживать связи с местным населением. И девушка согласилась. Они забрались на верхний этаж овина, снизу оба этажа прогревала печечка. Из-за ароматных колосьев и трав, запах сушащегося лука не особо досаждал. Любава села на дощатый пол, прислонилась к стене и обняла колени руками.

— О чем говорить хотел?

— Э-э-э, ты же не спешишь, давай для начала выпьем за знакомство, — он протянул ей небольшой изящный кувшинчик, ослепительно улыбнувшись.

Любава не спеша сняла крышечку и поднесла кувшинчик к лицу, осторожно принюхиваясь. Ну и дела! Не доверяя своему исключительно развитому обонянию, потому что в овине так пахло луком, что она вполне могла ошибиться, лекарка сделала маленький глоточек. После чего сомнений не осталось.

— Объясняй мне теперь, Сольмир, зачем ты несчастную девицу обмануть собрался.

— Обмануть? Это сильно сказано.

И даже не покраснел.

— Ничего особенного, конечно, но если это не сонный хмельной напиток, то я не лекарка, а подземный горносталь, — дружелюбно разъяснила Любава.

— Это не просто сонный напиток, — слегка смутился Сольмир. — Тебе же приятнее будет. Ну что ты так смотришь? Али не знаешь, зачем парень с девкой в овин забираются.

Об этом как раз наивная Любава и не подумала, когда соглашалась на посещение овина, глядя в голубые глаза под красиво изогнутыми бровями.

И все же.

— Давай рассказывай всю правду. Иначе пойду по городу расспрашивать, всех ли своих девиц Сольмир сначала сонным напитком угощает. Я приезжая новгородка. Мало ли, какие у вас народные обычаи?

Широкоплечий красавец на этот раз сильно смутился и даже покраснел.

— Я же сказал, это не совсем обычный сонный напиток. Ты уснешь и будешь видеть приятные сны.

— Какие сны?

— Откуда я знаю, какие. Что я девица что ли? Но никто не жаловался. Все уверены, что я первый бабник в городе. Никто кроме тебя ничего не заподозрил. А детей никаких, и никто с женитьбой не пристает.

— Ничего, ничего не понимаю, — пожаловалась Любава. — объясни по порядку.

Сольмир помолчал, потом начал, чуть смущаясь.

— Ну ты понимаешь, что если неженатый парень по бабам не ходит, то это ему в позор?

— Поняла.

— А меня эти бабы никогда не привлекали. Я не понимаю… ну одна, ну…

— Ладно, это я тоже поняла, а дальше?

— Ну я сын волхва главного, как-никак, у нас в семье старинные знания сохраняются о зельях всевозможных.

— И?

— Я не хочу сейчас семьей обзаводиться, — повысив голос, резко сказал Сольмир, — я хочу по миру поездить, людей посмотреть, себя показать. Понимаешь? Хочу греческий язык выучить. Ты же из Новгорода? Там все, говорят, грамотные. Я хочу греческие книги читать. Это такой мир! — молодой сказитель отбросил смущение. Поняв, что все равно теперь терять нечего, заговорил свободно о том, что он, наверное, никогда и никому не поверял. — А мне говорят, женись. Оставайся здесь. Паши, паси, торгуй. И появись из-за моей небрежности хоть один ребенок, мне уже не отвертеться.

— Послушай, Сольмир, но ведь ты можешь быть купцом. Будешь ездить по разным странам…

— Поездил уже, — с горечью ответил сказитель. — Дальше караван-сараев нас не пускают. Чтобы выйти нормально во внешний мир нужно знать грамоту, знать языки тех народов, с которыми общаешься. И ведь это нетрудно. Но у нас же убьют любого, кто даже подумает о том, чтобы освоить грамоту. От грамотности, видишь ли, только разрушение обычаев.

— Поняла. И что же ты придумал?

— Я даю женщинам зелье, от которого они не засыпают, а дремлют. И снится им то, что там у них в голове присутствует. Я жду, пока они заснут, глажу по голове, или по ножке там. И ухожу. А они просыпаются, полностью уверенные, что все было как должно. Ни одна еще храбрости не набралась, пожаловаться.

— Сольмир, ты рискуешь. У вас разве нет таких бабок, которые девок от женщин отличают?

— Ты что, Любава! У нас нет таких девок, о которых ты говоришь. Купальская ночь-то на что? Нельзя не пойти на Купалу. Хочешь плодородия земле и деток в семье, пойдешь как миленькая.

— Тогда это еще больший риск. Они же могут сравнить, как это бывает по-настоящему и после общения с тобой, — с бесстрастием совершенной невинности изрекла Любава. Ее собеседник неопределенно хмыкнул.

— Ну, может, я ласковый.

— А-а-а. А ко мне ты чего подвалил?

Только-только разговорившийся Сольмир снова смутился.

— Отец заставил. Он тебя на свадьбе заприметил. Приручай, говорит, девку. А ты сама на себя посмотри, Любава, ты же, как полешек березовый. Вот я и решил привычно с тобой разобраться.

Любава крепко обхватила руками колени, задумавшись над сказанным и над открывающимися возможностями.

— Послушай, Сольмир, ничего особенного, но у меня возник план. Хотя я и как полешек березовый, но ко мне ваши муромские парни пристают. А к тебе, наверное, девки. Давай, ты будешь ко мне ходить, греческий язык учить, а все будут думать, что я твоя подруга.