Хомо Аструм - Дилэни Сэмюэль Р. - Страница 2

— Посмотри, пап! Он сошел с ума, он укусил меня! Пап, он укусил меня! — Рыдания Энтони превратились в сопение, и он показал мне распухший, посиневший синяк на запястье, его пересекал полумесяц розовых точек. Потом Энтони пальцем указал на существо.

Ленивец дрожал всем телом. Кровавая пена выступила в уголках его губ. Он тщетно разгребал песок неуклюжими присосками, выпучив крошечные глазки. Неожиданно пушистый зверек повалился набок, задергал ногами. Дыхание с шипением вырывалось из его глотки, как из пробитого клапана.

— Ленивец не выносит такой жары, — объяснил я Энтони и помог зверьку подняться на ноги.

Он попытался укусить меня, но я вовремя отдернул руку.

— У него солнечный удар, малыш. Вот он и сошел с ума.

Неожиданно ленивец широко открыл рот, разом выдохнул весь воздух и больше не сделал ни одного вдоха.

— Теперь все будет в порядке, — тихо проговорил я.

Еще два ленивца толкались у дверцы, не решаясь вылезти на песок. Над присосками сверкали яркие черные глазки. Я затолкнул их назад кусочком ракушки и закрыл дверцу.

Энтони по-прежнему смотрел на белый меховой шар на песке.

— А теперь он перестал сходить с ума?

— Он мертв, — объяснил я малышу.

— Мертв, потому что вышел наружу, да, пап?

Я кивнул.

— А отчего он сошел с ума? — Малыш сжал кулак и размазал слезу по верхней губе.

Я решил изменить тему разговора. Мы подошли к тому, о чем говорить с маленьким ребенком мне вовсе не хотелось.

— У тебя-то все в порядке? — поинтересовался я. — Ты, малыш, сегодня дал маху. Ну, да ладно... Иди и приведи в порядок свою руку. Парни в твоем возрасте должны сами уметь это делать. — Одновременно обернувшись, мы посмотрели назад, на поселок.

Такие маленькие ранки, как у Энтони, легко инфицировались. Они уже вспухли.

— А почему ленивец сошел с ума? Почему он умер, когда оказался снаружи, а, пап?

— Он не вынес прямого солнечного света, — стал объяснять я малышу, когда мы направились в сторону джунглей. — Такие животные большую часть жизни проводят в тени. Пластиковые стенки и крышка террариума задерживают ультрафиолетовые лучи точно так же, как листва в глубине джунглей. А свет Сигмы-прим насыщен ультрафиолетом. Кстати, именно благодаря ультрафиолету ты так замечательно выглядишь, малыш. Кажется, твоя мама говорила мне, что нервная система у этих пушистиков очень чувствительна и под воздействием ультрафиолета нервные окончания быстро разрушаются... Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Угу, — кивнул Энтони. Потом он чуть замялся. — Это ведь нехорошо, пап... — он не останавливаясь рассматривал свой укус, — если они окажутся снаружи... несколько из них?

Тут я остановился.

Солнце искрилось в волосах малыша. От окружавшей зелени (к тому времени мы уже оказались на окраине джунглей) на загорелые щечки мальчика легли зеленоватые тени.

Он усмехался едва заметно, и было в этой улыбке больше удивления, чем насмешки. Если я и злился на него, моя ярость мгновенно испарилась, сменившись нежностью. Она затопила меня словно поток пыли, и мне захотелось обнять, прижать к себе сына.

— Я не знаю, что случится, малыш.

— Почему?

И снова я не ответил.

— Плохо может стать и тем существам, которые остались внутри террариума, — сказал я ему. — Но это случится не сразу, а через какое-то время.

— Почему? — повторил малыш.

— Пошли, малыш. Держи себя в руках, и все будет в порядке.

Когда мы пришли, я вытер грязь с лица малыша, потом дал ему антибиотиков.

— Ты забавно пахнешь, пап.

Никогда не думал о том, как я пахну.

— Давай выйдем на свежий воздух, — предложил я и слишком быстро поставил свою чашечку кофе. Мне показалось, спиртное взбунтовалось в желудке. Я попытался игнорировать тошноту и огляделся. До сих пор я не видел никого из домашних, кроме Энтони. Безумие какое-то! Конечно, малыш был самостоятельным, весь в меня. Но куда делись все остальные?

Вернувшись на берег, мы зарыли мертвого зверька в песок.

Потом я показал на новые сверкающие стебли крошечных, кристаллических растений. На дне пруда, в желеобразной массе яиц, просматривались уже шевелящиеся головастики.

Оранжевые пушистые подводные грибки вытянули побеги почти на десяток дюймов, а ведь две недели назад было всего лишь несколько бурых спор на груде желтых листьев.

— Растут. — Энтони уперся носиком и кулаками в пластик. — Все растут и растут.

— Точно.

Малыш усмехнулся.

— Я тоже расту!

— Точно!

— А ты растешь? — Не дожидаясь моего ответа, малыш дважды покачал головой, сам отвечая на свой вопрос. Первый раз он покачал головой, говоря «нет», а второй раз, чтобы откинуть волосы со лба. Энтони слишком зарос. — Нет, ты не растешь. Ты не можешь стать еще больше... А почему ты не растешь?

— Я расту! — наигранно негодующе возмутился я. — Только очень медленно.

Энтони отвернулся от террариума, стал водить ногой по песку (я так делать не умею), не глядя на меня.

— Ты можешь расти всю жизнь, — продолжал я. — Только при этом необязательно становиться больше ростом. Ты можешь расти умом, малыш. Для нас, людей, это самое главное. Иначе и быть не может. Ты всю жизнь растешь, малыш, или умираешь. Тебе предстоит расти всю жизнь.

Энтони снова посмотрел на меня через плечо.

— Значит, и ленивцы все время растут, даже если не могут выбраться наружу.

— Конечно, — согласился я, и снова мне стало неудобно; я стал стягивать свои рабочие штаны. — Даже... — молния застряла, — черт побери... если мы не можем выбраться наружу.

Зр-р-р-р-р-р-р — и молния раскрылась.

Остальные члены нашей полисемьи вернулись назад этим вечером. Оказывается, они все вместе отправились на прогулку вокруг подножия горы. Я окликнул их, чтобы они знали, где я. Мне не хотелось разбираться, почему они оставили Энтони одного. Это не принесло бы ничего хорошего. Вы знаете, как все это происходит:

— Он не хотел идти. Мы никого не хотели принуждать...

— Ну что из того? Энтони уже взрослый. Он ведь может делать что хочет...

— Да вы посмотрите...

— Но ведь такие походы очень полезны. Разве вы не хотите, чтобы мальчик рос здоровым...

— Однако...

— Я был бы рад, если бы он прошел этот период своей жизни без психологических травм. Но ведь вы не оставили ему ни пищи, ни медикаментов...

— Блок обслуживания полон пищи. Он знает, как пользоваться...

Посмотрим, что будет, когда я приду домой, держа Энтони за руку!

Прежде чем подойти к родным, я прошелся туда-сюда, так что Энтони оказался в центре внимания. Когда же мы подошли к группе взрослых, мальчик сильно сконфузился и сказал:

— Папа пахнет хорошо. Когда он возвращается домой, от него всегда хорошо пахнет.

Все молчали. А потом кто-то сказал:

— Вим, ты и домой нормально вернуться не можешь! Хотя бы перед детьми...

Я сказал, что сильно огорчен, и пошел по берегу... решил побродить в одиночестве.

Иногда я приезжаю с работы домой. Зачем? Экология?

Я решил, что возвращаюсь сюда, чтобы побыть в одиночестве.

Получается так, что иногда я целые недели вкалываю без отдыха. Я ремонтирую военные корабли, которые потрошат где-то в Ауриге. Только попав сюда, я отдыхаю по-настоящему. А вся эта война, ее подробности... слишком быстро там все меняется. Не хочу об этом... Так что я ссорился, лгал, хмурясь бродил среди рабочих, которые обслуживали космическую ремонтную станцию, переламывал себя, заставляя работать. Да и остальные механики с военных кораблей, потерпевших фиаско, выглядели ничуть не лучше... В тот раз я попытался получше запомнить первый день моего возвращения, потому что «хорошо пахнул»...

А в следующий раз на неделю задержался с возвращением на Сигму. И дело было не в том, что у меня не было денег оплатить перелет. Я тогда дожидался одного пилота, который отвез меня домой бесплатно. Ведь я заново собрал ему двигатель.