Жестокий эксперимент - Дилов Любен - Страница 5

Яхта одиноко кисла на старом рыбачьем причале, давно захваченном курортниками, – владельцы остальных морских посудин давно уже использовали хорошую погоду и легкий ветер. Привязанная, она всегда вызывала у него чувство грусти и вины своим видом смирившейся белой рабыни. Особое же чувство вины возникало при виде грязной воды под нею. Но сейчас яхта выглядела замечательно и, казалось, готова была воспарить. Позавчера трое парней, которых он нанял, отлично вымыли ее. Так что профессор сиял от радости, как и борта яхты.

Море до самого горизонта было испещрено разноцветными пестрыми точками яхт, катамаранов и скутеров, которые казались издалека неподвижными. Только катера, тащившие за собой одного-двух лыжников, натужно ревя, демонстративно описывали круги. Мускулистые задавалы то и дело мелькали в воздухе (кроме водных лыж они вооружились разноцветными крыльями для планирования). Это было настолько красивое и эффектное зрелище, что он заревновал, заметив, что спутница загляделась на лыжников.

– Вот она! – указал он рукой на яхту. Женщина ахнула без всякого притворства.

(Наверняка ожидала, что и яхта у него такая же, как и автомобиль, год выпуска которого терялся в столетиях.)

– И вы это называете лодкой?!

Он вытаскивал сумки из багажника и ответил подчеркнуто небрежно:

– Нечто, на чем человек плавает один-одинешенек, с давних пор называлось лодкой. Да и мне больше нравится это слово.

– Но ведь это целый корабль! Как же вы справляетесь с ним один?

Да, на опустевшей пристани яхта выглядела действительно впечатляюще. Он купил ее у иностранцев, перегнавших ее в эти воды, и в течение многих лет вкладывал в яхту все сбережения, пока не сделал из нее маленькое чудо современной техники.

– Вы же сами сказали, что студенты любят меня. Вот здесь-то и материализовалась их признательность. В свое время они упражнялись в изобретательности на моей яхте. А двое из них, очень талантливые электронщики, сейчас они где-то за границей работают, так начинили ее приборами и микросхемами, что она может гулять по морю сама, без меня. Автопилот, программное управление. И все по принципу «сделай сам».

Она неуверенно пошла по трапу, но явно без опаски, и это понравилось ему. А как только оказалась на палубе, воскликнула:

– Бедная лодка, вот и осквернена она прикосновением грешных женских ног!

В ее глазах еще стояли слезы, и именно поэтому он был уступчивым и смирным.

– Может, пришло ее время? – сказал он, таща сумку к каюте.

– Вам помочь? – спросила она. Профессор протянул ей ключ, и женщина

стала отпирать дверь с торжественным видом, он же мысленно проговаривал: «Только не воображай, что я намерен терпеть тебя здесь более получаса!»

Они спустились по ступенькам в каюту и словно погрузились в прохладу бассейна. Он оставил иллюминаторы открытыми со вчерашнего вечера, и в каюте гулял свежий ветерок.

Левую половину помещения занимала широкая кровать, застеленная пестрым одеялом, сразу же за ней шла дверь на кухоньку, в которой он и поспешил исчезнуть с сумками. Стол, длинный и узкий, сверкал чистотой. Его украшал термос, заменявший кувшин и заякоренный в специальном углублении. Противоположная стена состояла сплошь из шкафов. Между ними располагались два деревянных ящика. Несколько высохших стеблей камыша торчало в закрепленной металлическим обручем маленькой древнегреческой амфоре, подаренной ему здешними аквалангистами. Другая лестница в глубине вела наверх, к кабине управления, застекленной и начиненной аппаратурой, как кабина воздушного лайнера.

Приученный к дисциплине и порядку, он разложил покупки по полкам, поставил джезве на газовую горелку и только потом вышел, все еще занятый мыслью, как же отделаться от своей гостьи. Ее присутствие в этом излюбленном уголке профессор ощущал как некую опасность.

Так и не решившись заглянуть к нему на кухню, она вышла из каюты и теперь стояла на палубе и смотрела на море. Он спустился в трюм за складным шезлонгом и медленно (к этому вынуждала теснота) понес его наверх.

– А вы? – спросила женщина, когда он поставил перед ней шезлонг.

– Я ведь сказал, что большее количество людей не предусмотрено.

– А если вытащите из воды какую-нибудь потерпевшую?

– Помещу ее в спасательной лодке. Есть такая, надувная.

– Даже на палубу не пустите? Ой, ну и жестокий же вы! А в институте говорили, что вы добрый, великодушный, мудрый. Вас даже молодым Буддой когда-то называли.

И снова она разозлила его, как злили когда-то студенты. Каждый новый курс считал своим долгом придумать для него какую-нибудь кличку.

– Будда не был физиком. А в физике есть один такой фундаментальный принцип. Когда какая-нибудь частица входит в какой-нибудь атом, другая частица должна выйти… Хотите выпить? Только, увы, все теплое. Лед завтра буду заготавливать.

– А принцип дополнительности? – неуверенно начала она, так как, похоже, забыла его. – Разве в нем не говорится о том, что ничто в природе не может существовать в единственном экземпляре?

– А вы… – простодушно обрадовался он ее ответу, потом панически бросился в наполнившуюся дымом кухню, заметив потянувшийся из иллюминатора дымок.

Густая жидкость гусеницами ползла по джезве и вспыхивала на газовом пламени. Удалось спасти всего полчашки кофе, и он не мог не вспомнить старое морское поверье, что если на борт судна приходит женщина, то вместе с ней приходят и беды моряка.

– Оказывается, и чашечек-то у вас две! – весело разоблачала его женщина.

– Резерв, если одна разобьется, – осторожно опустился у ее ног профессор, чтобы поставить чашки на пол. – Хотите печенья?

– Нет-нет, мне надо сбрасывать лишние килограммы!

Женщина наклонилась, чтобы взять свою чашку, которую он не сообразил подать ей сразу, и, невольно ища взглядом «лишние килограммы», увидел ее ноги, обнаженные до тонких смуглых щиколоток, так как брюки подобрались вверх. Ступни были короткими, а в передней своей части, где пальцы собирались воедино, чтобы втиснуться в ремешки сандалий, неожиданно расширялись. Между ремешками некрасиво выпирали косточки.

«Надо же сесть так нелепо, у самых ее ног!» – подумал он. Но женщина и не собиралась прятать ноги под шезлонг.

– Не смотрите на них, некрасивые! – только и сказала она. – Когда-то испортила их в балетной школе. Но разве могла девочка не закончить балетную студию при Доме культуры? А потом, это… Я небрежна по отношению к себе. Говорят, можно прооперировать, но это очень больно… А вот настоящая женщина вытерпела бы все боли ради красоты, так ведь?

Естественность, с какой она говорила о своих слабостях, вынудила его осознать, что в прошлый раз она вовсе не кокетничала, даже когда открыто флиртовала. И он сказал, прощая незнакомке первую принесенную ею на борт беду:

– А ведь интеллектуалке не следовало бы носить тесную обувь.

– В нас, женщинах, все так деформировано, – произнесла она, подув в чашку и отпив глоток кофе.

– Запрещаю на своей лодке печальную философию! Вам нравится здесь?

– О подобном путешествии можно только мечтать, но ведь у вас принципы! А что это такое – «Птах»? На борту вон написано.

– Название лодки. Был такой древнегреческий бог. Бог гармонии и порядка [2].

Она умолкла. Очевидно, силилась отгадать, какой смысл заключен во всем этом.

– Вот так-то! – засмеялся он. – Вы ведь обвиняли меня в снобизме? Обвиняли. А это чистой воды снобизм. Но я понял это только тогда, когда уже зарегистрировал лодку под таким названием. А как зовут вас?

– Мне не нравится мое имя. А впрочем, придумайте и мне какое-нибудь эдакое имя, – продолжала флиртовать она, пустив в ход обаятельные складочки в уголках губ, силу которых знала и намеренно оставила для этой решительной схватки. – Да какое-нибудь красивое, как те частицы, что не позволяют занимать свои места. Как их? Мюоны, нуклоны, мезоны… Эй, почему вы даете им только мужские имена? С чего это взяли, что в основе материи лежит мужское начало?