Не слушаю и не повинуюсь (СИ) - Калинин Алексей - Страница 17

— Годится, а если я у тебя выиграю, тогда я тебя разорву.

— А меня-то за что? — выгнула соболиную бровь Олеся.

— Давай так… Пока что никто никого не будет рвать, просто поиграем в удовольствие?

Олеся пожала плечами и кинула мячик на розыгрыш. Я легко отбил и получил мячик в ответ. Мы начали перебрасываться кусочками радости. Чтобы в церкви стало светлее, я щелкнул пальцами и добавил больше свечей.

Девушка быстро училась и вскоре мы уже играли почти на равных, правда, я всё-таки играл левой рукой, чтобы уравнять шансы. Партия за партией. Партия за партией. Угрюмая церквушка наполнилась радостными криками:

— А вот тебе "соплю"!

— А я тебе "спичкой" отвечу!

— Да куда ты гасишь? Я же ещё на позицию не встала!

— Чего ты пиздишь-то? Я уже полчаса тут тебя жду, а ты там пальцем в жопе ковыряешься!

— Могу тебе после этого в носу поковырять!

— А вот на тебе свечку!

— На тебе рез!

Ни Олеся, ни я не выказывали усталости. Да её и не было. Мы играли самозабвенно, и победа в партиях переходила от одного к другому. Подначивали друг друга и поддевали, как закадычные друзья. Так мы и доиграли до первых петухов.

Как только эти горластые крикуны подняли свой извечный ор, паночка поменялась в лице. Улыбка пропала, глаза заблестели, зрачки вытянулись вертикально. Она прыгнула на своё прежнее место и скукожилась до размеров кошки.

— Ночью продолжим, Панас? — вырвалось из кошачьей пасти. — Я тебя сделаю!

— Да ты только какашку можешь сделать и потом зарыть в песочек. Ночью так ночью…

— Но я не одна приду, а с друзьями-и-и, мяу…

— Да по мне хоть с подругами приходи. Больше народа будет — поиграем пара на пару.

— А как это?

— А вот вечером и увидишь.

Кошка моргнула и улеглась на место. Я щелкнул пальцами и привел церковь в первоначальный вид. Петухи пропели второй, а потом и третий раз. Вместе с последним криком дверь церкви распахнулась и на пороге возникли любопытные мордочки Миколы и Солохи.

— Панас? Да ты никак живой? — спросил черт.

— А что со мной сделается-то? Сидел тут, комаров кормил да о солнышке мечтал. Ещё жрать хочется…

— Жинка, накрывай на стол. Гость дорогой так проголодался, что вот-вот начнет траву жрать. Ну ты или за стол его веди, либо за овин.

— А почему за овин? — вырвалось у Солохи.

— А там трава сочнее, — заржал Микола.

Солоха только покачала головой, но ничего не ответила. Меня препроводили в хату и усадили за стол. Микола и Солоха что-то спрашивали, но я так осоловел от еды и усталости, что еле отвечал. Я едва не уснул прямо за столом. Меня проводили в небольшую горницу и уложили на пуховые перины. Там я и проспал до самого вечера.

— Панас, а Панас? Пора с нашей внучкой сидеть. Солнце уже уходит, так что поторопись, — дергал меня за плечо Микола.

— Да иду-иду, — потянулся я.

После легкого ужина я потопал в церковь. Кошка-паночка была уже там. Как только ушли Солоха и Микола, так из теней поползли страхолюдины, каких я только в страшных кошмарах мог увидеть. Носы-хоботы, руки-щупальца, головы-тыквы и куча крыльев с рогами и клыками.

Они рычали, мычали, кряхтели, пердели и тянули ко мне свои страшные лапы.

— Во как! — щелкнул я пальцами. — Ребята, тут очередь будет нужна. Играем на вынос! Кто проиграл, тот уступает место.

Страшилища сначала остановились, когда перед ними появился теннисный стол и ракетки. Обнюхали, лизнули пару раз, постукали мячиком и…

Пошло веселье!

Как оказалось, нечисть была очень азартной и играли от души. Мы снова провели всю ночь в игрищах, причем меня даже пару раз обыграли. И это когда я играл правой! Расстались мы со страшилищами чуть ли не лучшими друзьями.

В третью ночь церковь была набита страхолюдинами так, что яблоку плюнуть было негде. Они мельтешили, летали, ползали, ковыляли. Я же создал турнирную таблицу, даже сотворил приз — большой кубок с ракеткой. Надо было видеть, как мы бились…

Привели какого-то уважаемого страшилу, но так как у него была проблема со зрением и веками, то Вия (так его звали) вынесли в первом командном зачете.

Мы бились до третьих петухов и паночка меня победила в финале. Надо было видеть радость на мерзких рожах, которые болели за "свою". Они не знали, что я специально поддался. Мне-то что — поддался и поддался, а вот девчонке будет радость.

Олеся и в самом деле так заразительно смеялась, что в один миг затряслась в эпилептическом припадке, а потом из неё вырвалась черная туча мелких мушек и умчалась прочь. Растворилась в занимающейся зорьке. Пропали и страхолюдины, правда, я оставил им стол и запас мячей для игры. Пусть порадуются.

Олеся же упала ниц, прекрасная, нагая, живая и здоровая. Мне пришлось накрыть её стеганой поддевкой, а то больно уж сурово уставились на меня лики икон.

Микола с Солохой встретили меня, когда я выходил из церкви с заснувшей девушкой на руках. Солоха провела ладонью по лбу девушки и радостно заохала:

— Снял! Снял проклятие! Как же ты это сделал, мил человек?

— Спорт — это жизнь! — весомо ответил я.

— Да пусть тогда твоя жизнь будет легкой, добрый пан, — произнес Микола и хлопнул в ладоши.

Опять накатила привычная темнота. Вот же засранцы, даже не покормили…

Глава 16

— Посмотри же, о мудрый Харон, какую голубую обезьяну принесло нам светлое Эгейское море, — раздался хриплый бас в паре метров от меня. — Клянусь оружием моего папы — подобного чуда я в жизни не видел. А повидал я их немало, хочешь — расскажу про пару подвигов отважных, когда я под взглядом златокудрого Феба свершал их храбро и без оглядки?

— Нет, друг мой могучий. Ты уже до того успел надоесть всем своими рассказами, что от тебя прячется даже Гомер Слепоокий. А уж он-то большой любитель послушать всякие басни, — раздался гулкий голос, как будто говорящий общался при помощи водопроводной трубы.

Я не торопился открывать глаза. На этот раз я понял, что мне при возникновении ничего не угрожает. Теплые лучи солнца ласково оглаживали мою кожу. Соленый ветер доносил брызги моря. Рядом напевал свою извечную песню прибой.

Если бы я был на отдыхе, то сделал бы сразу «Сангрию», кальян на молоке и начал кайфовать, глядя в бесконечную даль. Но увы, тут снова от меня кому-то что-то понадобилось. Очередная баба захотела большого человеческого счастья…

— А если я сейчас разломаю на куски этот синий обломок, выброшенный мудрым Посейдоном, то засчитается это за подвиг великий?

— Вряд ли. Скорее пойдет про тебя слава, что сразил ты лежащего. Сразил без особой защиты с его стороны. И померкнут тогда все твои подвиги, словно в царство Аида их разом забросят. Ведь таковы сейчас эллины — их двести раз спаси и называть будут героем, но раз всего оступись и в века ты пойдешь тупарем глупомордым.

Меня уже утомил этот полупоэтический разговор, и я открыл глаза. Над моим лежащим телом склонились двое мужчин. Вернее, один был мужчиной с фигурой Шварценеггера, а второй красовался мужским торсом и лошадиным крупом. Лошадиные ноги увязали в морском песке, а пышный хвост постукивал по бокам.

Мускулистое тело качка было обвито львиной шкурой, а в одной ручище покачивалась узловатая дубина. Бородатое лицо не вызывало добрых чувств.

— Вы кто такие? Местные черти? — спросил я.

Полумужик-полулошадь воздел руки к небу и начал тянуть кота за яйца:

— О светлый Олимп! Объяснить мне велишь ты, любимец Зевеса, слова бродяги, далеко смердящего и синего очень. Я объясню. Но пойми и меня, — поклянися мне раньше, что защитить пожелаешь меня и рукою, и словом.

— Чего ты такое бормочешь? Кто вы такие? — не выдержал я пафосности речей.

— Знает меня эллинская земля от моря до моря как Геркулеса, защитника слабых и победителя сильных. Это Хирон, друг мой старинный и он же наставник-кентавр, — ответил бородач.