Бирюк - Чередий Галина - Страница 1

Галина Чередий

Бирюк

Бирюк – 1. Волк-одиночка (обл.). 2. перен. Нелюдимый и угрюмый человек (разг.) (Толковый словарь русского языка. С.И. Ожегов)

Глава 1

– Они работают как надо? Уверена? – повертела я в подрагивающих руках прозрачный пакетик с десятком голубых таблеток, если честно, адски напуганная этим ужасным чувством жадного предвкушения внутри. – Прошлые не особо-то действовали.

– Да ладно? А на тебя глянув, я бы так не сказала, – ухмыльнулась Милана, оглядев меня с ног до головы. – По мне, так ты десяток кэгэ скинула с прошлой нашей встречи.

– Но этого недостаточно! – буркнула я, впихивая ей в ладонь пару крупных купюр.

– Ты смотри, чтобы перебора не было, – покачала она головой. – Знаешь, бывают же вещи, которых просто невозможно достигнуть.

– Намекаешь, что я родилась жирной коровой и другой быть мне не вариант? – вспыхнула я моментально.

Легко умничать, когда сама без труда выглядишь как недостижимый идеал. Идеал для моего Гошки, а значит, и для меня. Потому что черта с два я сдамся и смирюсь с тем, что стану уже совершенно нежеланна для любимого мужчины.

– Эй, не психуй! – отступила на всякий случай Милана. – Чтобы ты знала, повышенная раздражительность – побочка у всех этих пилюль. Не безопасные они ни хрена. Так что башкой подумай, стоит ли из-за мужика…

– Из-за мужика не стоит! – оборвала ее я. – А для мужа законного – да.

– Как знаешь, – пожала она острыми плечами, заставляя меня давиться от зависти при взгляде на ее выпирающие, обтянутые только тонкой кожей ключицы. На таких вот остреньких углах и зависал мой муж, я видела, хоть он и думал, что не замечаю. У меня-то там… м-да. – Но я бы не стала. Ни за что.

– Просто мужчина тот самый не попался еще тебе, – отшутилась я уже ей в спину.

Оставшись ненадолго в туалете кафе в одиночестве, уставилась в изрядно заляпанное посетителями зеркало, офигевая от вида своих расширенных зрачков и позволяя себе в полной мере осознать, как же я дико устала от всего. От этой вечной гонки за стройностью, в которой мне все не удавалось победить. От выжимания себя чуть не досуха на тренажерах, что не только было призвано добиться желанных форм, а точнее, их отсутствия, но и изгоняло эту зудящую непрерывно в последнее время неудовлетворенность, тоску по другой усталости, которая и не усталость вовсе, а сытая истома поющего после наслаждения тела. От боли в суставах и мышцах, что поселилась во мне и отпускала только после очередной чудо-пилюли. И душевная боль от того, что все время ловила Гошку за пристальным рассматриванием какой-нибудь суперстройняшки, которая изящнее, моложе, изысканней меня, тоже уходила с этим, как и голод с изнеможением. Открыла кран, вытрясла один голубой кругляш и запила его, запрокидывая голову, отдающей хлором водой.

Вернувшись за столик, Милану уже не застала и сама засобиралась поскорее из этого месторождения еды, что имеет неизбежное свойство цепляться на мои бедра и талию, тормозя на пути к мечте. При выходе на еще холодный по весне воздух меня сильно шатнуло, и только придержавший за локоть случайный прохожий не дал упасть. Извинившись, я заторопилась к машине. Надо заехать навестить отца. Еще одно ежедневное неизбежное испытание. Я его, конечно, безумно люблю, но в последнее время папа становится все невыносимее. Болезнь так сказывается, что ли? Или это просто уже возраст? Но при каждой встрече он буквально изводит меня одним и тем же.

– Господи, Алька, да ты все зеленее и зеленее! – возмутился он вместо приветствия, сурово сдвинув седые брови.

– Привет, пап, как ты сегодня? – будто и не замечая этого, поздоровалась я. По дороге в больницу меня уже изрядно попустило. Настолько, что могла улыбнуться ему, делая вид, что не знаю, как все пойдет дальше. Как всегда.

Смотреть на него, полусидящего на кровати в больничной, хоть вип-класса, но все равно наполненной аурой безысходности палате, с вечными капельницами и пикающими приборами – само по себе испытание. Чего уж говорить о споре с ним таким.

– Я сегодня так же, как и вчера. Умираю потихоньку, – огрызнулся он. – А вот ты, смотрю, решила тоже на тот свет отправиться.

– Ну пап! – вздохнула я, закатывая глаза и чувствуя при этом легкое головокружение.

– Что ты мне «папкаешь»?! – раздраженно продолжил он. – Ты себя в зеркале видела? Прозрачная почти и костями гремишь.

– Все я видела.

– Что, нравишься себе такой? Как смерть, ей-богу!

– Все со мной в порядке, – стремительно теряя терпение и подаренное препаратом хоть ненадолго чувство физического комфорта, отмахнулась я. – Быть стройным – признак здоровья, и это красиво.

– Алька, красиво – это когда от природы уродилась доска доской, и то на любителя. А ты у меня не той породы, ясно?! И этому своему альфонсику так и передай! Не прекратит тебе голову всякой херней с этим похудением забивать, я и из могилы встану и башку ему откручу!

– Да хватит, папа! – впервые в жизни я позволила себе заорать на него. – Прекрати во всем обвинять Гошу! И называть его так не смей! Их семья…

– Ой, да знаю я все про их семью и про пыль, что эти голозадые всем в глаза пускать привыкли! – скривился он пренебрежительно. – И кого ж мне еще винить? До его появления ты у меня была нормальной девчонкой, здоровой, а не вот этим суповым набором! Ты посмотри, как из концлагеря уже! Вены просвечивают, глаза запали, руки-ноги что те палки стали, кости скоро кожу прорвут! Кончай мне это!

Его приборы заверещали, в палату торопливо вошла медсестра, начав что-то говорить про беспокойство больного, и я уже подскочила, торопясь уйти.

– А ну стой, Алька! – громыхнул отец, отмахнувшись от медработницы. – Я тебе на полном серьезе говорю: не прекратишь угождать этому своему гаденышу мужу и гробить себя, я тебя в клинику запру, а ему такого поджопника отвешу – хрен когда увидишь его.

– Что же ты все время лезешь к нам, пап?! – не выдержав, взорвалась я. – Не понимаешь, что ли, что не заставляет он меня, я сама все, сама! Я хочу быть привлекательной для него!

– Дура! Ты жена ему законная, и от тебя он никуда не денется! Не от моих денег за тобой уж точно.

Господи, как тошно уже от этого! Мало того, что всю жизнь я жила с пониманием, что за этими его проклятущими влиянием и деньгами меня никто не видит. Вечно как в какой-то зоне отчуждения. Естественно, кто же сунется даже с обычным флиртом к единственной дочери долбаного Стального короля, зная его нрав крутой и замашки едва ли не бандитские! Только смертник какой, ведь если что не по его – все, ищи потом человека. Гошка вон только и решился, с ним хоть узнала, как женщиной себя чувствовать, и то отец над нами вечно коршуном нависал, пока не плюнули и не уехали на съемную квартиру.

– Да плевал Гоша на деньги твои! Он меня не за них полюбил.

– Если не за них и если полюбил, то чего тебе тогда морочиться и себя пытать, а? Живи себе спокойно, детей роди, коли муж хороший да любит. Вон, твоя мать никакой дурью не страдала. Знала, что люблю, и не дергалась.

У меня аж в глазах потемнело. Ведь это как раз их родительский пример мне дышать нормально временами не дает.

– Знала, да? И о том, что ты по выходным за городом с девками отдыхаешь, она тоже, между прочим, знала и рыдала ночами, да только тебе никогда и слова не говорила. А и сказала бы… ты же…

– Да ты… не твое это… – схватился за грудь отец и отвернулся, а мне стало стыдно за себя и страшно за него.

– Прости, пап… – рванулась к нему, но он рубанул ребром ладони по воздуху, будто проводя между нами непреодолимую черту.

– Твоя мать, Алька, была золото, а не женщина, ей равных нет и не будет, – прохрипел он. – А ты бы с нее пример брала. Она знала, что девки эти все у меня – пустое, что я ее и всегда буду. Семья у нас была, а остальное – пшик один. И если твой Гоша тебя любит, как говоришь, и ты с этим смирись.