Зильбер. Третий дневник сновидений - Гир Керстин - Страница 13

– Очень, по-моему, романтичный пароль!

Я, впрочем, ещё не проверяла, на самом ли деле он срабатывает. Когда я, скажем, стояла перед дверью Грейсона и Фредди выжидательно смотрел на меня, мне вдруг легкомысленно пришло на ум, что слишком опасно называть пароль в этом коридоре, где никогда не знаешь, действительно ли ты одна. Даже если бы я прошептала его в ухо Фредди, кто-то мог это подслушать и использовать, – кто-то, кто умел становиться невидимым, но которому до сих пор, наверно, не приходило на ум просто перевернуть калькулятор.

– Чепуха, – сказал Грейсон тихо, из чего я могла сделать вывод, что любовь был правильный ответ. – Значит, этой ночью мне придётся опять придумать что-нибудь другое. – Морщины у него на лбу расправились, и он засмеялся. – Хотя я уверен, что Артур не так хитёр, как ты.

– Верно. Ведь то, что он считает хитростью, больше похоже на злобность.

Я вспомнила сцену с Тео Эллисом в школьном фойе, но как только захотела рассказать об этом Грейсону, мне что-то пришло на ум, и я поднялась, чтобы пошарить в своей сумке.

– Вот. Это тебе. От Генри. Наденешь сегодня ночью.

Грейсон уставился на то, что я перед ним держала, озадаченный примерно так же, как я недавно при виде носка.

– Очки с одним стеклом? Зачем? Чьё это?

– Мне он не сказал, но я могу догадаться… – Я подняла перед собой галстук с лиловыми цветами, который Генри приготовил для меня, и понюхала его. – Пахнет женщиной, 1950 года рождения, предпочитающей блюда из капусты и лавандовые духи. Вполне достаточно, чтобы этой штукой связать мне ноги – на своей шее я бы её не стала терпеть.

Грейсон повертел очки в руках и встал.

– Ну прекрасно… Опять не удастся отдохнуть ночью. – Он, зевая, направился к двери. – Но одно я тебе скажу: голодным я в постель не лягу. Скажи, не осталось ли чего-нибудь от ужина?

Я кивнула:

– В холодильнике. И твоя порция фрикаделек, которые Лотти припрятала от Мии, на террасе. В зелёной миске на подоконнике.

Лицо Грейсона тотчас засияло.

– Я обожаю Лотти! Не могу в самом деле представить себе, как бы жил без неё и её фрикаделек. – Прежде чем закрыть дверь, он усмехнулся ещё раз. – Так что до скорого. В этом проклятом коридоре.

Глава пятая

– Нам сюда. – Генри положил руку на бронзовую, тяжёлую на вид дверную ручку. – Добро пожаловать в славную комнату!

Грейсон с сомнением смотрел на дверь.

– Пусть мне кто-нибудь объяснит, зачем надо было тащиться три километра во сне от наших собственных дверей, чтобы просто поговорить? – спросил он, и взгляд его скользнул по коридору. – Не говоря о том, что я один не найду обратной дороги, этот А… нет, молчу… Кто-то невидимый мог так же последовать за нами сюда, как в любое другое место.

– Это верно, – сказал Генри. – Но тот, кто не знает, чья это дверь, не сможет стащить его личную вещь, а значит, не переступит порог. – Он ласково погладил дверь. – Здесь нам абсолютно никто не помешает. И у нас будет убежище на случай… на случай, если оно нам понадобится.

Грейсон продолжал смотреть с сомнением. Мне доводы Генри тоже не казались бесспорными.

– Минуточку. А как было с дверью Эми? Там у меня тоже не было никакой личной вещицы.

Эми – это четырёхлетняя сестрёнка Генри, и в одном из её пространств, сахарно-сладком, небесно-голубом, наполненном воздушными шарами и мыльными пузырями, Генри впервые сказал мне, что любит меня. Более романтических декораций он не мог бы выбрать. Хотя пони, раскрашенные в цвета радуги, – это было, пожалуй, немного слишком.

– Ты могла попасть в пространство снов Эми только потому, что я тебе открыл дверь и взял тебя с собой, – объяснил мне Генри и вздохнул, демонстрируя нетерпение. – И потому что при тебе всё время была моя личная вещь. Теперь пошли.

Я продолжала смотреть на него недоверчиво.

– А-а… но, значит, кто-то может точно так же пробраться, невидимый, через порог вместе с нами. Как я недавно последовала за тобой во сне о Би, став дуновением воздуха. Ты с этим уже не считаешься?

Генри вздохнул. Может, от нетерпения, может, потому, что он про этот эпизод не хотел вспоминать.

– Для этого надо было, во-первых, иметь мою личную вещь, а во-вторых, преодолеть все энергетические поля, которые я создал позади нас. – Он показал на стену мерцающего воздуха, которую недавно создал метрах в двадцати небрежным движением руки. – Она держится до тех пор, пока на неё смотришь, чтобы не пропускать возможных преследователей.

– Энергетические поля, которые сдерживают невидимок, – пробормотал Грейсон. – Надо же мне было уйти из кино, чтобы попасть на фильм здесь.

Это как сказать.

– Фильм про людей, настолько всесильных во сне, что они могут становиться даже невидимыми, но при этом их могут остановить энергетические поля, которые приснились другим людям, – добавила я. – Вряд ли это получит премию Оскар.

– Не говоря о том, что чертовски трудно было бы показать в этом фильме невидимых актёров.

– Ничего, я видел фильмы похуже. Так пойдёмте же! – Генри открыл дверь, придержал её и подтолкнул нас по очереди через порог. – Только не бойтесь собаку: она ничего вам не сделает.

При слове «собака» мне захотелось сразу вернуться, но Генри быстро закрыл за нами дверь и прислонился к ней спиной. Я огляделась. Никаких собак, к счастью, не было видно. Мы оказались в комнате, набитой всяческой мебелью и вещами. По стилю это больше подходило к галстуку, который мне дал Генри (и который я перед сном повязала себе на талию как пояс). Цветастые ткани на диване, креслах и настольных лампах соперничали с покрытыми вышивкой подушками, красочными персидскими коврами и традиционными викторианскими росписями. На стенах висели эстампы с картин маслом, на которых можно было увидеть балерин в розовых нарядах, а на любом свободном месте – на подоконнике, пианино, на тяжёлых тёмных шкафах и комодах – стояли горшки с цветущими пурпурными цикламенами. В огромной золотой клетке возле пианино сидел попугай, он скрёб себе грудь и с интересом посматривал на нас.

– Какой кошмар! – сказал Грейсон, совершенно подавленный.

– Сам ты кошмар, самовар, – проскрипел попугай.

– Корки, воспитанные птицы так себя не ведут. – Голос подала старая дама, сидевшая в глубоком цветастом кресле возле камина и вязавшая что-то пёстрое.

Маленькая, изящная, с волосами сиреневого цвета, в цветастом платье, она так идеально сливалась с узором кресла, что я лишь сейчас её обнаружила. Она сдвинула очки на кончик носа, чтобы лучше нас разглядеть.

– Но скатерть ещё не готова.

– Это ничего, миссис Ханикатт, – мягко успокоил её Генри. – Не обращайте на нас внимания.

– Вы мне не мешаете. – Старая дама постукивала вязальными спицами. – Я только не люблю, когда меня торопят. Моё дело долгое, очень долгое.

– Совершенно правильно. – Генри медленно подтолкнул Грейсона и меня мимо кресла миссис Ханикатт и мимо попугая к полированным стульям, стоявшим около небольшого круглого стола. – Мы просто недолго тут посидим. Забудьте о нашем присутствии. Вяжите спокойно и счастливо.

В его голосе было что-то завораживающее, как у ярмарочного гипнотизёра из старых фильмов. И он, казалось, действовал.

– Когда я вяжу, я всегда спокойна и счастлива, – сказала миссис Ханикатт, уже больше себе самой, чем Генри. – В этом есть что-то чудесное. Я всегда говорю: если бы все люди начали вязать, мир стал бы прекрасным.

– Садитесь. – Генри повернул один из стульев, сел на него верхом, как наездник, и удовлетворённо посмотрел на нас.

– А где собака? – шёпотом спросила я.

– Ах, она снится миссис Ханикатт лишь иногда. По большей части её видения совсем безобидны, во всяком случае, когда она сидит тут в комнате и вяжет. – Ямочки в уголках рта Генри стали ещё глубже. – Собака вполне соответствует её образу жизни.

– Как это ужасно! – прошептал Грейсон, и было не понять, имеет ли он в виду атмосферу этого жилья или тот факт, что сны миссис Ханикатт полностью воспроизводят течение её скучной жизни.