Ученик Ведьмака - Дилейни Джозеф - Страница 13

Уже через час я покинул дом Ведьмака.

– Ты храбрый малый. И умный, – сказал мне он, провожая за ворота. – Ты выдержал первый месяц обучения, так что можешь сказать отцу: если останешься, я приду к нему осенью за десятью гинеями. Ты показал себя как хороший ученик, но решать тебе. Если не вернешься, я пойму. Жду тебя через неделю. Потом я еще пять лет буду учить тебя, пока не передам тебе все мои знания.

Я отправился домой с легким сердцем. Мне не хотелось говорить об этом Ведьмаку, но еще в тот самый момент, когда он разрешил мне уйти и не возвращаться, я решил, что не останусь. Это ужасная работа. Я уже понял, что она не только обрекает на одиночество, но и сулит много опасностей. Никому ведь нет дела, жив ты или мертв. Все, что людям нужно, – это избавиться от зла и бедствий. Но никто никогда не задумается, чего это стоит тебе.

Как-то Ведьмак рассказывал, что однажды его чуть не убил домовой. В мгновение ока он превратился из стукача в пращника и пытался размозжить Ведьмаку голову огромным камнем с кулак кузнеца. Учителю до сих пор даже не заплатили за ту работу, он ждал платы следующей весной. А до нее ведь еще ой как долго. Так что же хорошего в этом ремесле? Отправившись домой, я даже пришел к выводу, что мне будет гораздо лучше остаться фермером.

Но вот в чем штука: путь домой занял почти два дня, и у меня было достаточно времени на размышления. Я вспомнил, как скучно мне бывало на ферме. Разве я смогу работать там всю жизнь?

Да и мама возлагала на меня большие надежды. Она хотела, чтобы я стал учеником Ведьмака. Получается, так я ее подведу. Труднее всего будет сказать ей обо всем.

К вечеру первого дня у меня закончился весь сыр, который дал в дорогу Ведьмак. На следующий день я останавливался на привал всего один раз – помыть ноги в ручье – и пришел домой как раз перед вечерней дойкой.

Открыв калитку, я увидел отца: он шел в хлев. При виде меня он просиял от радости. Я предложил помочь в хлеву и подоить коров, чтобы мы смогли поговорить, но он отправил меня сразу к маме.

– Она истосковалась по тебе, сынок, и с ума сойдет от счастья.

Отец похлопал меня по спине и ушел доить коров, но не успел я сделать и дюжину шагов, как из амбара прямо мне навстречу вышел Джек.

– Ты почему так рано вернулся? – спросил он.

В голосе его сквозил холодок. Если честно, даже не холодок, а настоящий холод. У Джека даже лицо перекосилось, как будто он скалился, и улыбался одновременно.

– Ведьмак отправил меня домой на несколько дней. Я должен решить, стану ли продолжать обучение.

– И что ты собираешься делать?

– Поговорю с мамой.

– И, как всегда, сделаешь по-своему, – заключил Джек.

Теперь-то он точно скалился, и мне показалось: что-то стряслось в мое отсутствие. Иначе почему он волком смотрит? Может, он не хотел, чтобы я возвращался?

– Как ты мог взять отцовскую трутницу! – добавил брат.

– Он сам мне ее дал, – возразил я. – Отец хотел, чтобы я взял ее.

– Это еще не значит, что надо было ее брать. Ты думаешь только о себе, нет чтоб о бедном отце вспомнить. Он так любил эту трутницу.

Я ничего не ответил, потому что не собирался спорить. Все равно Джек не прав. Отец правда хотел, чтобы я взял его трутницу.

– Пока я здесь, буду вам помогать, – попробовал я сменить тему.

– Если уж не хочешь быть нахлебником, то иди и покорми свиней! – бросил он, уходя.

Никто не любил это делать. Свиньи – они волосатые, вонючие и вечно такие голодные, что к ним спиной лучше не поворачиваться.

Даже разговор с Джеком не омрачил моей радости от возвращения домой. Я прошел через двор и стал смотреть на наш дом. Мамины розовые кусты закрывали почти всю стену. Они всегда росли хорошо даже на северной стороне. Сейчас на них еще только распускались почки, но к середине июня распустятся алые цветы.

Заднюю дверь всегда заедало. Однажды в дом попала молния, сгоревшую дверь заменили, но проем немного перекосился. Пришлось поднатужиться, чтобы ее открыть. Зато первое, что я увидел, была мамина улыбка.

Мама сидела в старом кресле-качалке в дальнем углу кухни, куда не доставало солнце. Она не любила яркого света, от него у нее резало в глазах. Мама предпочитала зиму лету и ночь дню.

Она была так рада меня видеть, и сначала я решил не говорить, что хочу остаться насовсем. Притворился очень счастливым и бодрым, но она видела меня насквозь. От мамы ничего не скроешь.

– Что-то не так? – спросила она.

Я пожал плечами и изобразил на лице улыбку. Даже мой брат лучше скрывал свои чувства.

– Ну-ка, говори, – потребовала она. – Нечего отмалчиваться!

Я долго не отвечал, потому что не мог найти нужных слов. Кресло-качалка качалось все медленнее, пока наконец и вовсе не остановилось. Плохой признак.

– Я выдержал месяц обучения, и мистер Грегори сказал, что я сам должен решить, продолжать или нет. Но мне очень одиноко, мам, – признался я. – У меня нет друзей. Там нет детей, с которыми можно было бы поговорить. Я совсем один… Я хочу вернуться и работать здесь.

Я мог сказать больше: как мы были счастливы все вместе, пока братья жили дома. Но не сказал. Мама и так по ним очень скучала. Я думал, она поддержит меня, пожалеет. И ошибся.

Мама выдержала долгую паузу, прежде чем заговорить, и я даже слышал, как за стеной в соседней комнате Элли подметала пол, тихо напевая.

– Тебе одиноко? – переспросила мама скорее сердито, чем с сочувствием. – Но почему? У тебя же есть ты, разве нет? Только потеряв самого себя, становишься по-настоящему одиноким. И перестань жаловаться. Ты почти взрослый, а мужчина должен трудиться. С сотворения мира люди работали, нравилось им это или нет. А ты чем хуже? Ты седьмой сын седьмого сына и рожден для этой работы.

– Но у мистера Грегори были и другие ученики, – не подумав, сболтнул я. – Один из них должен вернуться и охранять Графство. Но почему я?

– Он учил многих, но немногие закончили обучение, – сказала мама. – Да и те, кто закончил, не достойны быть его преемниками. Это малодушные трусы или калеки. Они сошли с пути истинного и берут деньги ни за что. Остался лишь ты, сын. Ты – последний шанс. Последняя надежда. Кто-то должен это делать. Кто-то должен противостоять злу. Ты – единственный, кто может.

Кресло закачалось вновь.

– Значит, мы все уладили. Подождешь до ужина или будешь есть прямо сейчас?

– У меня весь день ни крошки во рту не было, мам. Я даже не завтракал.

– Я готовлю тушеную крольчатину. Замори червячка.

Я сел за кухонный стол с тяжелым сердцем. Еще никогда не чувствовал такой грусти. Мама суетилась у печки. От кролика шел аппетитный аромат, у меня аж слюнки потекли. Никто не готовит лучше мамы. Хотя бы из-за этого стоило вернуться домой.

Мама с улыбкой принесла мне большую тарелку с горячим мясом.

– Пойду приготовлю твою комнату, – сказала она. – Можешь остаться на денек-другой.

Я пробормотал «спасибо» и тут же принялся за еду. А когда мама ушла наверх, в кухне появилась Элли.

– Рада видеть тебя снова дома, Том, – улыбнулась она и посмотрела на мою тарелку. – Принести тебе хлеба?

– Да, пожалуйста, – кивнул я, и Элли намазала маслом три толстых ломтя, а потом села рядом. Я вмиг умял свою порцию и дочиста подобрал подливу куском свежего хлеба.

– Теперь тебе лучше?

Я кивнул и слабо улыбнулся, но понял, что это не сработало. Элли вдруг нахмурилась.

– Я случайно подслушала ваш разговор, – сказала она. – Не думаю, что все так плохо. Просто для тебя эта работа в новинку. Ты скоро привыкнешь. И потом, тебе не обязательно сейчас же возвращаться. Побудешь дома и успокоишься. Тебе здесь всегда будут рады, даже когда ферма перейдет к Джеку.

– А мне так не показалось. Джек совсем не обрадовался.

– С чего ты взял? – удивилась Элли.

– Не очень-то он был приветлив. Не хочет, чтобы я остался.

– Не расстраивайся из-за своего старшего брата-ворчуна. Я с ним поговорю.

Теперь я улыбнулся искренне. Как мама говорила, Элли из Джека веревки вьет.