Попаданец в себя, 1960 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 15

Мозг был явно отравлен алкоголем, поэтому я старался не заснуть и периодически бродил в ванную ощущать желудок. Утром превозмог вялость членов, извлек из нижнего ящика с игрушками заначку, оказалось порядка трехстах рублей. Побрел на свежий воздух, на мороз, зачерпывая валенками утренний снежок. Следовало срочно снять квартиру, ибо очередное преображение сыночка мама может и не пережить.

На повороте трамвая с Ленина на Марата запрыгнул в вагон, умилившись черепашьей скорости и сдвижной деревянной двери. Заплатил кондукторше три копейки, сел у окна. С удовольствием ехал через мост, у перил которого стояли ранние рыболовы в тулупах. На стремнине Ангары хорошо брал хариус (не хуже форели), попадался и упругий хищник ленок[29]. Ниже, ближе к острову Юности в заливе, порой попадались и гиганты таймени[30].

Лет через пятнадцать вся эта красота исчезнет, на отлов рыбы наложат запрет. Что не прибавит её количества в реках Ангары и Енисея. Ангара — единственная река, вытекающая из Байкала, крупнейший приток Енисея.

На вокзал я помчал, так как в те годы там был единственный работающий с ранья ресторан, где часто бывало пиво. По дороге через вокзальную площадь не удержался, завернул к киоску хлебозавода — там в те годы всегда продавали замечательный ситный хлеб. Купил теплую, из печки кирпичину с ноздреватым мякишем и золотистой коркой, откусил угол, захлебываясь слюной.

Надо же, в городе несколько хлебозаводов, а многие специально ездили на вокзал именно к этому.

В ресторане пиво было. Жигулевское в бутылках. Что может быть лучше с похмела, чем ледяное пиво под балычок осетровый и бутерброды с осетровой же икоркой. Благостное время, в которое эти продукты общедоступны и не дороги. Баклажанную икру достать гораздо труднее, да и кабачковая в дефиците!

Глава 12

Сытый и умиротворенный я отправился по вокзальной площади искать жилье в аренду. В ресторане после двух бутылок ледяного пива и рыбной закуски я заказал еще баранью котлетку на косточке, оказалось — готовят в этом ресторане неплохо, вкусно. Возможно потому, что народу по утрянке мало или из-за денежного (ажа на двадцать два рубля плюс трешка на чай) заказа. Официанты во все времена умели вычислять достойных клиентов, а я в юном теле вел себя, как привык позже — по барски.

Вспоминается, как папа возил семью на море с недельной остановкой в Ленинграде.

Это было, когда средний брат еще не страдал от почечуя и не пил каждое утро настойку травы сены, а старший уже первый раз женился на какой-то хрупкой куколке, что не помешало ему на папины деньги поехать вместе с молодой на море.

В Ленинграде мне купили настоящий костюм — светлые брюки с курточкой, похожей на спортивный пиджак. Интересное было время, в котором взросление было связано с длинными гачами штанов, а короткие штаны символизировали мелочь пузатую. И в этом почти взрослом костюме, хоть и был он мне великоват, отправился я по Невскому фланировать.

Там (это где-то год 1957-8) было полно тиров, да еще изобретательных: падали бомбочки, пикировали подбитые самолеты, вращались мельницы… И призы были всякие — игрушечные пистолетики и еще что-то. Мягких игрушек, ставших нынче непременным атрибутом всего и всегда, не было. Две копейки стоила пулька.

Вдоволь настрелявшись, зашел в кафе. Еду не помню, но еще заказал бутылку пива. Принесла официантка, но со всех столиков на меня начали коситься. Выпил пару стаканов, попросил счет. Что-то около полутора рублей набежало, дал два, сказал, что сдача не требуется. Соседние столики аж жевать прекратили, заинтересованные. Официантка чаевые не приняла. Я секунду раздумывал, потом сгреб мелочь и свалил.

Надо сказать, что пить всерьез я начал после армии, а до этого мог позволить глоток сухого вина или пару — пива. Хотя к алкоголю относился с симпатией: Семенченко на поминках уговорила меня выпить стаканчик и я, почувствовал, как ледяная глыба в груди немного подтаяла и я даже поклевал что-то, впервые после смерти отца. Отчетливо помню, как мы с Витькой Хорьковым пришли к физику Михаилу Куприяновичу перед экзаменом с бутылкой водки, бутылкой сухого, банкой печени трески в масле и пучком зеленого лука. Вот, как меня не уговаривали, выпил полстакана сухого — и все.

А физик нам показал на знакомые билеты, так что третий закон Ньютона я отбарабанил на пять.

А после выпускного, который мне вообще не запомнился, мама с братьями отговорили меня поступать в медицинский (о чем я до сих пор жалею, так как медицина была моим призванием), а засунули туда, где есть блат — в сельхозинститут на отделение механизаторов сельского хозяйства. Брат там преподавал физику, так что экзаменов можно было не бояться. Хотя, в меде мне тоже особенно бояться было нечего, я учился в целом на 4–3, но кроме химии в остальных предметах был уверен.

В результате я стал студентом совершенно чуждого мне и по духу, и по складу мышления факультета; на осенней практике в учебном хозяйстве за городом я убегал от противных тракторов и косилок в конюшню где, отработав уборку навоза и чистку лошадок, взнуздывал веселую кобылку и рассекал учебные поля…

Ну и пьянствовал, все больше увлекаясь этим делом, уравнивающим меня со студентами из колхозов и совхозов…

Память, память. Отрешенно брел по площади, привлекая внимание милиционера из линейного отдела. После того, как начал распрашивать на тему «сдается комната», мент прекратил меня отслеживать.

На площади были бабки, сдающие жилье командировочным. На мои вопросы о целой квартире одна из этих бабок обещала поспрошать у знакомых. Оставив ей телефон (как забавен для жителя двадцать первого века этот телефон: 41–41), взял таксомотор (20 коп за километр) и поехал в институт, урегулировать свои пропуски и поспешную заявку на академический отпуск.

Перед входом пришлось помахаться. Сразу обнаружилась первая «плюшка» от попаданчества. Какой-то старшекурсник предложил отойти «за угол», он же не знал, что юнец в прошлой жизни отслужил в Армии, где была рукопашка, занимался боксом и айкидо — без фанатизма, для здоровья, но все же. Есть память тела, но есть и память сознания. С пойманной на излом рукой много не навоюешь, а вот нечего было за грудки хватать. Секунданты загомонили: мол, самбист. О святое, наивное время, в котором еще не бьют лежащих и дерутся честно, один на один.

— Чё залупался то?

— Девчонки сказали, что наглый ты малолетки, к старшекурсницам пристаешь.

— Каждый имеет право налево…

— Чаво?

— Женский возраст, как платье — не важно, сколько ему лет, его нужно уметь носить.

— Это ты к чему?

— К тому, что любви все возрасты покорны.

Я вообще-то хотел пошутить о том, как напиваясь, поручик Ржевский не обращал внимания ни на внешность женщины, ни на возраст, ни на пол, а потом подумал, что «Гусарская баллада» еще не вышла на экраны и когда выйдет я не знаю. Так что анекдоты про Ржевского тоже еще не появились. Помнится, в моем будущем герои фантаста-комформиста Ваземского часто использовали анекдоты из этого самого будущего, чтоб произвести впечатление. Почему-то автор считал, что юмор в двухтысячном году острей, чем в 1960. Но это не так, в большинстве анекдоты несовместимы по времени и не понятны. Вот как бы восприняли в шестидесятых такой анекдот:

Одна подруга жалуется другой:

— Мой муж такой ленивый, он даже ведро с мусором не выносит!

— Мне бы твои проблемы! Мой даже корзину в Windows не очищает!

Или такой:

— Там что-то про множественные реальности. И ещё о том, что наблюдатель формирует наблюдаемое.

— «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я»?

— Точно.

Ясно, что этот юмор не будет воспринят до написания самой песни.

Анекдоты шестидесятых очень смешные для живущих в этом времени: