Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович - Страница 49

— Чего притих? — пытается вызвать меня на разговор дядя Вася. — Рано бы еще голову-то вешать.

— Да и радоваться словно бы тоже нечему. Сил уже больше нет идти. Выдохся окончательно. Думают они наконец привал-то делать или нет?

— Сделают, — успокаивает меня спутник. — Ночью все одно не погонят. Потерпи еще малость.

— Не привыкать уж терпеть-то, да только тут и железо не выдюжит, не то что человек.

— Во, во! Железо не выдюжит, а вот наш брат все вытерпит. Крепче железа мы, русские. Оба это на себе испытали. И ни черта нам не сделается, хоть и зачахли с тобой. Вот находит временами только. Думать сейчас поменьше надо. И так еле живы, а тут еще сами себя сомнениями всякими вконец изводим. Думы эти, они, что ржа железо, нас разъедают. Гнать их от себя надо. А на тебя я все ж надеюсь: хоть и слаб, а не поддашься, знаю.

Скромная похвала эта оказывает на меня свое действие. Ободренный ею, я делаю вид, что мне и в самом деле море по колено, и пытаюсь оправдать его мнение.

— Что слаб — знаю, а вот в смерть свою здесь я все-таки не верю. Думаю, что доживу-таки до мира.

— И доживешь! Слово даю, доживешь! Обязан даже дожить! Не такой уж ты и дохлый, как себя считаешь. Говорил же тебе, что не в теле, а в духе дело, а духу у тебя — хоть отбавляй. Это я тебе точно говорю. Я, признаться, давненько уж к тебе присматриваюсь и заметил, что есть в тебе что-то такое, чего в других нет, и не перестаю удивляться, что вот народ вокруг так и валится, а ты, что лоза, гнешься только и не ломаешься. А все потому, что духом крепок, хоть вот и ноешь иногда. Духу в тебе много, как погляжу, тем и держишься. А окромя всего, еще и водиться с тобой интересно. Знаешь ты многое. Да вот и понимаешь все и рассуждаешь обо всем не как иные-прочие, а все как-то по-другому, по-своему, что ли. Тем интересен мне да и многим другим. Я это все давно в тебе приметил, да вот и от других многое что о тебе прослышал. За это и поглянулся. Уважаю стойких и несгибаемых да интересных людей. Осокин вот таким был.

— Скажешь тоже! Какой уж тут из меня Осокин? Андрею я и в подметки-то не гожусь.

— Ну, Осокин не Осокин, а закваска та же. Это я тебе точно говорю! — упорствует шахтер.

Я пытаюсь было возражать против столь лестного, но явно незаслуженного сопоставления, как неожиданные изменения в голове колонны отвлекают нас от продолжения разговора. Мы видим, как колонна сворачивает в сторону от дороги, кольцо конвоя размыкается и раздвоенной цепью начинает обтекать с двух сторон заболоченную низину, образуя лишь узкий проход по середине. Словно в бутылку вливается колонна в горловину, образуемую оцеплением, и, миновав ее, растекается по болотистой поверхности.

— Выходит, ночевать в болото загнали, — роняет на ходу шахтер. — Лучшего места и не сыскать для пленных. Самое подходящее!

Через минуту мы уже топчемся посреди кочек, в чавкающей под ногами жиже, и, предоставленные самим себе, соображаем, что делать.

— Ну, вот и добрались-таки до ночлега, — резюмирует дядя Вася. — Устраиваться надо. Особых указаний сегодня ждать нечего.

— Осень ведь уже, и ночи стоят холодные, — заколеем в болоте-то, — с сомнением посматриваю я на спутника.

— Вдвоем теперь и болото не страшно! — с уверенностью заявляет он. — Спать сегодня на пару будем — не должны замерзнуть.

— С ума спятил! — возмущаюсь я. — Где же тут спать-то будешь? В воду, что ли, к лягушам полезешь?

— Пошто в воду? Нам и земли хватит. Кстати, вот и инструмент при себе. Понасшибаем кочек — вот тебе и постель. Еще как устроимся-то — перины не захочешь!

По его указанию мы оба лихорадочно принимаемся за работу и, пустив в ход кирки и лопаты, приступаем к корчевке кочек. День уже на исходе, и нужно спешить засветло приготовить место для ночлега. Вскоре стасканные нами в кучу кочки образуют похожий на островок холмик, достаточный, чтобы на нем уместиться вдвоем. Разгадав наш замысел, примеру нашему немедля следуют другие, и через какие-нибудь полчаса вся низина покрывается такими же, как наш, холмиками. Оголенное и лишенное последней растительности болото на наших глазах превращается в подлинное, поблескивающее свинцовой водой озеро, по которому уныло шлепают в поисках материала запоздавшие неудачники.

— Кое-кому все ж несладко придется, — замечает мой напарник. — Поздновато хватились. Не только кочек — травинки и той в болоте не осталось.

Распаковав свои клади, мы аккуратно застилаем свой еще необжитый островок навязанными нам одеялами и обмундированием, укрепляем его с боков инструментом и, сочтя, наконец, все приготовления законченными, решительно лезем на свое зыбкое сооружение, готовое все-таки вот-вот раздаться и расползтись под нами.

— Ну, вот и опочивальня готова! Боялся, где спать будем, — напоминает шахтер. — Еще как переспим-то! И нет, говорят, худа без добра. И инструмент пришелся кстати, и тряпье сгодилось. Даже вот и укрыться чем осталось.

Измученные переходом, мы спешим устроиться на отдых и, не обращая внимания на происходящее вокруг, накрывшись с головой, стихаем. Некоторое время я лежу молча, наслаждаясь теплом и покоем, пока мрачная действительность снова властно не напоминает о себе. Будущее вновь предстает передо мной во всем своем диком, ничего хорошего не сулящем обличье и ввергает в безысходное отчаяние.

— Неспроста притих что-тась. Знать, опять себя изводишь? — угадывает мое состояние дядя Вася. — Не иначе как черви завелись в мозгах.

— Заведутся тут, — горестно вздыхаю я в отчаянии. — Ведь и в самом деле — не живем, а мучаемся только! Последней кляче и той живется лучше. Пользы от нас никому ни на грош, и ни людям мы, ни самим себе не нужны, а все цепляемся за свою драгоценную жизнь.

— Ну, опять за рыбу — деньги! Экий ведь поганый характер! Только упусти из виду, как снова за свое! Так и знал, что «мировые проблемы» решаешь! Да только попусту это, о непутевом все думаешь. Жить так и так придется: не руки же на себя накладывать. Такое ли перетерпели, и это обязаны пережить. И о пользе вот, это ты тоже зря. Осокин вот и в плену, а нашел и сделал дело. Не попрекнешь, что без пользы прожил. Сам духом не падал и другим не давал. Да и научил нас немалому. Благодаря ему и мы спустя рукава не сидели и тоже кое-что за это время сделали. Железку-то забыл, как строили? Дохлые были, а можно бы и поживей. У нас такую-то за несколько бы месяцев проложили, а немцам вот ни плети, ни автоматы не помогли. Почитай два года над ней бились, да так по сути и не сдали. Кое-чего и это стоит. Заслуга в этом и наша есть. Так что давай не будем прибедняться. Ежли не сбежим да живы останемся, так мы еще кое-что натворим назло вражине. Пользу-то приносить своим никогда и нигде не поздно. Немцы теперь нас снова куда-нибудь на строительство дорог, а то и укреплений пихнут, так вот надо и там не сплоховать и еще не одну свинью им подложить, чего бы это нам ни стоило. Опыт теперь у нас есть и немалый — приобрели на железке. Вот и там станем действовать так же — «помогать Великой Германии». Думаю, что наш народ поймет и не осудит эту нашу хитроумную тактику. А доведется выжить и возвернуться домой, там тоже не без пользы доживать станем. После войны-то дел невпроворот будет — каждому найдется, чем заняться.

— Какая уж тут от больных да дохлых калек польза? Только обузой станем.

— А вот хотя бы рассказать всем о том, что видеть и пережить пришлось на чужбине. Не всяк об этом знает, а надо, чтоб все узнали. Народ за это спасибо скажет. Я вот все отца вспоминаю. В германскую сам в плену побывал старый. Горя тоже хлебнул вволю, а вот рассказать об этом даже сыну не сумел толком. Да и не всякий это сумеет. Для этого большой интерес да память хорошую иметь надо. Забываем мы все быстро, хорошее и плохое, а записывать в лагерях не станешь — не любят немцы русских грамотеев. Да и не до этого нам сейчас. Ни днем, ни ночью из головы кусок хлеба не идет. Только о нем одном и помышляем. А ты вот хоть и дохлый, в чем только еще душа держится, а вот совсем другой, не похож ни на одного из нас. Ко всему-то ты приглядываешься и до всего-то, как погляжу, тебе дело есть. Смотри, смотри, ничего не пропускай да запоминай получше — неспроста же ты этим занимаешься. Не каждому такое дано, а вот на тебя надежда у меня есть: памятливый ты на все да и грамотой, кажись, не обижен. Как-то у нас с Андреем о тебе разговор зашел, хвалил он тебя дюже.