Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович - Страница 45

Жалкие и чудом уцелевшие остатки прибывшей когда-то сюда и неоднократно пополняемой тысячи, мы, полные неведения о своем будущем, продолжаем следовать дальше, подгоняемые прикладами конвоя.

Нет! Не забыть ничего! Ни этой чужой ненавистной земли, ни злой неволи, ни загубленных товарищей, незримые скорбные тени которых, кажется, и сейчас неотступно следуют за нами, заклиная живых к святому отмщению. О, если бы только знать, что нам еще уготовано?

Погрузиться в ожидающие нас вагоны не потребовалось много времени. Конвоиры лезут в них вместе с нами. Они рассаживаются по всем вагонам и ни на секунду не сводят с нас настороженных глаз. В последний раз пробегает вдоль вагонов отправитель, и до нас доносится столь знакомая по утренним поездкам команда отправления. Поезд медленно трогается с места, набирает скорость и переходит на полный ход, монотонно постукивая колесами на стыках и оставляя позади охватившую почти полнеба темную завесу дыма на месте недавнего лагеря. И снова тянутся перед нами бесконечные леса, дикий камень и унылые равнины осушенных болот, мелькают перед глазами вырубленные нами широкие просеки, котлованы заброшенных и безмолвных теперь карьеров, зеркала бесчисленных лесных озер. Ставшие до боли знакомыми и привычными, они напоминают нам обо всем здесь пережитом, и мы не имеем сил оторвать от них глаз. Оглушительные взрывы позади отвлекают наше внимание. Возникая в разных местах, то приближаясь, то удаляясь, они будят безмолвные леса, и стоголосое эхо их подолгу не умолкает в окрестностях. Мы напряженно прислушиваемся к взрывам, пытаясь разгадать причину их возникновения.

— Не иначе как последними нас вывозят, — прикидывает Колдун. — Выходит, за нами и духа нашего не осталось. Повывезли всех уже подчистую. Сдается мне, что голое место за собой ироды-то хотят оставить. Лагерь вот запалили, теперь, похоже, мосты на путях рвут. К чему бы?

— Черт с ним, с лагерем! — невозмутимо заключает Полковник вполголоса. — Хорошего в нем мало было! А что мосты взорвут, беда небольшая, наведут их, кому понадобится. Ничего не сделается дороге — цела останется и послужит, кому следует. Хозяева ей найдутся. А вот, что к чему это все, сам голову ломаю. Очень уж это на отступление смахивает, да только вот никакого наступления противника здесь не видно, не слышно и ничто о нем не напоминает. От кого и куда бегут и все кидают? Вот в чем вопрос-то.

— Вот и вспомнишь теперь Доходягу, — в тон ему вспоминает об Андрее Павло. — По его-таки вышло! Дорогу-то все-таки не для фрицев проложили. Сколь ни бились, не удалось им поездить-то — зря только старались. А о том, что творится, об этом не сегодня завтра обязательно все узнаем. Так что не ломай голову, она тебе еще понадобится.

Все дальше уносит нас эшелон… Уже скрылись из виду знакомые предметы и не узнать окрестностей. Только облако далекого дыма указывает нам место нашего заточения в финской глухомани.

Куда еще мы угодим и что нас впереди ожидает?

С верой в будущее

В маленьком финском городке эшелон разгружается. Отсюда, успевает разнюхать Павло, нас погонят в Норвегию.

— Пешочком потопаем! — с усмешкой дополняет он убийственную новость. — До Норвегии отсюда доплюнуть можно. С полтыщенки километров не наберется. Ну, а если и поболе, так самую малость.

— Мели больше! — раздаются недоверчивые голоса. — Нам только и делать теперь пешком по полтыще. На первой же сотне половина загнется. Придумает тоже!

— Значит, не хотите пешком? — подливает масла в огонь Павло. — Тогда машины затребуем. Чего тут стесняться в самом деле!

Час спустя сообщение Павло полностью подтверждается основательно разведавшим обстановку дядей Васей, и тотчас же стихают все разговоры. Всем нам хорошо известно, что такое пеший этап, и мы знаем, что немногим суждено одолеть этот путь и дойти до его конечного пункта. Угадав наше настроение и признав себя невольным виновником его, дядя Вася пытается выйти из неловкого положения и подбодрить нас.

— Ничего, мужики, не переживайте! — говорит он. — Я вас расстроил, я вас сейчас кое-чем и обрадую. Вы вот головы ломаете да допытываетесь все, с чего это вдруг, ни с того ни с сего, с немцами такое приключилось — сорвались вдруг с мест, как настеганные, да и давай бог ноги, словно за ними кто гонится: лагеря за собой жгут, мосты на железке взрывают, уничтожают по пути все, не только свое, но, к вашему сведению, даже финское, нас вот с вами куда-то в Норвегию гонят? Так все это, дорогие вы мои, потому только (вот теперь-то стойте крепче и не падайте), что четвертого сентября Финляндия капитулировала, вышла из войны с Советским Союзом и теперь больше с нами не воюет. Мало того, по требованию нашего правительства она разорвала все отношения с Германией и потребовала до 15 сентября вывести все ее войска со своей территории, иначе они будут интернированы. Ну, то есть задержаны и разоружены, а затем переданы их противнику в качестве военнопленных. Вот немцы и переполошились теперь. Дело-то у них здесь к «капуту» подошло. Ну как, признавайтесь, устраивает это вас?

Огорошенные этой поистине потрясающей новостью, мы некоторое время оцепенело молчим, как немые, не находя слов, а затем, словно сорвавшись с цепи, начинаем кричать и галдеть все разом, не слушая и перебивая один другого.

— Так вот, значит, почему они тикают-то: боятся, как бы самим в плену не очутиться. Выходит, пришла-таки и на старуху проруха! Здорово получилось, ничего не скажешь!

— Потикаешь тут, когда финны с нами замирились да против их повернули. Кому охота, наглядевшись на нас, в плену-то оказаться?

— Вот бы им самим побыть в нашей-то шкуре!

— Ну, в нашей-то шкуре им не бывать. Ни наши, ни союзники с ними бы не стали так-то обращаться. Это ведь только с нами, безродными да внезаконниками, так-то можно, а с ними никто такого не позволит.

— Интересно, что же теперь с нами-то будет? Для чего это они нас с собой прихватили?

— Радуйся, что хоть в яму-то за баней не уложили, а то — для чего с собой прихватили? Да для того, что думают еще работенку тебе подыскать да на ней тебя, олуха, задарма использовать.

— А хрен редьки не слаще: в яму не попал, так на этапе загнешься. Они и по дороге нас немало уложат. Дай-то бог хоть половине до Норвегии дотопать.

— Да, это им не впервой — постараются.

— Эх, вот бы когда драпануть-то! — слышится голос Павло. — В самый раз теперь только и бежать. Другого такого случая может боле не представиться. Залечь где-нибудь в лесу, выждать, когда фрицы из Финляндии смоются, а опосля финнам сдаться. Они теперь обязаны нас нашим передать. Как думаешь, Полковник, правильно я говорю?

— Да что и говорить, момент самый что ни на есть подходящий. Другого такого, пожалуй, и в самом деле не дождешься, — соглашается Полковник. — Подумать об этом, во всяком случае, стоит.

А возбуждение, разбуженное шахтером, не спадает, и разговорам не видно конца.

— Откуда это все ты выуживаешь? — допытываюсь я у него.

— А сорока-то на что? Сами же когда-то заподозрили, что мне все какая-то сорока на хвосте приносит. Вот от нее всю информацию и получаю, — скалит он свои лошадиные прокуренные зубы.

— Да будет тебе! — с досадой отмахиваюсь я. — С тобой всерьез, а ты все шуточками отделываешься. Можно бы, кажись, уже и поделиться секретом.

— Так ведь когда секретами делятся, они уже перестают быть секретами, а я этого делать сейчас не вправе, особенно в нашем-то положении. Сам должен понимать, не маленький. Ты уж понапрасну-то не обижайся.

— Да ладно уж, черт с тобой! Не говоришь — не очень-то и надо! — отступаюсь я от него. — В конце концов, не в этом суть. Важно не где и как, а что выудил. А выуживаешь ты, признаться, далеко не пескарей. За такие уловы даже награждать бы следовало.

— То-то вот и оно!

Переночевав в пустующем лагере для военнопленных, эвакуированных до нас, мы чуть свет получаем паек и, к немалому нашему удивлению, по паре одеял и по три комплекта латаного обмундирования. Скудный паек мы сразу поспешно и жадно уничтожаем, с обмундированием же и одеялами, этой непредвиденной и обременительной в пути поклажей, навязанной нам, как разъяснил переводчик, «для транспортировки», долго и нехотя возимся.