Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович - Страница 35

— Эти свиньи не хотят работать, — оправдывают они свою жестокость, — добром они не сделают ни одного шага. Им нужна палка!

Злоба немцев не знает пределов. За проволоку ежедневно стаскивается по несколько трупов, и там они лежат по много дней непогребенными. Чуя поживу, слетаются к ним стаи жирного воронья и кружатся над ними, оглашая лагерь неистовым карканьем. Даже самим немцам не по нутру эти непрошеные гости, и, не выдержав, то один, то другой из них пускают в ход оружие.

Все больше становится пустующих мест в лагерных палатках. И только наша каким-то чудом держится в этом разгуле смерти и уничтожения.

— Заколдованы вы, что ли? — удивляются соседи. — Люди и паек полностью получают, и на работе их меньше вашего изводят, а они мрут, что мухи по осени, а тут — штрафники, и хоть бы тебе заболел кто, не то что помер. Удивительно даже! Из другого теста, что ли, сделаны?

— А мы, вишь ли, слово такое знаем, что к нам никакая хвороба не пристает и никакая напасть нас с ног не валит, — не без хвастливости отвечает за всех Колдун. — А вам что, не терпится, чтоб и у нас кто помер? Рады бы, что ли, были? Мы заговоренные.

Мы только посмеиваемся над удивлением соседей, однако и в нас самих все чаще и чаще закрадывается предчувствие, что недалек тот день, когда дойдет очередь до нас, и нас постигнет общая участь. А сейчас в согласии с уговором мы продолжаем по-прежнему ободрять один другого и полны решимости выдержать все, что выпадет на нашу долю. Лишения нас уже не пугают, а к побоям мы настолько привыкли, что давно не чувствуем боли и не считаем нужным увертываться от ударов.

— Балд аллес капут гефанген![65] — лишь изредка напоминают нам фашисты о неизбежном конце, ожидающем пленных.

Но чем более теряют немцы свою выдержку от сопутствующих им неудач, тем смелей и уверенней становимся мы. В своей дерзости мы доходим до того, что осмеливаемся открыто перечить им. И это будучи штрафниками-то! Попробовали бы мы сделать это раньше!

— Если всем пленным скоро капут, то дорогу-то тогда некому будет строить, — с нескрываемым вызовом парирует Павло.

Немцев явно озадачивает его ответ. Они даже забывают наказать Павло. Оправившись от замешательства, они находят выход из положения и заявляют:

— Русских много! Погибнут одни, на их место привезут других.

— Вот в этом-то и загвоздка, что русских много, и всех их, как ни старайтесь, вам не уничтожить! — подводит под разговором черту Полковник.

Долгожданная весна

Как всему бывает свой конец, так пришел конец и жуткой зиме.

Приближение весны чувствуется во всем: чуткое ухо может уловить движение талых вод под покровом снега, от лесов тянет ароматом смолы и прелой сырости, мягче стал воздух. Изменения, которые производит оттепель, с каждым днем становятся заметнее. То тут, то там по взгорьям появляются первые проталины, по утрам под ногами хрустит тонкий ледок наступивших утренников, а днем шумная капель настойчиво напоминает о приходе долгожданной весны. Общее оживление подчеркивают косяки перелетных птиц. Пернатые вестники будят тишину окрестностей, и леса звенят от несмолкаемого птичьего гомона. Нет того человека в лагере, который бы не ждал и не благословлял прихода весны, видя в ней единственную избавительницу от зимних тягот. С еще большим нетерпением ожидаем ее прихода мы — обитатели штрафной палатки.

— Дотянули-таки до весны, отлютовали зиму! — торжествует Павло. — Теперь никакой штраф не страшен, на подножном корму пробьемся.

— А ты обожди радоваться-то, — охлаждает его пыл Яшка. — Это еще как обернется. По весне, как ведется, нашего брата не в пример больше мрет. Кабы с теплом-то и совсем ног таскать не перестали.

— И всегда-то ты, Колдун, на все тень наводишь! — набрасываемся мы на него всей палаткой. — Люди тепла не чают дождаться, а ты их всех весной пугаешь. Где это слыхано, чтобы весной хуже, чем зимой, было? Заткнулся бы уж да не каркал, старый сыч!

— Не с ваше прожил — не грех и послухать. Зазря словом тоже не бросаюсь. Может, вспомянете еще не раз Яшку.

Безнадежно отмахнувшись от него, мы оставляем его в покое. Яшка умолкает и долго обиженно хлопает глазами. Не обращая больше на него внимания, мы возвращаемся к затронутой Павло теме и оживленно обсуждаем выгоды, которые сулит нам весна. Что там ни говори, а теперь легче будет.

Северная весна не похожа на свою ленивую, избалованную теплом и солнцем южную сверстницу. Ее приход в этих краях производит неслыханные превращения и сопровождается бурным таянием снегов, невиданным разливом безымянных речек и общим оживлением. Вступив в свои права, она в мгновение ока становится полновластной хозяйкой сурового края, и нет ничего, что не напоминало бы о ее приходе. За одну-две недели она освобождает дремавшую до этого землю от зимних пут, взламывает лед на бесчисленных лесных речках, за несколько дней сгоняет огромные сугробы снега и затопляет водой обширные болотистые низины. Повинуясь весне, все приходит в движение, от шума вешних вод пробуждаются безмолвные окрестности, оживают леса, оглашаемые неистовым хором птичьих голосов. Неподготовленных и незнакомых с ней немцев она застала врасплох. Бурное таяние снегов вызвало стихийный разлив воды. Затопив дороги в низинах, она отрезала людей от внешнего мира и стала безраздельной владычицей этих диких мест.

В первые же дни весеннего паводка даже безымянные речушки превратились в подлинные реки, а крохотные лесные озерки — в мощные водоемы, кои, размывая насыпное полотно, создали серьезную угрозу дороге. Для спасения своего детища немцы прилагают неимоверные усилия. Именно с этой целью часть команд с трассы перебросили на борьбу с паводком. Руками пленных немцы в спешном порядке укрепляют полотно дороги, возводят предохранительные дамбы, роют отводящие воду канавы. Убедившись, что всего предпринятого явно недостаточно, они не ограничиваются этим и не останавливаются даже перед мелиорацией болот. Затеяв это убийственное мероприятие, немцы возлагают его на штрафную палатку, считая, что это наиболее подходящее для нее наказание. И действительно, нельзя было придумать ничего более ужасного в это время года, чем работа в болотах. Как истые болотные солдаты, голодные, истощавшие и полураздетые, с утра до вечера мы роем глубокие канавы, отводя воду в низины. По колено в ледяной воде, по пояс проваливаясь в бурую болотистую жижу, мы клянем свою несчастную долю.

Дневные муки не кончаются для нас и по возвращении с работы. Нашим друзьям-соседям не всегда удается оказать нам помощь дровами. И тогда, промокшие до нитки, мы спим в нетопленой палатке, кутаясь от холода в то же самое тряпье, в котором работали днем. Сушиться нам негде, одежда наша остается сырой целыми днями, и по утру мы натягиваем ее на себя такой же влажной, какой она была накануне.

Последствия работы в болотах не заставили сказаться. Редко кто не жалуется на душераздирающий кашель и сопутствующие ему грудные боли, ревматические приступы лишают нас сна, цинга разъедает десны и расшатывает зубы. Употребление нами твердой пищи вызывает нестерпимые боли, и для того, чтобы справиться с полученным куском хлеба, нам требуется теперь куда больше усилий и времени.

— Что, насытились, клячи? — отваживается на шутку Павло. — Давно ли пайку за один мах сглатывали? Теперь сытыми стали. Важничаете.

— Пошел к черту! — огрызается Полковник. — Рад бы и сейчас сглотнуть да боишься, как бы вместе с хлебом и зубы не проглотить.

— А ты бери пример с Кандалакши, — не отстает Павло, намекая на кулинарную наклонность лесоруба. — Признал, что сытнее воды ничего нет. Даже вот хлеб перестал есть. Каждый кусок на ведро воды разводит.

Нам сейчас не до смеха, да и цинга не дает смеяться, но при упоминании о кулинарных странностях Кандалакши мы не в силах сдержаться и, не разевая ртов, беззвучно смеемся.

— А ведь тонко, сатана, подметил! — сквозь зубы цедит Полковник. — Как думаешь, лесоруб?